Я давно заметил, что люди с нечистой совестью обожают тратить деньги на лечение, даже если совершенно здоровы. Хотя совесть следовало бы лечить совсем другими методами. В связи с этим свою задачу я определил четко: на приеме как можно больше денег вытянуть из этих неврастеничек. И поэтому, тщательно их осматривая, я озабоченно щелкал языком.
– Ой, ой, ой… Вы нуждаетесь в самом пристальном внимании. Ваши дела совсем плохи. Вот уже зрачки желтеют, первый признак психического заболевания…
Почему-то именно эти желтые зрачки убийственно действовали на них. И они тут же лезли в сумочку за кошельком.
Однажды, едва уложив очередную пациентку на больничную койку, в дверном проеме я заметил скрестившую руки на груди Зиночку. В воздухе запахло жареным.
– Ну, Кирилл Степанович, уложили еще одну здоровую кобылку? – усмехаясь спросила она.
Над моим благим врачебным начинанием, похоже, нависал очень большой вопрос.
– Не понял, а кто сказал, что она здорова? И в конце концов, ее право…
– Конечно, ее. Только не за такие деньги. Разве не так?
Зиночкины глазки пробуравили меня насквозь.
– На днях вы уложили и совершенно здорового старичка. Он прекрасно себя чувствует, разве что одет плоховато и немного исхудал. А так ничего. Ну, и еще когда смотрит новости, почему-то бьет себя по коленкам и часто дышит. И плюет на экран.
– Ну вот, а вы говорите – здоров, – не сдавался я.
– Так ведь новости можно и не смотреть. К тому же какой это показатель?! Моя соседка, когда ящик смотрит, то кричит всякими нехорошими словами так, что стены во всем доме дрожат. Но сюда ложиться не собирается.
– Хорошо, приведите ее ко мне, посмотрим, – я готов был на все, лишь бы притупить бдительность подозрительной медсестры.
– Все смеетесь? – Зиночка прищурила лисьи глазки. – А напрасно. Я ведь предупредить вас пришла.
Неужели решила шантажировать, чертовка?! Доказать, конечно, она ничего не могла, потому что неврозы вообще трудно доказуемы. Но вот на счет завышения платы за лечение…
– Именно, предупредить, Кирилл Степанович. Ведь если я разнюхала, то и другие смогут. И кто-нибудь запросто может на вас настучать.
– Вас, думаю, более, чем достаточно.
– Ну, вы напрасно. Мы хоть и не дружим, но здесь я вполне с вами солидарна. И, если честно, не ожидала, что вы такой… Думала – типичная продажная богема, артистишко. А тут… Рискуя должностью.
Я внимательно смотрел на Зиночку и не улавливал подвоха.
Впрочем, с этого дня я начал ждать неприятностей, которые не замедлили появиться. Правда, у Зиночки. Ее уличили – не больше и не меньше – в воровстве. Зиночка частенько вызывалась помогать раздатчице и носить передачи «несчастным» пациенткам от их заботливых толстопузых мужей. Частенько она собственной персоной встречала их и поясняла, что, к сожалению, время сейчас не приемное. Те в ответ лишь облегченно вздыхали, смущенно и торопливо, прятали заплывшие глазки и говорили, что они ужасно заняты важными делами. И вручали Зиночке «для передачи любимой» икорку, крабов, кальмаров, ананасики, трюфели и другую снедь. И, как оказалось, крабики и кальмарчики не доплывали до места назначения. И, как обычно и бывает, в конце концов Зиночку застукали. Узнав это, я внезапно понял: вот оно! Медсестра решила подстраховаться. И рассчитывала в случае чего на мою помощь.
Нам всегда нравится плохо думать о людях, особенно когда они нам не нравятся. В этом я в очередной раз убедился, заглянув в палату к своим несчастным старушкам. Которые сразу же наперебой стали восхищаться нашей клиникой.
– Да я отродясь такого не ела! – чуть ли не со слезами с глазах причитала одна бабушка, показывая мне баночку с дальневосточными крабами.
Ее подружка, еще не старая, но совсем больная женщина, которая увядала на глазах и кому я решил скрасить последние дни за счет толстосумов, ее поддержала.
– Хоть в конце жизни узнала, что такое это… авокадо… Хотя, если честно, разве можно сравнить ее с нашей клубникой? Ягодку скушаешь – сок так и брызжет. А на душе – сладость и радость. Помню в детстве, мама самую лучшую в деревне клубнику выращивала… Ну, да ладно… Человек, поди, должен испробовать все.
И она зашуршала оберткой «Марса». Дала откусить от батончика всем по очереди и потом протянула мне.
– Угощайтесь, доктор. Хотя, разве сравнится с этим наша старая «Аленка»? Хотя клиника у вас и впрямь хорошая. Но зачем вы тратитесь на эту заморские яства? Тем более, разве они нам чего хорошего предложат? Наверняка, двадцатилетней давности.
Сраженный наповал, я выскочил из палаты. Ай да Зиночка! Выходит не себе она брала эти передачи, а относила тем, к кому никто никогда не приходит навещать. И кто бы мог подумать! Странное все-таки существо – человек.
И я, выплюнув остатки завязшего в зубах вроде бы шоколадного батончика в урну, прямиком направился к главному.
– М-да, – Щербенин почесал свой бычий затылок. – Кто бы мог подумать. Ты – единственный, кто встал на ее защиту, хотя именно ты был ее единственным врагом номер один.
– Да при чем тут враг или друг, – кипятился я. – У нее – смягчающие обстоятельства. Ведь не для себя же она таскала эти деликатесы.
– Тоже мне, Робин Гуд в юбке, – Щербенин барабанил пальцами по столу. – Но и ты меня пойми, Кира. Для себя – не для себя, но факт воровства присутствует. Что, кстати, больно бьет по престижу нашей клиники. Так что… Понимаю, но ни чем помочь не могу. Я и так еле отговорил этого жирного индюка писать заявление в милицию. Слушай, это он на крабах так разжирел?
– На «Марсе», Колька, на «Марсе».
– Да, сегодня они все, похоже, на Марсе живут, – не понял меня Колька. Импортным шоколадом он, как я понял, не увлекался.
Я не осуждал товарища. Увольнение Зиночки было неизбежностью. Единственное, что я мог сделать, так это уговорить Щербенина, чтобы она написала заявление об уходе по собственному желанию.
– В конце концов, может оно и к лучшему, – успокаивал сам себя Колька. – Вредная она бабенка.
– Да ладно тебе! – махнул я рукой. – Зато я знаю немало святош, которые спокойно проходят мимо погибающего от голода человека. Зиночка бы не прошла, несмотря на свой далеко не идеальный характер.
После этого случая я решил действовать более тонко, стараясь не нахальничать. В конце концов пора привыкнуть, что законы давно не в нашу пользу, когда власти уже давно наплевать – на какие деньги и по какой статье «приватизируются» целые клиники, заводы, фабрики…
А Зиночка осталась без работы. И только после я узнал, что она вовсе не старая дева, как все считали, а мать-одиночка, воспитывающая двенадцатилетнего сына.
Через несколько дней я встретил ее у дверей клиники. Она стояла, некрасивая, слегка сгорбленная, в стареньком драповом пальтишке с выцветшим лисьим воротничком. И задрав голову смотрела на больничные окна. Словно хотела запомнить их навсегда.
– Сколько вы здесь проработали, Зинаида? – остановился я возле нее.
– Да в этом году – двадцать стукнет. Стукнуло бы… Юбилей. Сразу после медучилища направили сюда.
– Да, да, конечно. Мы помним, – промямлил я, ежась от холода.
Зиночка сузила лисьи глазки и недоверчиво усмехнулась.
– Да, Зина, – поспешно сказал я. – Вы… Если что… В общем, у меня много друзей-однокурсников. Я попробую что-нибудь для вас найти. Да и Щербенин не последний человек…. И за вас беспокоится.
Зиночка уткнулась острым носиком в облезлый воротник.
– Да не нужно. Я – живучая. Не пропаду. Да и Ульяновна, которую я снабжала икоркой, обещала подсобить. Она сторож на чулочной фабрике. А там как раз в здравпункте не хватает медсестры. Туда и подамся. Зарплата, правда, не ахти какая, да чего уж. Вам худо придется, если что, а мы везде пригодимся. Так что не беспокойтесь.
– Зинаида, – к горлу подкатил комок и я прикоснулся к ее сухонькой руке. – Вы, если что… Ну, если что не так… Ну, простите уж, дурака…
– Да и я, поди, не сахар, – от смущения она наклонилась и взяла горсть рыхлого снега. – А вы идите, Кирилл Степанович. Холодно, не лето уже. Да, поди, и не осень.
Только сейчас я понял, что выпал первый снег. Хотя до календарной зимы еще оставалось пару недель.
– Ну, бывайте, Кирилл Степанович.
Зиночка резко повернулась и быстрыми маленькими шажками, так же сгорбившись, поспешно пошла от больницы. Которой она отдала двадцать лет жизни. А я вдруг подумал, сколько же долгих лет мы с ней постоянно враждовали. И лишь один день были в мире. В день нашего прощания. И прощения.
– Зиночка! – громко закричал я ей вслед. – Я совсем забыл! Щербенин же готовит ваш юбилей! Правда!
Но это было неправдой. Но что еще хорошего я мог сказать ей на прощанье.
Зиночка обернулась и махнула рукой. То ли в знак благодарности, то ли – недоверия. И поспешно скрылась за больничными воротами. А я подумал, что зима пришла довольно быстро. И как всегда – не вовремя.
Со своими товарищами я виделся редко. Не только потому, что был занят. И не только потому, что наступили холода и все реже выдавался повод поболтаться во дворе. Просто у каждого из нас по-своему налаживалась жизнь.
Петька по-прежнему меня избегал. Хотя шестисотый «мерс» все реже припарковывался у нашего подъезда. Разве что на минутку, чтобы выхватить Петуха из подъезда и, заключив в свои стальные объятия, увезти в другой, противоположный мир. Пару раз я пытался заговорить с ним, но он только отмахивался и прятал глаза. А один раз я не выдержал и, заметив машину у дома, явился непрошеным гостем к Рябову.
Петька, изрядно выпивший, развалившись сидел на диване, в расстегнутой шелковой сорочке. Эта цветастая рубаха ему шла, как ослу пианино, но он, похоже, этого не замечал. Он уверенно держал в объятиях свою теледиву, раскрасневшуюся то ли от счастья, то ли от коньяка. Ее носик был еще более вздернут и покрыт капельками пота. Я брезгливо поморщился. Сладкий аромат пирожных перемешивался с запахом копченой рыбы, сигарет и спирта.