Мы выдвинулись вперед.
…Дождь сопровождал нас всю дорогу до крайней позиции, как будто пытаясь отговорить от нашей затеи. Погода не на шутку разгулялась. Моя трофейная дубленка промокла насквозь и вместе с ледяными пластинами брони тянула к земле. Наша небольшая группа дошла до позиции, мы коротко переговорили с пехотой и отправились медленными шагами в сторону этой проклятой лесной просеки, где нашли свою смерть разведчики соседнего полка. И где мы уже несколько дней безуспешно решали “территориальный спор” с противником.
Темнота поглотила лес. Нам приходилось останавливаться почти каждую минуту, чтобы ориентироваться. Фактически мы шли на ощупь. Пока старший группы сверял ориентиры, мы распределялись по периметру и просматривали в тепловизоры возможного противника.
Дорога занимала очень много времени. Шли с риском нарваться на растяжку, мину, засаду или выстрел из темноты. Часть пути решено было пройти ползком, чтобы подобраться к более-менее удачной позиции для выстрелов из реактивных огнеметов, известных как “Шмель”. Мое колено заныло сильнее всего за сутки. Я понимал, что, если отстану от группы, мне придется спрятаться в лесу до утра.
Мы поползли. Звуки вокруг полностью перекрывались шумом дождя, что нам было только на руку, так как противник боялся темноты. Но и обзор был нулевой из-за кромешной тьмы и дождя, поэтому, я не представлял, как ребята смогут произвести такой тяжелый и точный выстрел в таких условиях. Все вокруг слилось в один поток, и ползти нам приходилось, как и до этого идти, – на ощупь. Вода стекала по шлемам и каскам, попадая на лицо и полностью закрывая обзор.
Мы остановились перевести дыхание. Я опрокинулся на спину, полностью покрытый грязью, глиной и листьями. Начал пробивать озноб, вызванный сильным холодом. Может, и температурой. Я уже не понимал, чем.
Смотря на этот водопад с небес, я пытался отогнать противную и скользкую мысль о какой-то обреченности. Стараясь перевести мысли на что-либо иное, я внезапно вспомнил роман “Дюна” и отрывок из него: “Мир держится на четырех ногах: знание мудрых, справедливость великих, молитвы праведных, доблесть храбрых”. Если первые две вещи и не были присущи нашему командованию и этому месту, то последние две – вполне.
Молитвы праведных, обращенные к Богу ежедневно, поддерживают нас, а лишать мир доблести храбрых я не имел права. Прогнав обреченность, я собрался с силами, и, дождавшись команды, мы поползли дальше, навстречу судьбе, кромешной темноте и неизвестности. Ведь мир держится на доблести храбрых.
Я криво улыбнулся сам себе и, сжав винтовку посильнее, присоединился к движению.
Мы ползли почти 30 минут в быстром темпе, когда старший группы жестом показал остановиться. Расслышать что-либо было невозможно из-за ливня, но это значило, что мы прибыли к нужной точке, отмеченной ранее на карте. Пару раз в ходе передвижения на остановках мы наблюдали в тепловизор относительно недалеко от нас разведдозоры противника, скрывающиеся в блиндажах. Погода им не нравилась, и они старались лучше спрятаться от нее, пренебрегая маскировкой.
Сейчас же вокруг было пусто. В тепловизор просматривалась только позиция Ворона и укрывающиеся там одинокие противники.
Мне дали жест рукой: “Наблюдай”. Я кивнул и, подумав: “Легче сказать, чем сделать”, попытался стереть грязь с лица. Стало только хуже, она осела на ресницах. Подняв лицо к небу и дав дождю себя умыть, я тревожно всматривался в быстро садившийся тепловизор: рассмотреть что-либо в обычную оптику было невозможно. Стрелять я буду интуитивно, на вспышки, звук и предположения.
Со мной остался один из бойцов. Он нервно оглядывался по сторонам в ночник, пока остальные отползли чуть вперед и приводили “Шмель” в боевое состояние. Я тревожно вслушивался в пространство вокруг, понимая, что тепловизор вот-вот сядет. Приходилось игнорировать озноб, пытаясь глубже дышать. Парень рядом со мной очень сильно трясся, отвлекая меня, и мне пришлось ударить его ногой. Он подуспокоился. Озноб доконал и его.
Раздались почти парные выстрелы из “Шмелей”, я резко посмотрел в тепловизор на позицию Ворона. С ее стороны послышались сдавленные хрипы умирающих противников. Один из снарядов попал по основанию окопа, а вот второй… второй выглядел настолько прекрасно в тепловизоре, что заворожил меня. Позиция вся светилась от прямого попадания в блиндаж. Выживших там быть не может.
Ребята отбросили дымящиеся трубы и подбежали ко мне:
– Уходим!
Я встал на ноги, и, спотыкаясь, мы быстрыми шагами начали уходить, так как бежать по этой трясине было невозможно. Мы падали, вставали, местами ползли на четвереньках.
Из глубины леса начали раздаваться приглушенные выстрелы из автоматов с глушителями. Нас обнаружили с другой позиции…
Понять, откуда по нам велся огонь, было невозможно из-за глушителей и проливного дождя. Я только мог судить по свистящим мимо пулям о примерном направлении. Иногда приходилось останавливаться, падать на землю и стрелять интуитивно, чтобы хоть как-то замедлить темп стрельбы противника.
Когда к перестрелке присоединился пулемет врага, пришлось передвигаться ползком в попытках уйти прочь с линии огня. Прилив адреналина позволил мне игнорировать боль в колене, и мы интенсивно уползали под шквальным огнем. Грязь налипла на лицо сплошной маской, приходилось грязным отворотом бушлата пытаться ее стереть, отчего делалось только хуже.
Выстрелы становились все реже, и мне стало казаться, что противник или решил преследовать нас, или вообще остался на наблюдательных пунктах. Двигаться в ночи они не любят. Когда выстрелы затихли окончательно, мы остановились передохнуть, и единственный из нас, у которого еще не сел ночник, нервно оглядывался, пытаясь усмотреть хоть что-то. Но в условиях дождя ночник был почти бесполезен. Мы молча заняли круговую оборону, пытаясь рассмотреть возможный “хвост” противника.
Тишина.
Переведя дыхание, мы встали на ноги и продолжили движение, сильно пригнувшись. Впереди были два наблюдательных пункта оппонентов, которые мы ползком преодолели ранее, но теперь у нас было две проблемы:
Первая – мы не найдем их без тепляков, а значит, нас ждал прорыв с боем.
И вторая – их уже предупредили, и нас будут ждать.
Пройдя обратно примерно тем же маршрутом, мы легли и начали движение мимо наблюдательного пункта, который примерно помнили. Задержав дыхание, мы пытались аккуратно проползти мимо, словно не касаясь земли. Нам помогла радиостанция, которая сработала на НП противника. Услышав ее, мы взяли резко вправо, и стоило мне выдохнуть, как авангард нашей группы задел тонко натянутую нить, которую невозможно было рассмотреть в темноте.
Неприятный щелчок сдетонировал, и в воздух взмыла красная сигнальная ракета. Наш боец сорвал секретку.
– Твою мать… – прошептал я.
Раздался шквальный огонь с двух сторон…
– Бегом!
Наша небольшая группа самоубийц вскочила на ноги и побежала в темноту, которую разрывали вспышки выстрелов с разных сторон.
Иногда мы останавливались и отвечали одиночными выстрелами в направлении вспышек. Получался обмен любезности на любезность в виде шквального ответного огня. Пули ложились так близко, что противный пронзительный свист возникал буквально над ухом или зарывался в землю вокруг нас. После нескольких интуитивных выстрелов моя снайперская винтовка дала клин. Гильза упорно отказывалась выходить из канала ствола.
Поскользнувшись и выругавшись в очередной раз, я резким движением убрал винтовку за спину и достал болтающийся на бедре 6П9, известный в простонародье как пистолет бесшумный. ПБ (пистолет бесшумный. – Примеч. авт.). Стрелять из него, тем более на таком расстоянии, было бессмысленной тратой патронов. И я не понимал в целом, зачем он в руках под таким шквальным обстрелом, но бежать без оружия казалось мне тогда еще большей глупостью. Пару раз я начинал отставать от группы из-за боли в колене и впивался взглядом в тепловизор, который предательски показывал мне два процента заряда. Находя спины бойцов, я сжимал зубы и ускорялся, ибо разделиться сейчас в лесу, в темноте под дождем на позициях противников означало неминуемую гибель или плен.
Отбежав достаточно, группа остановилась перевести дыхание, я же просто рухнул рядом с ними, перевернулся на спину и, тяжело дыша, вновь посмотрел на небо.
Дождь предательски поливал нас, но мы так смертельно устали, что апатия перебила все прочие настроения.
– Мы правильно идем? – шепотом спросил один из бойцов.
– Наверное… – неуверенно ответил старший группы.
Место нашей стоянки напоминало какую-то воронку среди густых деревьев. Тепляки разрядились, а ночник был бесполезен, так как требовал искусственного освещения от луны и звезд, которого просто не было.
Мы решили остаться в воронке под проливным дождем, пока не начнет хоть немного светать. Было понятно, что мы взяли немного не тот угол, и могли углубиться в лес в направлении противника или просто наступить на мину.
Договорились, что двое будут дежурить, а трое – отдыхать. На перерыв определили три часа.
Я выбил гильзу из винтовки, но в такой кромешной темноте снайпер был бы бесполезен. Поэтому, взяв автомат у одного из бойцов, я заступил на дежурство. Задача дежурного заключалась в том, чтобы отползти подальше от воронки и предупредить, если я что-то замечу. Боец с другой стороны выполнял тот же функционал.
Температура начала давать о себе знать. Под дождем в ознобе мне начали мерещиться силуэты, голоса, шаги. Я не мог их услышать в реальности из-за дождя или увидеть в темноте, но воспаленное сознание упорно утверждало, что здесь кто-то есть. Периодически я отрубался на несколько секунд, и полусонный температурный бред мешался с явью: мне казалось, что я в расположении или общаюсь с каким-то знакомым. Отчаянная борьба сознания и подсознания длилась на протяжении всего моего дежурства, и, подойди противник даже на расстояние броска гранаты, я бы не отличил иллюзию сломленного разума от реальности.