Мы с Майей переглянулись. Да, гораздо лучше было бы его застать вдрызг пьяным.
– Шурка! – я присел возле него на корточки. – Посмотри на меня, Шура! Посмотри мне в глаза.
Шурочка недоуменно уставился на меня.
– В чем дело, Кира? У тебя неприятности? От тебя ушла Лерка? Да Бог с ней, не переживай! Мне она никогда не нравилась, – Шурочка посмотрел на часы. – О Боже, ну, где же Галка?! Ты знаешь, ее альтруистские замашки уже стали меня утомлять. Вечно она бросается кому-то на помощь. И вечно кому-нибудь от нее что-нибудь нужно… Ну, да ладно. Ты извини, Кира, но у меня и впрямь уйма дел.
Я медленно поднялся и отвел Майю в сторону.
– Что с ним?
Майя была не на шутку встревожена. Но для меня такое состояние было не в новость, поскольку в своей практике я не раз сталкивался с подобным.
– Всего лишь шок, – констатировал я.
– Всего лишь? – Майя посмотрела на меня, как на бесчувственного чурбана. – И сколько это продлится?
– Надеюсь, недолго. Думаю, если ты сейчас найдешь с ним общий язык, он сможет вернуться в настоящее. Поскольку ты для него – настоящее. Понимаешь. Он как бы блокировал свою память. Произошла защитная реакция организма на сильнейший болевой стресс. Он подсознательно решил остановиться на времени, когда еще была жива Галка, когда он работал конструктором, когда все у него было нормально, – я пытался объяснить состояние друга доступным языком. – Если мы не вмешаемся, то продлится еще некоторое время. Он будет в счастливом неведении, но пробуждение в таком случае станет гораздо опаснее. Поэтому…
– Поэтому у нас нет выхода, – продолжила за меня Майя. И приблизилась к Шурочке. Так же присела возле него на корточки и осторожно прикоснулась к его локтю.
Он вздрогнул и с недоумением посмотрел на Майю. В это время я порылся в буфете в поисках коньяка.
– Шура, – позвала Майя.
– Кто вы? Я не понимаю, – Шурочка беспомощно смотрел на Майю. Мой товарищ не хотел возвращаться в настоящее.
– Шура, посмотри на меня внимательнее, – спокойно продолжала Майя. – Это я, Майя, ты меня знаешь.
– Знаю? – Шурочка перевел взгляд на меня. – А где Лерка?
Он цеплялся за последнюю соломинку, соединяющую его с прошлым.
– Лерка ушла от меня пять лет назад, – безжалостно констатировал я. Моля Бога, чтобы остальную правду он вспомнил сам. И мои молитвы были услышаны. Взгляд Шурочки внезапно стал пустым и безнадежным.
– Да, конечно, ушла. И Галка ушла. И сегодня… Сегодня ушла…
Я протянул Шурочке почти полный стакан коньяка. Шурочка отвел мою руку. Кажется, он очнулся.
– Не нужно, Кира. Все в порядке. Я все знаю. Но здесь, – он постучал кулаком по груди. – Здесь почему-то пусто. Почему? Ничего нет. Ничего. Ни одной мысли. Ни одного чувства. Я не могу даже плакать.
– Все-таки выпей, Шурка, так будет легче.
– Ты не понимаешь, Кира. Мне даже не тяжело. Просто ничего. Просто пустота. Даже не ночь – какой-то вакуум… Скажи, Кира, ведь снаряд не попадает дважды в одну и ту же воронку?
– Попадает, – я пытался окончательно вернуть товарища на землю. Слезы в его положении были единственным спасением. – Еще как попадает.
– Ты не понимаешь, Кира. Ты ничего не понимаешь. Ведь сегодня… Сегодня вновь умерла Галка. Второй раз. Она вернулась, чтобы вновь умереть? Зачем? Зачем тогда возвращаться?
Я с подозрением взглянул на товарища, уже серьезно опасаясь за его.
– Да не смотри ты на меня как на сумасшедшего! Я не один из твоих пациентов! Я просто пытаюсь тебе объяснить. А ты не понимаешь. Я виновен в ее смерти! Я! Ведь судьба мне один раз уже отказала. Такие, как Галка – не для меня. Но я не понял. Не захотел понять. И вновь пытался обхитрить судьбу. Я вновь искал Галку и нашел! И тем самым… Тем самым приблизил ее смерть… А ведь я сопротивлялся, честное слово сопротивлялся! Словно чувствовал! Нет, черт побери, знал! Я все вычислил. Можно математически вычислить судьбу. Особенно, когда она подает такие явные сигналы. Но я пошел вопреки ей! Как последний эгоист! Как последний подонок! Это я… Я! Я! Я! Я убил Катю!
Впервые за вечер он вслух произнес имя Кати. Что окончательно привело его в чувство. Шурочку всего трясло, а по щекам текли слезы. Теперь, как ни парадоксально, я был за него более-менее спокоен. Он начинал испытывать обычные эмоции. Помутнение разума ему уже не грозило. Разве что – комплекс вины. Но он, по врачебному опыту, проходит быстрее всего.
Я все же заставил Шурочку выпить коньяк. Мы уложили его в постель, укутав одеялами. Он пытался сопротивляться. Но постепенно на его щеках появился легкий румянец и наконец он, полностью обессиленный, уснул. Мой товарищ был сломлен. Но он не погиб.
Мы с Майей решили подежурить возле него этой ночью. Я разлил коньяк и мы выпили.
– С комплексом вины, думаю, Шурочка справится. Как справится и Петька, – сказал я.
– Тяжелее всего будет мне, – Майя глубоко затянулась сигаретой.
– Вот новости! Еще один виновник объявился! Не многовато ли на одну трагедию?!
– Пожалуйста, не надо! Ты пытаешься все… Ну, как-то примирить, принизить, упростить.
– Поверь, в данной ситуации, когда вокруг тебя одни сумасшедшие, долг врача обязывает…
– Ты мне не веришь! Ты даже не хочешь узнать, вспомнить. Понять…
– Не хочу! Поверь – не хочу! И не хочу, чтобы ты что-то придумывала. Как ты не понимаешь, что мне не менее тяжело, чем всем. Но нельзя, нельзя даже в такой страшной ситуации загонять себя в угол! Догадываюсь, что ты хочешь сказать! Ваш мнительность мне хорошо знакома! Петька виноват, потому что должны были якобы убить его. Шурочка виноват, потому что просто хотел жениться. А ты виновата, потому что если бы пошла танцевать с Петухом, то тогда пуля попала бы в тебя. Так? Так. Еще придумай, что она была здорова, а ты – больна. И поэтому умереть должна была ты! А я? Получается, я виноват в том, что предложил прогуляться. Бред все! Полный бред! Все виновны, кроме убийцы… Майя, все гораздо проще. И гораздо страшнее. Катю убили. И ее больше нет. Нет рядом с нами хорошего, доброго человека, красивой девушки, отличного товарища. Вот – и это все! И не нужно городить лишние огороды. И делать еще большую трагедию из уже состоявшейся. Есть просто трагедия – не меньше и не больше.
Майя резко приблизилась ко мне.
– Как хорошо, что ты у меня есть… Если бы не ты… Если бы ты знал… Как хорошо. Как спокойно с тобой. Ты ведь не умрешь, да? Пообещай, поклянись, что ты не умрешь. Пожалуйста…
– Я буду жить вечно. Как и ты. Ты мне веришь?
– Да… Да… Да… Я тебе верю, – прошептала Майя и как-то отчаянно поцеловала меня. Словно именно в том и было наше спасение.
Проходили дни, недели. Следствие топталось на месте и, похоже, на нем же оно застряло намертво. Что было и неудивительным, поскольку мотивы убийства так не были выяснены. И если кто их и знал, так это Петька. Но он продолжал упорно молчать. И когда я пытался заводить разговор, он лишь огрызался.
– Да брось ты! Скорее нас просто с кем-то перепутали. Было темно. Наверное, роковая случайность.
Чем увереннее он говорил о роковой случайности, тем больше я в ней сомневался. Петух вообще в последнее время очень изменился. Он стал нас избегать. Был раздражительным и хмурым. И все время где-то пропадал. Как-то я ему сказал, полагаясь на интуицию и не вдаваясь в подробности:
– Я знаю, Петька, ты что-то задумал. И если тебе нужна моя помощь… Ты знаешь…
В ответ он положил руку на мое плечо, сжав его до боли.
– Я знаю, Кира. Знаю, ты настоящий товарищ. Но не бери меня на понт. Я ничего, слышишь, абсолютно ничего не задумал. Все идет, как идет.
Шурочка же и вовсе замкнулся и в квартире, и в себе. По ночам что-то упорно чертил и никогда при нас не вспоминал Катю.
О Кате говорила лишь Тошка, которая стала у нас частым гостем. Она очень тяжело переживала смерть своей воспитательницы. Все время плакала, часами рассказывая о ней. Мы успокаивали девочку напитками и печеньем. Тошка, в отличие от взрослых, еще не научилась хитрить, замыкаться, прятать боль глубоко в душе и все запутывать до абсурда. Тошка была еще ребенком. Ей пока еще было лучше нашего.
– Весь детдом плакал, – шмыгала носом Тошка. – Все так любили Катю. Даже решили организовать в интернате конкурс юных талантов имени Кати Рощиной. Ее никогда не забудут… Никогда…
Это я знал. И в который раз слушал Тошку. И в который раз думал, что Катя была не права. У нее была семья. Настоящая семья. Хотя она так и не считала. И я вспоминал Анну Гавриловну. И в который раз думал, что несмотря на то, что у нее была дочь – семьи у нее так и не было. Такое случается не так уж и редко. И не так уж редко кровные узы оказываются фикцией.
Однажды вечером к нам заглянул Шурочка. И прямо с порога, отряхиваясь от мокрого снега, с порога произнес:
– Завтра сорок дней со дня смерти Кати, нужно сходить на кладбище.
Впервые за долгое время он сказал о Кате обыденно, просто и спокойно. Словно тяжелый груз, тяготивший его израненную душу, наконец-то спал. Мой товарищ возвращался к жизни.
– Мы помним, Шура, – ответила Майя. – А сейчас давай поужинаем.
Но Шурочка наотрез отказался.
– Спасибо, ребята. Но я хочу спать. Очень, очень хочу спать. Может быть, сегодня мне наконец-то удастся…
Мы проводили Шурочку, пообещав что обязательно передадим Петуху его просьбу завтра с утра пойти на могилу Кати.
Уже миновала полночь, а Петух так и не появился.
– Где его черти носят! – я уже начинал нервничать.
– Ну, Петух уже довольно взрослый. К тому же красивый парень. А взрослые и красивые парни время от времени не ночуют дома, – успокоила меня Майя.
– Да, но если доморощенный Дон Жуан не явится и к утру, я ему настучу по шее. Не хватало, чтобы он не пришел на сорок дней. Да и Шурочка так хотел видеть всех нас.
– Давай оставим записку и ляжем спать, больше мы ничего сделать не можем, – разумно предложила Майя.
Едва я успел вернуться в квартиру, подсунув выразительную записку под дверь Петькиной квартиры, как неожиданно появился и он сам. Видок у Петуха был еще тот. Поначалу мне даже показалось, что он пьян. Правда, от него больше разило мазутом, нежели спиртным. А на лбу зияла кровавая ссадина.