На далеком рейде мерцали огни вражеской эскадры. Как бы угадывая мысли друзей, Соколовская сказала:
— Выбраться в открытое море трудно, но мы уже не раз обводили оккупантов вокруг пальца. Ты, Семен, пойдешь на арбузную пристань, там биржа контрабандистов. Эти молодцы не трусливого десятка, но бесшабашные. Попытайся договориться с рыбаками. Местные колумбы уже давно освоили трассу Одесса — Варна, но только... среди них есть всякие. Будь осторожен... Платить им будем солью и мукой. У нас есть кое-какие запасы для таких дел... Литературу привезли?
Мирный извлек из-под подкладки пиджака тонкую пачку папиросной бумаги, положил на стол. Соколовская пробежала заголовки, радостно улыбаясь:
— Это здорово, а мы здесь совсем без литературы.
Аккуратными тоненькими пачками разложила на столе листки книги Ленина «Пролетарская революция и ренегат Каутский», первые декреты Советской власти, доклад Ленина на Первом конгрессе Коммунистического Интернационала о буржуазной демократии и диктатуре пролетариата и решения конгресса.
— Перепечатать придется, — сказала Соколовская, — не в каюте поедете — на лодке. Попадет вода, и бумага расползется. У нас поплотнее есть.
Весь июль Мирный и его товарищи находились в Одессе. Положение становилось все более тревожным и неустойчивым. По городу ползли слухи, что вот-вот в Одессе будет высажен с моря десант. Притаившаяся контрреволюция готовилась взять власть в свои руки и устроить резню. В квартиры большевиков подкидывали подметные письма: скоро будете висеть на фонарях. По ночам то тут, то там раздавалась стрельба.
Мирный все дни был занят до полуночи; на сон оставалось два-три часа. В Одессе в ту пору было немало болгарских коммунистов, бежавших от преследования царских властей. Георгий Портнов собрал их в обкоме партии. Мирный и Страуян подробно расспрашивали о положении в Болгарии, уточняли адреса в Софии и Варне.
На арбузной пристани Мирный сговорил человека, который согласился перебросить группу в Болгарию. Старик Амвросий, из старообрядцев, хозяин дубка — рыбачьей парусной лодки — запросил дорого: два пуда соли и пять пудов муки-крупчатки. Но когда Мирный наотрез отказался платить грабительскую цену, старик согласился на пуд соли и три пуда крупчатки. Не отпускал Мирного, крутил пуговицу на пиджаке, укоризненно качал головой, ругал себя, что продешевил, и все спрашивал: «Ты какого сословия, милый, будешь?»
Заканчивалось и печатание ленинских работ. Брошюры Ленина и материалы Коминтерна набрали нонпарелью, чтобы меньше места занимали. Бумага была не ахти какая — желтая, оберточная, но тонкая и даже с глянцем. Соколовская и Мирный правили корректуру.
Уже в обкоме партии, в комнатке у Соколовской, литературу обернули ситцем и вшили аккуратно в подкладку пиджаков Мирного, Страуяна и Портнова.
В начале августа все было готово к отплытию. Решили отчалить девятого. Накануне поздно вечером вся группа собралась в обкоме. Видно было, что Соколовская тревожится за судьбу друзей, но старается спрятать волнение за улыбкой и шуткой. Лишь перед самым отъездом, уже прощаясь, сказала:
— Болгарских друзей отправляла в путь-дорогу, а вот с заданием Москвы, прямо к Димитру Благоеву — вас первых. Ну, ни пуха ни пера, товарищи!
9 августа 1919 года, поздно ночью, когда Одесса спала тревожным сном, Семен Мирный, Ян Страуян и Георгий Портнов на рыбачьей лодке Амвросия отчалили из порта. Дубок тихо проскользнул мимо вражеской эскадры и вышел в открытое море. Редкие огни Одессы остались позади и гасли один за другим.
Амвросий, глянув на небо, в котором мерцали звезды, перекрестился и сказал: «Ну, с богом, апостолы!» — и подтянул парус.
Попутного ветра, друзья! А пока лодка плывет через Черное море, познакомимся поближе с Семеном Мирным.
Чтобы узнать о юношеских годах Мирного, я обратился не к архивам маленького латышского городка Грива, где он родился в 1896 году, а в Софийский университет. Там я почерпнул сведения о студенте Семене Мирном, оттуда потянулась ниточка в Ригу и Петроград.
Семен рано оставил отчий дом. Отец, служащий лесничества, умер в начале века, мать работала страховым агентом в обществе «Россия», взяв на себя заботу о четверых детях. Семен уехал в Ригу, где поступил в частную гимназию Ривоша. Учился средне, но зато баллы, выведенные в «свидетельстве» после испытания, проведенного «под наблюдением депутатов от Рижского учебного округа», говорят о недюжинных лингвистических способностях: латышский, греческий, латинский, немецкий и французский языки он сдал хорошо и получил «право на поступление без испытаний в соответствующий класс правительственных мужских гимназий».
В 1915 году Семен Мирный уже в Петрограде, студент университета. Там он оказался в гуще бунтующей молодежи и определил свой путь. В его крохотной комнатушке в доме на Екатерининском канале собираются ближайшие друзья, бурно обсуждают события на фронте. Изредка к нему заглянет прислуга из господской квартиры, молодая украинка Фроська, попавшая в Петроград из тихого села под Киевом. Постирает белье, выгладит, тихо скажет:
— Паныч, годи тую мудрость учиты, идить погуляйте...
В феврале семнадцатого Семен надел красный бант и вместе со всеми вышел на демонстрацию. В партию большевиков он вступил через год. Но в октябре он штурмовал Зимний дворец и принимал участие в аресте Временного правительства. Его узкое, интеллигентное лицо с очками, прикрывающими близорукие глаза, хорошо запомнил царский министр Щегловитов. Через некоторое время они встретятся в доме Чрезвычайной комиссии в Москве. Семен Мирный выйдет из кабинета Дзержинского и в коридоре лицом к лицу столкнется с Щегловитовым, которого ведут на допрос. «Товарищ, вы меня не узнаете?» — неожиданно обратится «бывший» к Семену Мирному. «Я вам не товарищ», — ответит Мирный, и они разойдутся.
Осенью 1918 года Семена Мирного послали на подпольную работу в Крым. Позднее, в январе 1961 года, он напишет в своей автобиографии:
«В 1918 году в условиях деникинщины был одним из организаторов и участников нелегального областного съезда Таврической партийной организации в Симферополе I декабря 1918 года. Был избран в обком... По поручению съезда я отправился в Центр для переговоров о нашей дальнейшей тактике в Крыму и образовании Таврической Советской Республики после выхода из подполья. Через Одессу, где у нас была постоянная связь и явка к секретарю Одесского подпольного обкома партии Елене Соколовской, я получил партийную явку в Киев (там были петлюровцы), а оттуда — в Харьков и затем в Москву».
* * *
Конец 1918 года. Армии генерала Деникина, банды Симона Петлюры, батьки Махно, атамана Тютюника, атаманши Маруськи жгут города и села. Стон от погромов и истязаний идет по всей Украине. Через это пекло пробирался Семен Мирный в Москву.
Бюро областного комитета партии направило в Москву еще одного человека — члена обкома Шульмана. Он направился через Джанкой. Если провалится Шульман, то, может быть, Мирному удастся добраться до Москвы. Там должен быть решен вопрос о совместных действиях по освобождению Крыма от белых армий и об образовании Крымской Автономной Советской Республики.
Из Симферополя Мирный выехал на лошадях — трое суток мчали его кони к Сивашу; теперь вдоль побережья надо пробраться в Одессу, захваченную белыми. В кармане бумага, удостоверяющая, что «Семен Мирный является студентом Таврического университета», а в голове «легенда», которую он расскажет, если будет арестован беляками: папу, владельца мукомольни, убили большевики, а сам он бежал от террора.
И вот он на Украине. Может быть, удастся найти какого-нибудь извозчика. За деньги теперь ничего не достанешь, да и какие деньги на Украине — керенки, оккупационные марки — кайзеровские бумажки и метелики — валюта ясновельможного пана гетмана Скоропадского. За миллион коробку спичек не купишь.
Но в Крымском обкоме партии все предусмотрели. В заплечном мешке у Мирного лежит то, что дороже золота, — пять фунтов соли. За фунт соли его везут через Николаев в Одессу. Там его ждет Елена Соколовская. Они никогда нс виделись, но по приметам она должна его узнать: связные партии подробно описали его внешний вид, и он должен сообщить пароль.
Из записей Мирного можно безошибочно установить, что в эту свою первую поездку в Москву через Одессу, где впервые встретился с Еленой Соколовской, он два месяца пробирался сквозь строй врагов, и лишь одна деталь его одиссеи известна благодаря записи, сохраненной родными.
Это произошло на узловой станции между Киевом и Харьковом. Его задержали гайдамаки, избили и повели на расстрел. У железнодорожного перехода пожилой усатый гайдамак, который вел его за околицу, наткнулся на молодую, красивую женщину с пронзительно черными глазами, всю одетую в меха. Она пристально посмотрела на Мирного, подбежала к нему и вскрикнула:
— Паныч, да шо вы тут робите?
Мирный посмотрел на нее своими близорукими глазами. Что-то знакомое мелькнуло в памяти, но он ее не узнал. К счастью, она его узнала:
— Да я ж Фроська, прислуга с Екатерининского канала в Петербурге. Неужто не признаете?
Поняв, какая опасность грозит Мирному, Фроська, как тигрица, накинулась на гайдамака:
— Ты шо, не узнаешь меня, боров?
— Да это ж коммунист, приказано в расход, — завопил гайдамак.
— Вон! — закричала Фроська и добавила к своему приказанию пощечину.
Гайдамак побежал докладывать начальству. А Фроська рассказала Мирному, что бежала из Петрограда к себе на Украину, вышла замуж за начальника гайдамаков и теперь она первая дама во всей округе. Муж старше на сорок лет, да ей плевать, зато живет она как королева.
Не теряя времени, Фроська повела Мирного к себе домой и спрятала в каморку, где лежал всякий хлам. Муж не заставил себя долго ждать, примчался домой, накинулся на Фроську:
— Ты тут коммуниста отбила?
Фроська знала, как обращаться со своим муженьком:
— Да врет все твой старый дурак. С пьяных глаз брешет, а ты на жену кидаешься.