Напряг…
Юля Трундаева:
– И когда он сутки молчит, ну, думаю: ладно, сутки, у нас как бы договоренность. Но больше двух дней не может быть такого в связи, чтобы откуда-нибудь не нашел места… Потому что я телефон не выпускаю: вот позвонит, что-нибудь скажет… И уже чувствуешь ведь… Я сначала жила с малышом у своей мамы, потом поехала к его маме. Она говорит: «Юля, ну что?» Я говорю: «Он сегодня позвонит, но только поздно ночью». Потому что эта связь – она чувствуется все равно. Я не знаю, как это объяснить, но это есть. А тут сутки первые молчит, думаю: «Ну, сутки еще ни о чем не говорят. Ну нет возможности». Но я уже хожу, и у меня чувство, что мне больно вздохнуть. Вот я ходила, я не понимала, что со мной происходит, но я ходила по дому, и мне казалось, что, если я сейчас поглубже вздохну, у меня просто разорвется сердце.
В голосе Юли чувствовался надрыв, но она продолжала:
– Я хожу, ну, мне больно. Не могу дышать. А вечером приехала его мама. «Что-то не могу себе места найти», – говорит. Сидели втроем, у нас была самая настоящая гробовая тишина. Мы пили чай в абсолютной тишине. Вот просто сидели, друг на друга смотрели, и тишина… А я ей вязала тапочки. Сыну вязала тапочки с подошвой в виде танка. Гусеницы вязала, ну прямо все. Ему начала вязать тапочки, думаю, он будет в тапочках. Младший и старший. Связала Жене один тапочек, вяжу второй тапочек, вяжу, вяжу, мне такие мысли приходят: «А если он без ноги придет, а я ему тапочки вяжу на радостях?», «А если он без двух ног придет?» И я с такими мыслями, и я их отбросила. А потом вторые сутки пошли, а ребята уже все знали. А даже перед этими сутками, его-то убили вечером, где-то полвосьмого, а Захару (сыну) тогда было семь с половиной месяцев, мы с ним ложимся спать, а это 11, 12 часов вечера. Семь с половиной месяцев ребенку, что он в принципе может сказать? Ничего, кроме «агу», «агу». А он четко: «Па-па-па», «па-па-па», «па-па-па». Причем настолько четко, что такого даже не ожидаешь. И он мне «па-па-па» на протяжении получаса. И тут я всем начинаю рассылать эсэмэску, что Захар у нас первое слово сказал – «па-па». Маме его послала, своей – на первый этаж бегу, говорю. И ищу, как Жене сообщить, что сын сказал первое слово «па-па-па». Начинаю обзванивать по этим номерам, по этим. Там трубку не берут, тут еще что-то. И мне и дышать тяжело, и радостное событие, что сын сказал первое слово – «па-па-па». На следующее утро я начинаю уже искать другие телефоны. У нас же у жен офицеров была своя связь: своими словами называли, кто куда за чем пошел. Были свои обозначения: кто в «футбол» играет, кто в «мячи», кто в «баскетбол». То есть по всем спортивным снарядам мы ориентировались. И утром я начинаю писать: «Твой на связь не выходил?», «Твой на связь…», а мне жена его сержанта пишет: «Звони командованию». Но они мне не говорят, это же как сказать. Такое невозможно сказать. Они мне настойчиво: «Звони командованию», «Звони командованию». А там никто не отвечает, молчит. Я потом нахожу номер, с которого он последний раз мне звонил. А с Сергеем Бойко мы тоже тогда не были лично знакомы. Я если отсылала определенные фотографии семьи, ребенка, то на Сережу. Женя мне сказал: «Отсылай все Сереже, он мне покажет». Поняла, уровень доверия высокий. Потому что абы как он о нем мне не скажет. И я звоню по этому номеру: «Вы Сережа?» И: «Вы не знаете, где Трундаев?» А он что-то ответил, а что ответил? В общем, положил трубку и ничего не сказал. Потому что он потом сказал: «Чего я тебе мог ответить… Я сам не понимал. Вот теплая его кровать, а что, как…» Он (Женя. – Примеч. авт.) даже умирал с улыбкой, так мне сказали. Они его везли, спасали. Но не было возможности. Мне все пишут: «Звони командованию», «Звони командованию». Ближе к обеду я звоню. Они сказали: Вам должен такой-то донести… – голос моей собеседницы оборвался, потом возобновился: – Но я уже была в шоке и вся на нервах: как это так, почему? А они: ваш муж погиб вчера. А сегодня, когда я стала звонить, мне уже не было больно, ничего. До этого два дня я боялась вздохнуть. А сегодня нет… Вот так командованию позвонила и узнала… А вечером приехала мама, пока к ней брат доехал. Приехала и говорит: «Может быть, это не он?» А мне-то уже не больно дышать. Вот та ниточка, которая была между нами, ее уже вот нету. И я говорю: «Это, наверно, он». А почему, объяснить не могу этого. Потому что связь, которую я чувствовала: вот-вот позвонит, что где-то ему плохо, или случилось что, ее уже нету.
Трундаева Юля:
– А так как у меня свекровь очень умная, мудрая женщина, волевая, когда сказали, что надо ехать на опознание, она сказала: «Поеду я. Ты даже не думай». Мне в этот момент был всего двадцать один год.
Совсем молодая вдова.
Юля:
– Ждали мы его неделю. Единственное, мне позвонили оттуда ребята, которых я знала, сказали: «Вы его увидите…» Это из тех моментов, которые были. «Вы его увидите. Мы его довезли в целости и сохранности, мы договорились, что вам его откроют. Что вы сможете потрогать». И говорят: «Не пугайтесь, у него на шее на крестике висит обручальное кольцо». Потому что когда они собирали что-то, он им (кольцом) зацепил и чуть не оторвал палец. И он повесил себе на крестик. Вот как раз Сережа его (кольцо) привез. Они говорят: «Мы все сняли, чтобы на границе его не обокрали. И тебе привезем, как только сможем». Сережа через полгода, когда его отпустили оттуда, кольцо и привез… И вот через неделю мы его смогли получить, и все.
Снова мы молчали.
– А прощание? – спросил я потом.
– Приехало очень много народа. У нас даже перекрывали дорогу. От города до села Чулки-Соколово четыре километра. И вот все эти четыре километра одни машины… Потом через полгода позвонили и сказали, что ему присвоено звание Героя России. Но Женя уже знал, что он будет Героем, потому что на свой день рождения (27 сентября 2014 года) уже было известно, за сколько подбитых танков какую награду дают. И мы думаем, что он уже знал, что ему дадут Звезду. И он очень этого хотел. Хотел доказать, что он этого достоин. То есть он на это шел. Он считал, сколько танков подбил. Сколько чего.
– Похвальное желание.
Юля:
– У него были и мирские цели. Хотел купить квартиру… А тут именно доказать. У него старший брат такой серьезный, ответственный, сидит, все учит. А Женя посидел, послушал, и он все знает. У него вид немножечко легковесный. Вроде несерьезный и неответственный. А на самом деле он был очень ответственным. Но с улыбкой. Просто не все знали, что «хи-хи», «ха-ха», но это далеко не «хи-хи» и не «ха-ха». И он доказал, какой он! Вот по сей день, а со времени гибели скоро будет десять лет. Сын очень похож на него, они просто на одно лицо. Поэтому не на все мероприятия я беру Захара.
«Маленький еще», – подумал я.
Юля:
– И если даже он идет отдельно, все знают, чей это сын. К нему подходят: «Ты Трундаев?» – «Да». Его фамилия очень известна в военных кругах.
– Но ниточка связи, которая надорвалась, она все равно существует.
Юлия Сергеевна:
– Она существует. Я просила его после первого контракта уволиться. После пяти лет. Потому что многие офицеры так делали. Но у него был командир, который типа: «Пойди, покрути у виска». У них же в армии все просто. «Пойди покрути у виска того придурка, который тебе сказал уволиться». Ну вот, он летом 2013 и подписал второй контракт. Получается, по второму контракту всего год прошел… А так бы… Я его очень просила, говорила: «Давай куда-нибудь. Но чтобы был дома». Мы оба любили то место, где мы родились. И можно было придумать все что угодно.
– Память?
– Женя погиб в 2014 году. В 2015 году была годовщина. Приехало много народа. Ему присвоили звание Героя. В 2017 году открыли мемориальную доску на школе. Когда я сбрасывала материю с доски, у Жени из одного глаза потекла слеза.
– Лик мироточил…
Командир взвода Трундаев
– Мне очень долго снилось, что ему больно. И у меня доходило до того, что я боялась заснуть. Потому что я его видела во сне. После смерти он приходил ко мне. Я его ощущала. Он меня гладил, он у меня просил прощения… При любых тяжелых ситуациях я знаю, что он мне в любом случае поможет… Там, где-то какие-то тормоза срабатывали, в плане того, что он снился и что-то говорил. Что-то просил, где-то акцентировал внимание, вот в этом плане. Он снился, что ему больно. Вот больно, и все. А у моей подруги бабушка очень верующая. Я к ней прихожу: «Баба Тоня, я боюсь уже уснуть, потому что мне больно». Она: «Вы очень много плачете по нему. Он в утопе находится». Утопнет в наших слезах. «По тем людям, по которым не плачут, им хорошо и комфортно. А по тем, по которым плачут, они живут в болоте. Во всех ваших слезах, и вы делаете ему еще хуже». То есть она мне сказала: «Съезди в монастырь. Делай вот так вот. Прекратите плакать». А это же очень тяжело – перебороть себя и вообще ни при каких случаях не плакать, когда там его вспоминают, еще что-то. Но это надо было сделать. И потом я объяснила маме Жени, что вот так-то и так-то. Потому что мы по сей день в очень тесном контакте, слава Богу. И вот этот плач перерос в какую-то и гордость. И мы вот пошли по этому пути: делать всякие дела по увековечиванию памяти. Повесили первую доску на школе. Женя плакал, слеза у него. Парта Героя в школе. На аллее Героев стоит на постаменте. В военном училище на Аллее Героев его бюст. Баннер. В Печенге в бригаде уголок Героя. В этом году приняли решение назвать улицу в честь него. Три года подряд хоккейные турниры его памяти. В этом году первый турнир по боксу в честь его. О нем сочинили песню. Ее сочинили в первый год… За все эти десять лет не проходило года без мероприятий в его честь…
Вот как чтут наши жены своих военных мужей…
Через несколько дней после разговора с Юлей мне позвонила мама Жени Трундаева Вера Анатольевна и сказала, что тоже может рассказать о сыне, и я, конечно, не мог возразить. И наш разговор состоялся. Теперь я объяснял, что пишем о ребятах, которые стояли за наш Русский мир.