Оторванные от дорогой нам Родины уже целые годы, мы лишены связи со своими родными и семьями и не знаем о их судьбе, а также и они о нашей. Все это приводит нас в отчаяние.
Пусть нас ожидают на Родине лишения, пусть ожидает смерть, мы все готовы это принять, чем оставаться здесь, в чужой нам стране, хотя бы один лишний день.
Мы надеемся, что представители Бернской интернациональной конференции придут нам на помощь со своим веским словом и избавят нас от дальнейших страданий.
Председательствующий — П. Кузубый (?) Секретарь — В. Башилов
Февраля 16 дня 1919 года
№ 2
Лагерь Гарделеген».
Письмо это было подшито к бумагам Бернской конференции и действительно осталось гласом вопиющего в пустыне. К 1919 году русские пленные находились уже не только в лагерях Тройственного союза. Четырнадцать государств вели интервенцию против Советской Республики. Много мирных граждан угнали англичане и другие интервенты из Архангельска и Вологды. Немало русских попало в английский плен.
13 августа 1919 года народный комиссар по иностранным делам Георгий Васильевич Чичерин послал для сведения всех правительств мира радиотелеграмму о зверском обращении с русскими военнопленными, находившимися в английском плену. «С негодованием и отвращением, — говорилось в ней, — Советское правительство узнало об ужасном, бесчеловечном обращении, которому подвергаются русские военнопленные со стороны английского командования в Архангельске... Красноармейцы, бежавшие из британского плена, сообщали, что многие из их товарищей были расстреляны немедленно после взятия их в плен... Им постоянно грозили расстрелом за отказ от вступления в славянско-британский контрреволюционный легион и нежелание изменять своим прежним товарищам по оружию...»
А Красная Армия наступала, отбрасывая интервентов, вышвыривая их из России. В русском плену оказалось много англичан. Советское правительство не раз заявляло, что по-разному будут в России относиться к пленным английским солдатам — к тем, которых насильно послали свергать Советскую власть, и тем, кто добровольно пошел сюда воевать против рабоче-крестьянского государства. К английским пленным были допущены представитель британского Красного Креста полковник Паркер и мисс Адамс; они имели возможность убедиться, насколько гуманна пролетарская Россия.
В те же дни 1919 года английские пленные через Наркоминдел обратились к британскому правительству с просьбой провести с Советской Россией общий обмен военнопленными. Английский министр иностранных дел лорд Керзон долго тянул, вилял, и только 7 ноября правительство Великобритании дало окончательное согласие на приезд советского делегата для переговоров в нейтральную Данию. Советское правительство назвало своего делегата: Максим Максимович Литвинов.
Из Лондона сообщили, что переговоры с Литвиновым в Копенгагене будет вести Джеймс О’Греди, член парламента.
Всего год назад, в конце 1918 года, Литвинов был выпущен из лондонской тюрьмы Брикстон и смог оставить Англию, где провел последние десять лет своей эмигрантской жизни, — его обменяли на английского разведчика Брюса Локкарта. Максим Максимович собирался было ехать с первым рейсовым пароходом, но в стране свирепствовала инфлюэнца, заболел ею и маленький Миша — первенец Максима Максимовича. Пришлось повременить с отъездом. Это спасло Литвинову жизнь: пароход, которым он должен был ехать, подорвался на немецкой мине, и все пассажиры погибли.
После возвращения в Россию Литвинов был назначен членом коллегии Народного комиссариата по иностранным делам и сразу же по поручению Ленина выехал в Стокгольм.
Советским представителем в Швеции был тогда Вацлав Вацлавович Воровский. Полпредство стремилось установить хорошие отношения с шведскими деловыми кругами, подготовить почву для размещения заказов на паровозы, турбины для гидростанций и другое оборудование. Дело продвигалось туго. Отношения со Швецией висели на волоске, каждый день из-за происков Антанты можно было ожидать полного разрыва с этой нейтральной страной. А тут еще вокруг посольства вертелись какие-то подозрительные личности. Царский генерал Иванов, темный делец Митька Рубинштейн, родственник сахарозаводчика Бродского, пытались выступать в роли посредников между полпредством и деловыми кругами, чтобы крупно заработать на этом.
Литвинов помог Воровскому избавиться от этой публики. Лишние люди были и в самом полпредстве — например, несколько месяцев там находился представитель морского флота, невесть зачем приехавший из Москвы. Он бездельничал, но аккуратно получал суточные. На новогоднем вечере Литвинов предложил тост за «сухопутного морского офицера», и тот сразу же уехал.
Литвинов должен был из Стокгольма обратиться ко всем странам Антанты с предложением о мире. 23 декабря он выполнил это поручение Владимира Ильича. Обращение получило большой отклик, но тем большую ярость оно вызвало в Лондоне и Париже. Там понимали, что каждый миролюбивый шаг Советской Республики привлекает к ней симпатии многомиллионных народных масс, уставших от войны. Провокации против советских дипломатов в Стокгольме стали еще более злобными. 30 января 1919 года Литвинов, Воровский и другие советские дипломаты покинули Стокгольм и в запломбированном вагоне выехали на Родину.
В Москве Литвинову пришлось заняться не только дипломатическими делами. Совнарком назначил его членом коллегии Народного комиссариата государственного контроля. Владимир Ильич знал Максима Максимовича по годам эмигрантской жизни в Женеве, в Цюрихе, когда тот заведовал хозяйством «Искры», а затем — всеми транспортными делами партии и в значительной степени ее финансами.
В начале 1919 года Литвинов участвовал в заседаниях Совнаркома, на которых часто председательствовал Владимир Ильич. Вопросы решались Советом Народных Комиссаров самые разные — о кооперации, о мерах борьбы с хищениями проволоки на улицах Москвы, о помощи русским военнопленным и их семьям, о засыпке семян в Кунгуре и причинах недовольства крестьян в этом районе, о борьбе со спекуляцией и сыпным тифом. Все это касалось государственного контроля, и Литвинов погрузился в круговорот событий и забот.
Наступила осень 1919 года. Деникин захватил Харьков, Орел и грозил Туле. Над Петроградом сгущались тучи. И вдруг появилась надежда, что хоть на каком-то клочке земли удастся достигнуть мира: эстонское правительство заявило о своей готовности начать мирные переговоры с Советской Россией. Совнарком назначил Литвинова главой делегации. Переговоры намечались в Пскове и Тарту, и Максим Максимович собирался выехать туда вместе с Воровским, но Вацлав Вацлавович неожиданно заболел.
Накануне отъезда Литвинов написал Ленину записку: «Владимир Ильич, Воровский занемог и ехать не может... Вместо него поедет Красин, изъявивший на это свое полное согласие. Выезжаем завтра в 7 ч. вечера. Я счел нужным включить в мандат полномочие на подписание договора. Пусть знают, что у нас были серьезные намерения. Ваш М. Литвинов».
Однако у правительства буржуазной Эстонии «серьезных намерений» не было. Советская делегация прибыла в Псков, но началось наступление Юденича, и эстонцы прервали переговоры. Литвинов и Красин возвратились в Москву. Как раз в это время завершились переговоры с Керзоном, и Литвинову сообщили, что в ближайшее время он выедет со специальной миссией в Данию, где находились русские военнопленные.
Отъезд из Москвы был намечен на середину ноября. Пребывание в Дании могло затянуться, и Литвинов тщательно готовился, обсуждал с Чичериным все могущие возникнуть ситуации.
Решено было, что в Данию с Литвиновым отправятся сотрудницы Наркоминдела: Зарецкая, владевшая несколькими иностранными языками, имевшая большой опыт секретарской работы и общения с иностранцами, и Миланова, молодая женщина с большим партийным стажем, прекрасно показавшая себя во время октябрьских боев в Ревеле, где она была членом ревкома. До Дерпта — так тогда называли Тарту — Литвинова должен был сопровождать Август Гансович Умблия, старый питерский рабочий, участник революции. Умблия был стрелком в охране Наркоминдела и секретарем бюро партийной ячейки Наркоминдела.
Накануне отъезда Литвинов вызвал к себе Миланову и Зарецкую. Внимательно оглядев их, спросил, в чем они поедут за границу. Женщины, пожав плечами, ответили, что весь их гардероб на них: на Милановой была кожаная куртка полувоенного образца, на Зарецкой — теплый жакет.
Предупреждая вопросы, Литвинов сказал, что денег нет и придется обойтись без пальто, а вот платья надо надеть широкие, с воланами.
— Почему широкие и почему с воланами?
— Так надо, — в обычной для него манере коротко сказал Литвинов.
— Какое отношение имеют воланы к революции?
— Это вы увидите. Через два часа я жду вас в этой комнате. Если нет платьев с воланами, попросите у кого-нибудь. Хотя бы одно.
Через два часа Миланова и Зарецкая снова были в кабинете Литвинова. Женщины стояли у окна, ожидая, что будет дальше.
В это время в кабинет Литвинова вошел бухгалтер Наркоминдела. В его руках была тарелка. Он шел, осторожно ступая, как бы боясь расплескать ее содержимое. Тарелка была прикрыта салфеткой.
Бухгалтер подошел к столу, поставил свою тарелку и сказал:
— Ну вот я и принес.
Женщины думали, что он принес что-нибудь вкусное, может быть тараньку. Словно завороженные, смотрели они на тарелку. Бухгалтер взял двумя пальцами салфетку и осторожно приподнял ее. И они разочарованно вскрикнули: в тарелке, сверкая острыми иглами лучей, лежали бриллианты.
Литвинов скупо пояснил:
— Денег у нас нет, а пленных выручать надо. За эти камушки из царской казны мы получим наших людей. В Копенгагене через банк обменяем на валюту. Камушки зашьете в подол своих платьев и в воланы.
В тот же день вечером Максим Максимович отправился к Владимиру Ильичу.
В первые дни ноября над Россией нависли новые грозные события. Юденич продолжал наступать на Петроград, а Деникин все еще пытался прорваться к Туле. Но Владимир Ильич делал все возможное, чтобы отметить двухлетний юбилей революции, — выступил с большой речью на торжественном заседании, писал статьи. Ленин председательствовал на заседаниях Совнаркома, занимался вопросами снабжения уральских рабочих, решал множество других проблем. А тут еще Ленину сказали, что ценные картины под угрозой гибели. Он поставил этот вопрос на очередное заседание Совнаркома, написал проект постановления об обеспечении топливом Третьяковской галереи, библиотек и других культурно-просветительных учреждений.