Поздно вечером Цюрупа пришел в гостиницу. Еще на лестнице услышал, как трещит телефон. Еле добежал до аппарата. Звонили из Наркоминдела, сообщили, что удалось договориться с иностранными дипломатами о том, что они заявят протест против намерения колчаковцев расстрелять семьи комиссаров в Уфе. По просьбе представителей нейтральных стран протест белогвардейскому командованию подготовил французский консул.
Цюрупа поблагодарил за сообщение, тяжело опустился на стул. Сон не шел. Ныло сердце. Надо бы полечиться. Но когда? Не теперь же. Одна мысль продолжала буравить мозг: что будет с семьей? Неужели не удастся ее спасти?..
Утром, только проснувшись, Александр Дмитриевич позвонил в Наркоминдел, спросил, нет ли каких новостей. Дежурный сообщил, что из Уфы через Самарскую радиостанцию принята радиограмма, но она очень путаная, ничего точно установить нельзя. Как будто поступило какое-то предложение по поводу обмена, но что за обмен — никто не знает. Все радиограммы переданы Ленину и Свердлову.
— И никаких новых сведений нет? — спросил Цюрупа.
— Никаких.
Александр Дмитриевич связался с дежурным по Совнаркому и получил такой же неопределенный ответ: ничего точного сказать не можем.
Двадцать третьего августа в Совнаркоме был назначен доклад Цюрупы, и Александр Дмитриевич рано утром решил идти в Наркомпрод, чтобы посмотреть еще кое-какие документы, обдумать свое выступление, но не дошел, на лестнице с ним опять случился обморок. Александр Дмитриевич хотел все скрыть, но об обмороке узнала Фотиева, позвонила по телефону, спросила:
— Да что же это такое? Когда вы в последний раз нормально обедали?
Цюрупа ушел от ответа, сказал Фотиевой:
— Пустяки, пройдет. Только никому ни слова. Договорились?
Через два часа обморок повторился, пришлось вызвать врача, и тот приказал лежать, так что о докладе в Совнаркоме не могло быть и речи. Приказу врача пришлось подчиниться, но днем Цюрупе стало лучше, и он все же решил идти в Кремль, но тут вмешалась Фотиева. Опасаясь, что состояние Цюрупы может ухудшиться, Лидия Александровна написала записку Владимиру Ильичу:
«Я спрашивала разрешения у Цюрупы донести Вам, что у него сегодня был 2 раза припадок и что он доклад делать не может. Он не разрешил, а потому меня не выдавайте».
Получив записку, Владимир Ильич встревожился, тотчас же послал Фотиевой ответ:
«Не ... разумно было у него брать разрешение. Вызовите Свидерского или Брюханова».
Доклад Цюрупы был перенесен, и 24 августа Александр Дмитриевич пришел на заседание Совнаркома. Но Владимир Ильич потребовал, чтобы Цюрупа немедленно ушел домой.
Еще за несколько недель до этого Владимир Ильич послал Цюрупе записку:
«Дорогой А. Д.! Вы становитесь совершенно невозможны в обращении с казенным имуществом.
Предписание: три недели лечиться! И слушаться Лидию Александровну, которая Вас направит в санаторий.
Ей-ей, непростительно зря швыряться слабым здоровьем. Надо выправиться!
Привет! Ваш Ленин».
Владимир Ильич вынужден был решительно потребовать от Цюрупы, чтобы тот начал лечиться, и написал ему официальное
«Предписание.
13. VII. 1918 г.
Наркому тов. Цюрупе предписывается выехать для отдыха и лечения в Кунцево в санаторию.
Предс. СНК В. Ульянов (Ленин)».
Цюрупа и тогда не внял предостережениям врачей и просьбе Владимира Ильича. Да и обстановка была такая, что все никак не мог он урвать хотя бы несколько дней для отдыха. В Подмосковье выдался хороший урожай картофеля, и надо было создать хотя бы минимальные запасы на зиму. Владимир Ильич сам вынужден был заниматься этими делами и все время сносился то записками, то по телефону с Александром Дмитриевичем. А в двадцатых числах августа Ленин писал Цюрупе:
«Мне упорно сообщают, что с картошкой (не нормирована) происходит (в областном продовольственном комитете и инде[7]) тьма злоупотреблений.
По 20 рублей за пуд-де предлагают купцы завалить Москву. Продают-де из рук в руки по 28 рублей (мелочная торговля) и т. д.
Как Вы относитесь к назначению ревизии?..»
О каком же отдыхе могла идти речь, когда нельзя было и на день отлучиться из Москвы? Но теперь, в конце августа, он так себя отвратительно чувствовал, что готов был даже слушаться врачей, тем более что Ленин ему вручил еще одно
«Предписание
24 августа 1918 г.
За неосторожное отношение к казенному имуществу (2 припадка) объявляется А. Д. Цюрупе
1-ое предостережение и предписывается немедленно ехать домой...
Ленин».
Цюрупа выехал в Кунцево, мучился там от безвестности о судьбе семьи. И хотя ему было запрещено говорить по телефону, он тайком от врача ночью звонил в Наркоминдел в надежде узнать, есть ли обнадеживающие новости. Но ничего хорошего ему сообщить не могли, и он до утра не смыкал глаз. И еще он беспокоился, что не знает, поступает ли хлеб с Тамбовщины и Тулы и сколько картофеля заготовлено для голодной Москвы... Несмотря на запреты врачей и просьбы Ленина не отлучаться из санатория, Цюрупа все же через несколько дней бежал из Кунцева в город и, добравшись до Кремля, передал Ленину следующую записку:
«Владимир Ильич, я приехал с разрешения врача и в сопровождении его для разговора с Вами в течение 10 м. Очень прошу не отказать; буду ждать до бесконечности в соседней комнате.
А. Цюрупа».
Лидия Александровна Фотиева возмутилась приездом Александра Дмитриевича, сказала, что не передаст записку, а скажет Владимиру Ильичу, что Цюрупа грубо нарушил предписание. Но Александр Дмитриевич вынужден был объяснить, какие чрезвычайные обстоятельства заставили его покинуть санаторий, и тогда Фотиева все же передала записку и возвратилась с ответом Ленина:
«Тогда ждите дома у себя (или у меня). Я постараюсь».
Обстоятельства, заставившие Цюрупу бежать из Кунцева для немедленной встречи с Владимиром Ильичем, были действительно крайне важные. Его волновало, что на волжских пристанях кое-где задержалась погрузка хлеба на баржи и теперь надо было, чтобы речники, и без того выбивавшиеся из сил, и армия, которая помогала, как могла, действовали вместе еще энергичнее. Была и еще одна причина срочного отъезда Цюрупы из санатория...
Владимир Ильич не заставил долго ждать, пришел к Александру Дмитриевичу на квартиру. Взглянув на его измученное лицо, с тревогой спросил, нет ли новых сообщений из Уфы.
Цюрупа ответил, что никаких сведений не поступало. Ленин, не желая бередить рану и понимая, что сам сейчас, в данную минуту, он ничем помочь не может, без обиняков спросил, зачем Цюрупа приехал в Москву.
Причина была вот в чем. В те дни, когда Цюрупа находился в Кунцеве, было принято постановление о так называемом полуторапудничестве. Крайне тяжелое продовольственное положение в столице заставило Московский Совет поставить вопрос перед Совнаркомом, чтобы рабочим разрешили заготавливать хлеб, выезжать в районы и привозить оттуда до полутора пудов муки. Заградительные отряды получили указание пропускать рабочих-заготовителей.
Ленин, дав согласие на полуторапудничество, пошел на этот шаг как на крайнюю и временную меру. Деникинские армии захватили Северный Кавказ, и оттуда перестал поступать хлеб, прекратился подвоз хлеба из Южного Поволжья.
В этой тяжелой ситуации учтено было и то, что многие рабочие в промышленных и других городах родственными узами связаны с деревней и им легче будет оттуда получать хлеб и другие продукты. Записка Ленина в Московский продсовдеп поможет лучше понять обстановку, которая была в то время в стране.
Вот этот документ:
«Прошу дать удостоверение Аксинье Емельяновой Кузнецовой, живущей в г. Москве, по Цветному бульвару, в д. № 25 (Морозова), кв. 12, — в том, что Московский продсовдеп не имеет ничего против разрешения ей провезти в Москву собственный (не покупной) хлеб, в количестве от 2 до 4 пудов, от братьев Кузнецовой, Дворецких, живущих в дер. Озерки, Веневского уезда, Тульской губ.
Прошу уведомить меня об исполнении.
Председатель СНК
В. Ульянов (Ленин)».
Конечно, Совнарком и Центральный Комитет РКП большевиков понимали, что полуторапудничеством воспользуются спекулянты-мешочники в целях собственной наживы. Но другого выхода не было. Это прекрасно понимал и народный комиссар продовольствия. Однако, находясь на командной вышке продовольственного фронта, он наиболее ясно понял, что, кроме пользы, полуторапудничество приносит все больше вреда. Потому он и приехал из Кунцева для встречи с Лениным.
Трудный разговор был в те полчаса. Цюрупа сказал, что полуторапудничество подорвет хлебную монополию. В образовавшуюся брешь ринутся десятки тысяч спекулянтов. Он сообщил, что и член коллегии Наркомпрода Л. И. Рузер, ведавший всеми заградительными отрядами, считает создавшееся положение нетерпимым и подаст в отставку, если полуторапудничество не будет отменено. Владимир Ильич сказал Цюрупе, что знает о критическом положении и они к этому вопросу вернутся в ближайшие дни, а пока потребовал, чтобы Цюрупа немедленно возвратился в Кунцево.
Тем временем все эти дни августа между Москвой и Уфой продолжался обмен радиограммами и появился слабый проблеск надежды на спасение обреченных.
Что же происходило в Уфе?
В те дни, когда в Уфу ворвались колчаковские войска, там находилась Нина Григорьевна Цюрупа, жена брата Цюрупы Виктора Дмитриевича. Ей удалось скрыться. Но, оценив создавшееся положение, она решилась на отчаянный шаг — явилась к белым властям, рискуя быть арестованной, и предложила им начать переговоры об освобождении жен и детей большевиков.
Замысел Нины Григорьевны был до дерзости прост, она учла все возможные последствия и решила, что у нее есть некоторые шансы на успех.
Гражданскими делами в Уфе заправлял бывший министр правительства Керенского Веденяпин, его ближайшими сотрудниками были губернский уполномоченный Гиневский и городской голова Берниковский. Вот на него-то и была у Нины Григорьевны Цюрупы надежда, хотя и весьма призрачная. Дело в том, что жена Брюханова, Софья Николаевна, была родной сестрой жены Берниковского.