юрихом последовали другие города. Забастовала даже консервативная Женева. В Цюрих были введены шесть пехотных и шесть кавалерийских полков. В ответ рабочие воздвигали баррикады, начались бои, в которых были убитые и раненые.
Напуганное размахом событий, правительство ввело в стране военное положение. 11 ноября представитель политического департамента Петравичини позвонил в половине восьмого утра Шкловскому на квартиру и передал Берзину, чтобы миссия немедленно оставила пределы Швейцарии.
На сборы были даны одни сутки. Дети всех сотрудников были в Берне, а за Юрой Покровским пришлось снарядить нарочного, и тот привез его больного из Лезье.
12 ноября рано утром сотрудники советской миссии выехали из Берна. Берзин, как моряк, ведущий лайнер сквозь бурное море, до последнего момента оставался на капитанском мостике и, покидая здание миссии, дал телеграмму Ленину: «Нас высылают!»
Ленин немедленно откликнулся на это сообщение, и в «Правде» появилось заявление основателя Советского государства:
«Вчера нашего представителя в Швейцарии швейцарское правительство выслало из Швейцарии, и мы знаем, чем это вызвано. Мы знаем, что французские и английские империалисты боятся того, что он посылал нам каждый день телеграммы и рассказы о митингах в Лондоне, где рабочие Англии провозглашали: «Долой британские войска из России!» Он сообщал сведения и о Франции...»
А Берзин и его сотрудники под конвоем уже эскортировались к германской границе.
Но не все сотрудники миссии выехали в тот день из Берна. Накануне исчез провокатор. Он еще должен был отработать свои сребреники. Об этом впоследствии рассказала Софья Сигизмундовна Дзержинская, которая вместе с Марией Братман еще несколько месяцев оставалась в Швейцарии:
«С болью в сердце попрощалась я с уезжавшими товарищами. Той же ночью полиция произвела у меня и Марии Братман обыск, во время которого у меня взяли все дорогие мне письма Феликса...
Вскоре после обыска меня вызвали в полицейское управление на допрос. Меня обвинили в том, что вечером и ночью накануне высылки Миссии я жгла «компрометирующие» бумаги Миссии. Я действительно по поручению своего начальника Шкловского отобрала все секретные документы и сожгла их в печке в комнате, где работала.
Как потом оказалось, один из технических работников Миссии, политэмигрант латыш, был провокатором и после высылки Миссии сообщил швейцарским властям разные данные о работниках Миссии, оставшихся в Берне. Он знал, видимо, и то, что я уничтожила документы Миссии. К счастью, он не знал, что я жена председателя ВЧК, не знал он и о приезде Феликса в октябре в Берн».
Пусто и тоскливо стало в ту ночь на Шваненгассе, 4. А кортеж из черных лимузинов и грузовиков медленно продвигался на север к германской границе.
Вот как об этом рассказывает Майя Яновна — дочь Яна Антоновича: «В жизни бывают впечатления, которые почему-то навсегда сохраняются в памяти с удивительной отчетливостью и подробностью. Так мне запомнился наш выезд из Берна... Был холодный промозглый день. Нас подняли очень рано, мы вышли во двор. Всех сотрудников Миссии, жен и детей разместили на одиннадцати черных легковых машинах, а вещи положили на два грузовика. Я находилась в машине вместе с родителями. Нас повезли к германской границе, тщательно объезжая города. А один небольшой городок не удалось объехать. Помню, что все лавки там были закрыты. Даже мелкие торговцы объявили забастовку в знак протеста против высылки советской Миссии. Улица, по которой мы проезжали, заполнилась грохотом — это демонстративно гремели и стучали опускаемыми шторами. Нам приветственно махали руками.
Потом мы свернули на проселочные дороги, чтобы не вызывать протеста в других городах. Нашу колонну сопровождал конный отряд драгун во главе с офицером. Так мы и ехали окольными дорогами, сбились с пути и оказались в каком-то болоте. Машины застряли. Помню, как отец сказал: «Сейчас пойду и устрою скандал офицеру». Он так и сделал. Мы кое-как вылезли из болота и направились к германской границе, куда приехали вечером.
Нас разместили в каком-то доме, мужчин в одной комнате, женщин — в другой. Спать пришлось на соломе. Под окнами всю ночь слышались пьяные голоса: «Завтра этих большевиков поведем на расстрел». Мама всю ночь не спала, подбадривала приунывших женщин».
После трехсуточного ареста сотрудников советской миссии переправили в Германию, оттуда они выехали к советской границе, где встретились с советским полпредом Иоффе. Его также выслали из Германии. На границе всех разместили в одном вагоне, но немецкие власти все не хотели выпустить русских «пленников»... Наконец, после долгих проволочек, переговоров, задержек поезд отправился в Москву и в конце ноября подошел к перрону Александровского (ныне Белорусского) вокзала столицы. Пробиваясь сквозь толпу, к вагону пробрались Михаил Николаевич Покровский, Александра Михайловна Коллонтай. Приехал встречать старых друзей и Марк Андреевич Натансон. Он уже был тяжело болен, опирался на палку, с трудом дышал, но радостно всех приветствовал: «Как хорошо, что вы дома и вернулись с победой: Швейцария бурлит, там поднялся рабочий класс! Весь мир уже знает об этом».
А вот что писал сам Берзин о возвращении миссии:
«В Москве к приходу поезда на вокзал был послан товарищ, который передал мне, что Владимир Ильич просит меня приехать к нему прямо с вокзала, если только мое здоровье это позволяет.
Он меня встретил чрезвычайно радушно, помню, мы опять с ним расцеловались. Отмечаю это потому, что, по моим наблюдениям, Владимир Ильич не любил подобных изъявлений чувств, и я не видел, чтобы он когда-либо с кем-либо поцеловался... Но в его отношениях ко мне я всегда чувствовал не только товарищеское, но и какое-то отцовское чувство.
В другой комнате шло заседание, куда должен был пойти и Владимир Ильич, но он просил меня подождать его, долго не отпускал меня. Он подробнейшим образом расспрашивал о нашей швейцарской работе, о росте революционного движения в странах союзников и т. д. А когда я его как-то в разговоре спросил о его ране, где именно у него застряла пуля, он заявил с какой-то застенчивостью: «Это все пустяки, легко сошло. Рукой двигать только не очень удобно...»
И снова вернулся к разговорам о мировой революции».
25 ноября 1918 года открылось заседание Всероссийского Центрального Комитета. В зале сидели Ленин, Свердлов, многие большевики, недавно возвратившиеся из эмиграции. Здесь же были рабочие и солдаты из окопов гражданской войны. И крестьяне в домотканых свитках, лаптях, пробравшиеся в столицу через фронты, кто в теплушках, а кто на их крышах. Ян Антонович выступил с отчетом. Это был первый отчет советского посланца о деятельности за рубежами нашей страны. Он рассказал обо всем, что произошло за шесть месяцев, и передал привет швейцарского пролетариата русским рабочим.
Дипломатическое поручение
В Западной Европе после первой мировой войны томилась масса русских военнопленных, положение которых ухудшалось с каждым днем. В начале 1919 года страны Антанты и Германия договорились, что немцы не будут отпускать русских без согласия Англии и Франции. Это была коварная сделка: военнопленных начали вербовать в белогвардейские армии. 21 января 1919 года Народный комиссариат по иностранным делам послал правительству стран Согласия ноту, в которой заявил: «Правительство Российской Советской Республики клеймит перед всеми народами поведение тех, кто, издеваясь над самыми элементарными человеческими чувствами, хотят заставить военнопленных, вышедших из рядов русского народа, к участию в борьбе против русских народных масс, из рядов которых они вышли, причем это нарушение основных принципов международных отношений переносит нас к самым варварским эпохам истории человечества».
Положение русских солдат в Германии и в других странах стало поистине отчаянным. Долгие годы они были оторваны от родины, жили в нечеловеческих условиях. Их ждали семьи, ждала революция.
Военнопленные бежали из лагерей, пытались пробиться через линию фронта, погибали от голода и морозов. Но, даже оторванные от России, они не теряли веры в нее, всеми своими помыслами были с ней.
В феврале 1919 года в Берне проходила международная конференция партий II Интернационала. Узнав об этом, русские военнопленные из немецкого лагеря Гарделеген направили туда письмо с просьбой о помощи. Этот документ молчал более полстолетия. Пусть он заговорит теперь[9].
«Господину Председателю социалистической интернациональной конференции в г. Берне.
Мы, русские военнопленные лагеря Гарделеген, в числе четырех с половиной тысяч (4500) человек, обращаемся к Вам, господин Председатель, и всем представителям Бернской конференции с покорнейшей просьбой об оказании содействия в скорейшей отправке нас на Родину. Мы не знаем, по какой причине задержаны и даже на какое время. Все те доводы, которые нам сейчас сообщают, как-то: голод, расстройство железнодорожного сообщения и беспорядки в России, по нашему убеждению, не могут служить причиной нашей задержки, потому что большая часть из нашей военнопленной среды была уже отправлена при тех же условиях, какие существуют и сейчас. Что же касается голода и других лишений, то мы готовы переносить их вместе со своими родными и теми 175 миллионами русских граждан, которые находятся на дорогой и близкой сердцу нашему Родине.
Дальнейшую же задержку нашу мы считаем по отношению к нам насилием, с какой бы стороны это ни исходило. А потому мы еще раз обращаемся к Вам — не оставить нашей просьбы гласом вопиющего в пустыне...
За время пребывания в плену мы, русские военнопленные, больше других перенесли лишений и страданий. И теперь, когда уже кончилась война и бывшие наши союзники по оружию и товарищи по плену находятся на Родине, в кругу своих родных и семей, нас, несчастных страдальцев и мучеников произвола старой России и Германии, — каких-нибудь полмиллиона, оставляют еще на неопределенное время и обрекают на новые страдания при тех же условиях, какие были во время войны, в тех же четырех стенах за целой сетью выставленных ружей и штыков. Помощь продуктами и улучшение нашей жизни в лагере нисколько не облегчат нашего страдания и тоски по родине, не уменьшат и не залечат тех ран, которые нанесли нам за время нашего пребывания в плену.