...Поздней осенью 1910 года на улице Ян-Ие-Пу в Шанхае к китайцу — торговцу жареными лепешками подошел европейского вида мужчина, вежливо улыбнулся, купил лепешку и тут же начал ее есть, приговаривая: «Шибко шанго!»
На следующий день утром этого человека встретил русский эмигрант. Вот что он писал:
«Проведя ночь в китайской шлюпке, я еле плелся по Бродвею (так европейцы называли одну из улиц Шанхая. — З.Ш.). На углу я заметил человека — по всему было видно, что он русский, который разглядывал вывеску английского магазина. В руках у него был карманный словарь в красном переплете. Он не обращал никакого внимания на глазевших на него прохожих и перелистывал словарь, ища необходимые слова.
Я был обрадован этой встречей. Чутье меня влекло к нему, и я старался припомнить, где я видел этого человека раньше. На нем было дешевое демисезонное пальто с бархатным воротником, синяя сатиновая косоворотка, на голове серая английская кепка. Он был среднего роста и крепкого сложения. Меня поразило это умное доброе лицо с большой силой воли. Он был брит, и на вид ему было не более 26 лет.
Настолько было сильно у меня чувство радости при этой встрече, что я тут же вступил с ним в разговор.
— Вы русский? — обратился я к нему. Он, загадочно улыбнувшись, окинул меня быстрым взглядом с ног до головы. Как видно, мы были оба довольны этой встречей и, не расспрашивая друг друга о прошлом, пошли вместе.
Мой новый приятель назвался Андреевым, а я Любимовым».
Настоящая фамилия Любимова была Наседкин. В указателе участников первой русской революции, опубликованном в Москве в конце двадцатых годов, ему уделено несколько строк: «Наседкин, Владимир Николаевич, русский, сын музыканта. Родился в 1884 году в Харькове. Прошел 5 классов реального училища. С 1903 г. по 1904 г. работал в подпольной типографии и состоял членом боевой дружины РСДРП в Харькове под кличкой «Владек»... В 1908 году бежал в Австралию. Сейчас беспартийный, работает в Харькове на производстве».
Наседкин, конечно, видел своего нового знакомого в Харькове. В 1905 году они оба находились в этом городе и принимали участие в революции. Но только фамилия человека, повстречавшегося ему в Шанхае, была не Андреев, а Сергеев, Федор Андреевич Сергеев. В рабочих кварталах Харькова, Петербурга, Перми — всюду, где он появлялся, его называли Артем.
...Он родился 7 марта 1883 года в селе Глебове Фатежского уезда Курской губернии в крестьянской семье.
Родители Сергеева переселились в Екатеринослав (ныне Днепропетровск), где отец занялся подрядными строительными работами, и крестьянский сын попал в атмосферу промышленного города с развивающимся и крепнущим рабочим классом.
В 1901 году Сергеев уже в Москве — студент Высшего технического училища. Впереди карьера инженера, обеспеченное будущее. В ту пору в России инженеры — на вес золота, своих было мало, приглашали из Франции, Бельгии, других стран.
Это было время после Первого съезда Российской социал-демократической партии. О съезде Сергеев был наслышан, о том, что скоро соберется второй, — понятия не имел. А вокруг Москва: булыжные мостовые, сорок сороков церквей, кабаки, охотнорядские купцы и городовые на каждом углу. Все, казалось, построено прочно, на века, незыблемо. Но это только так казалось. Петербургский пролетариат идет впереди, но и Москва уже заявляет о себе все громче: за три года до нового века в первопрестольной начал действовать московский «Союз борьбы за освобождение рабочего класса». На «Гужоне», на «Трехгорке», в паровозных депо — всюду, где есть рабочий класс, уже живет, формируется, растет новая сила.
Но и власти не дремлют. В московской охранке служит опытнейший и хитрейший слуга: Сергей Васильевич Зубатов. В молодости он сам баловался революционными идеями, потом предал, пошел в услужение к жандармам. Когда в феврале 1917 года скинут царя, Зубатов застрелится, страшась кары народной. Но до того времени еще далеко, и начальник московской охранки Зубатов — хозяин положения, вводит новые методы в полицейскую науку: создает полицейские «рабочие союзы», пытаясь изнутри подорвать рабочее движение, разложить его.
Сергеев приехал в Москву, когда там начался подъем студенческого движения. Высшее техническое училище не стояло в стороне. Им было над чем задуматься, этим юношам, вступившим в жизнь в начале двадцатого века.
Сергеев собрал друзей, сказал, что решил создать социал-демократическую организацию. Цель — свергнуть царя, установить в России демократический строй. Он, конечно, не знал, как будет выглядеть этот строй, но действовал решительно:
— Трусливые должны уйти, а кто выдаст Зубатову студенческую организацию — пусть пеняет на себя.
Никто не ушел, никто не выдал. Год в Высшем техническом училище под носом у Зубатова действовала социал-демократическая группа: были сходки, тайные собрания, читки ленинских произведений, беседы в рабочих кружках. Начальство не сразу разобралось, кто вожак. Но в конце 1902 года Сергеева арестовали. В следственной тюрьме продержали несколько недель, ничего от него не добились и отправили в воронежский острог, подальше от древней столицы.
В тюрьме Артем много читает, изучает английский язык. В России учиться больше не придется, надо бежать за границу, накопить знаний, а потом снова сюда на подпольную работу. После тюрьмы он оказался во Франции, в парижской Высшей русской вольной школе — туда послала его партия.
Высшая русская вольная школа, или, как она иначе называлась, Высшая русская школа общественных наук, была основана на рубеже нашего века для русских политических эмигрантов. Незадолго до приезда Федора Сергеева в Париж был утвержден новый Распорядительный комитет школы во главе с известным ученым Ильей Ильичом Мечниковым, который уже много лет находился в Париже и работал в Пастеровском институте.
Преподавание в Высшей русской вольной школе согласно статье 2 устава Русской группы международного союза для развития наук, искусства и образования в Париже велось преимущественно на русском языке, а лекции читали известные русские и французские писатели, ученые, юристы. Профессорское созвездие там было весьма яркое: Климент Аркадьевич Тимирязев, Константин Дмитриевич Бальмонт, Петр Дмитриевич Боборыкин, Федор Федорович Эрисман, Анатоль Франс, Георг Брандес. В феврале 1903 года в Высшей русской вольной школе В. И. Ленин прочел курс лекций по аграрному вопросу.
Школа помещалась на улице Сорбонны, дом 16. Сергеев снял дешевую комнатку в мансарде близлежащего дома и начал «грызть гранит науки». Большим успехом у слушателей пользовались лекции Тимирязева о дарвинизме. Читал он великолепно, увлекая слушателей, после каждой лекции его награждали шумными аплодисментами, а когда он уезжал в Петербург, все с нетерпением ждали его возвращения.
Успехом пользовался и поэт Константин Бальмонт. Высокий, очень красивый, с копной рыжих волос, Бальмонт был тогда в зените своей вскоре поблекшей славы. Еще в конце прошлого века он выпустил сборник стихов против монархии, был вынужден эмигрировать и вошел в профессорское созвездие Высшей русской вольной школы. Его звучные, напевные стихи привлекали слушателей, выступал Бальмонт и на вечерах, которые устраивала русская революционная колония.
Сергеев настолько освоил французский, что начал посещать лекции Анатоля Франса, прослушал курс французской литературы. Еще не был написан «Остров пингвинов» — острая сатира на современное ему буржуазное общество, но уже тогда Анатоль Франс завоевал широкие симпатии и литературными произведениями и своей мужественной позицией во время нашумевшего дела Дрейфуса, когда вся прогрессивная Франция поднялась против клерикальной шовинистической реакции и знаменосец этого движения Эмиль Золя написал президенту Феликсу Фору свое бичующее письмо «Я обвиняю», начинавшееся словами: «Кто нагло торжествует сейчас, когда поругана безукоризненная честность и человеческие права? Вся парижская сволочь».
Сергеев с жаром и неиссякаемым любопытством листал старые газеты, расспрашивал о деталях этой борьбы. Как-то вечером, после лекции Анатоля Франса, он попросил разрешения проводить профессора. Анатоль Франс любил вечерние прогулки, и они ушли к «потухшему очагу», на набережную Малаке, где когда-то находилась книжная лавка и крошечная типография отца писателя Франсуа Тибо и где юный Анатоль Тибо впервые познакомился с братьями Гонкурами и другими знаменитостями Парижа. Они долго шли вдоль Сены — высокий грузный Анатоль Франс в своей неизменной академической шапочке и молодой русский парень из Фатежского уезда Курской губернии — и говорили о том, что было, что должно быть, — о будущем человеческом обществе. И кто знает, быть может, именно в те годы тесного общения с русской революционной колонией, во время задушевных бесед с российскими революционерами и возникли мысли и чувства, которые с такой несокрушимой логикой и ясностью выразил семидесятишестилетний Анатоль Франс в 1920 году, заявив всей Франции: «Я большевик» — и вступив в Коммунистическую партию...
Недолго прожил Федор Сергеев в Париже. Уже близилась революционная буря; партия отозвала его в Россию. Несколько дней он провел с родителями в Екатеринославе, а затем по поручению ЦК РСДРП выехал в Харьков.
Харьков — начало нового этапа революционной деятельности Федора Сергеева, который отныне в целях конспирации получает партийный псевдоним «Артем» и остается в России надолго для подпольной борьбы, становясь профессиональным революционером, признанным вожаком харьковского пролетариата. Народ присваивает ему почетнейший «титул», не предусмотренный никакими указами: апостол рабочего дела.
Благодаря каким же человеческим качествам его так называют?
Современники, знавшие Артема в те годы, так определили черты его характера: он честен, неподкупен, стоически выдерживает любые трудности, беспредельно предан рабочему классу. Вот одна из характеристик того времени:
«Он и по внешности живет, как апостол, как «птица небесная». Он не имеет ни денег, ни свободной одежды, ни крова. У него нет угла, где он мог бы остаться один и отдохнуть. Он ночует в чужих квартирах и постоянно их меняет, потому что за ним неустанно охотятся жандармы и полиция. Преследуемый охранкой, он иногда уходит от нее ночью и ночует под открытым небом. После одной такой бесприютной ночи он явился в простреленном пальто. Другой раз, уходя от погони, он провел ночь в камышах и, явившись с рассветом на квартиру товарища, по свойственной ему скромности и нетребовательности, промокший и усталый, заснул на дворе, чтобы не потревожить других».