– В войсках можно и без блата двигаться…
– Ну, так, примерно…
– Особенно на передовой…
Николай:
– Там уже безусловно… Там все попроще… А так, конечно, есть блат… Понимаем, что чем выше, тем сильнее себя проявляет…
– Год прошел, и понятно, что голод на офицеров…
Николай:
– Да, много погибло… Поэтому и влияние блата ослабло… Если ты командуешь подразделением, вместо тебя зачем ставить?..
– Так можно взлететь.
– Конечно, и это нормально!
Я обрадовался: вот каких командиров следует учить в академиях, которые потом возглавят нашу армию.
Напоследок спросил:
– Что бы сказали танкистам?
– Не только танкистам, но и всем… Чтобы все пули и снаряды летели мимо, мимо, мимо… Чтобы все живыми вернулись…
Комбату снова звонили.
Я уходил, а у Николая все продолжилось «по плану».
Сержант Щербаков. (Позывной «Юра»)
Я просил командира танкового батальона Печенгской бригады свести меня с птурщиком с позывным «Юра», о котором он мне рассказывал, и говорил, что «Юре» должны присвоить звание Героя России.
И вот 3 ноября 2023 года СМИ сообщили о присвоении высокого звания командиру отделения ПТРК сержанту Юрию Щербакову (позывной «Юра»). И дополняли: командир отделения ПТУР Щербаков в ходе СВО своим расчетом уничтожил 9 танков, 4 БТР, 12 БМП, 4 грузовых автомобиля с боеприпасами, 2 взводных опорных пункта и более 100 украинских боевиков.
Комбат рассказал и о другом Герое России, командире противотанкового взвода 1-го мотострелкового батальона их бригады старшем лейтенанте Трундаеве, погибшем в 2014 году. И тот являлся наставником у Щербакова.
Комбат сообщил мне номер сотового телефона «Юры», и 26 ноября 2023 года я с ним созвонился.
Разговор то и дело прерывался, но все равно Юра смог ответить на многие мои вопросы.
– Ты когда родился? – спросил я.
– В 1993 году… – ответил, немножко картавя, Юрий Щербаков.
– А откуда родом?
– Село Мокрое Лебедянского района Липецкой области.
– Родители оттуда?
– Отец родом из Мокрого, а мать из Пороя.
Село невдалеке от Мокрого.
– Какие названия интересные… Что ты помнишь о Мокром?
– Я ничего не помню. Я с четырех лет был в детдоме.
– А как получилось, что в детдоме? – спросил, немного сбавив тон.
Юрий:
– Родителей лишили родительских прав, и нас забрали. Пять пацанов – и забрали.
– В Мокром забрали? – я имел дело с пареньком из неблагополучной семьи.
– Да.
– А ты младшенький, старший? – мне стало не то что жалко Юрия, я испытал к нему еще большее уважение: паренек поднялся, вышел в люди.
– Я второй.
– По взрослости или по низу?
– По взрослости… Сверху вниз.
– И сколько тебе было?
– Четыре года.
– Тебе что-то запомнилось? – спросил и сразу пожалел, что задал этот вопрос.
Но Юрий спокойно ответил:
– Как забирали, помню. Подъехала машина, постучали в двери, мы открыли двери. Сказали: «Собирайте вещи». Мы собрали вещи и уехали.
– Пацанчики собрали вещи? А сестренок не было?
– В основном я и старший брат. Сестра потом родилась. Нас всего шесть детей: пять пацанов и одна сестра.
– Все пять пацанов сели и уехали?
– Вдвоем со старшим братом сели, потому что мы могли уже ходить, а остальные – нет.
– Их тоже забрали.
– Да-да.
Я понял: самых маленьких уносили на руках.
– И вот тебе четыре годика, ты где оказываешься?
– Младших отправили в дом ребенка, не знаю, куда точно, а меня со старшим братом – в Куймань. Там типа больницы. Мы целый год там были, потому что нас некуда было определить. Ну, как отдыхали.
– Со старшим братом?
– Да.
– А он намного старше?
– Плюс-минус полтора года. А через год нас отправили в Лебедянский детский дом. Я там пробыл до восьми лет.
– В детских домах я часто бывал. В Боброве, у нас в области. Я еще в райкоме комсомола работал, и мы шефствовали. И я приехал в детдом, а мальчонка обхватил мои ноги: «Дядь, а можно я тебя папой буду называть?» Ну, до слез… Тебе такое знакомо?
– Ну конечно, я так же называл.
– Подходил к дядям и называл папой?
– Не прямо к дядям, а своих воспитателей «мамой» называешь. Все же маленький ребенок…
– Конечно…
Сердце ребенка истосковалось по родителям; у кого-то они есть, а у него нет. Какая-то несправедливость не давала малышу покоя.
– Какие впечатления от детдома? – спрашивал я. – Все-таки новая жизнь…
– Особо не помню. Столько лет прошло, и маленький был. Детский дом как детский дом, они все плюс-минус одинаковые.
– Воспитатели ласковые?
Сержант Щербаков
Юрий засмеялся и:
– Вам честно сказать?
– А как же…
– Крапивой по заднице, и на горох ставили. Вам это говорить?
– А что, бывало?
– Ну конечно, бывало. И на горох ставили, и крапивой били, и ремнем. Ты же ребенок.
Если неслух.
– А с едой как?
Юрий:
– Не жаловался, нормально все было. Хотя прихватывал пару раз.
– Что?
– С пацаном одним. Там идет одна комната жилая, а другая типа кухни, и сразу там отдыхаешь.
– Пищеблок.
– И мы с пацаном ночью по шкафчикам лазили, что найдешь, то и съешь…
– Когда я сам жил в интернате, мы потаскивали батоны из столовой…
– Вот и мы.
– А что со старшим братом?
– По-моему, его сразу после приезда определили в интернат на Соколе в Липецке.
– А что такое Сокол? – я интересовался.
– Микрорайон «Сокол»[43].
– Тебе восемь лет, надо за парту садиться… Что ты помнишь о том времени?
– А я про него все помню, что вас интересует?
– Давай сначала про учебу. Как по учебе жизнь пошла?
– С первого по четвертый класс идет начальная школа, и у меня была довольно-таки строгая учительница. Как бы ты ни старался, а стараешься изо всех сил, а все равно тебе тройку ставят. Сидишь, потеешь, учишь, а она тебе тройку ставит. Ну я так скажу, когда я окончил начальную школу и перешел в пятый класс, то был отличником.
– Молодец училка!
– Вот весь пятый класс у меня просто одни пятерки были.
– В школе и русский язык, и математика…
– Самый тяжелый предмет для меня – литература. У меня с ней всегда тяжело… И сейчас тоже…
Литература легко шла у тех, кто скользил по поверхности, а кто лез в глубину, тут уж открывались бездны и можно было утонуть.
– А отношения с ребятами?
– В интернат я попал с четырьмя ребятами, с ними был в детдоме.
Были уже сложившиеся отношения.
– Четыре класса началки ты пыхтел…
– В начале, как мы приехали, месяц-два идет дошкольное обучение. Нас отбирали, потому что было два класса: «А» и «Б». И выбирали, кто в какой класс пойдет. Нас, допустим, было тридцать человек, и их делили на две группы: кто в «А» пойдет, кто в «Б». Я попал в «А». Пришел в класс, где буду учиться. Сели за парту, и, получается, со мной парень сел рядом, и мы с ним сидели с первого по четвертый класс за одной партой. Мы постоянно друг у друга списывали.
– Ну хорошо, значит, кто-то из двоих знал.
Щербаков засмеялся.
– А по какому принципу делили в «А» и в «Б»? – спросил я.
– По развитию, если так сказать. И мы учились в школе-интернате. Там жилая зона и учебная. Все вместе.
– А с воспитателями как?
– Если нет косяков, то все хорошо. А накосячишь – ремнем по заднице. Это же начало 2000-х, не было такого, как сейчас.
– Какие предметы тебе по душе были?
– География нравилась… Но не сказать, что я очень образован по географии. Просто учительница мне нравилась.
– А чем нравилась? Добрая?
– Она просто была симпатичная. Она всем пацанам нравилась.
– Это здорово, это стимул по жизни…
Все мальчишки могли припомнить учительниц, на которых они заглядывались.
– А по другим предметам как? Скажем, по математике?
Юрий Андреевич:
– Математику очень хорошая женщина вела. Я не знаю, где она сейчас. Она лауреат какой-то. Очень умная, очень толковая, она поначалу вела у нас. Потом мужчина стал вести…
– А по физике?
– Физика уже была в шестом классе. А с шестого класса я себе сказал: «Мне не нужна эта учеба». И стал к ней с прохладцей…
– Отличник в пятом, а в шестом… – удивился я.
Щербаков:
– Взрослеешь. И деньги охота было заработать. Постоянно ходили, где-то яму выкопаешь, где огород перекопаешь, где-то мусор вынесешь, и мне эта учеба была как бы не нужна. Деньги платят, и все.
Детей в полных семьях содержали родители, а интернатовцам приходилось заботиться о себе самим.
Юра:
– В шестом классе я еще в кадетский класс перешел. Год был кадетом. И я год еле-еле отсидел в кадетском классе. И в седьмом классе я ушел из кадетского класса. Сказал себе: «Это не мое».
– А что значит «не твое»? Там нужно строевой ходить? Там казарма?
– Там нет казармы. Это же не кадетский корпус. Там все то же самое. Специфика потяжелее, чем в обычном классе. Ну, тут возраст такой: тебе двенадцать лет, тебе как бы не до кадет, охота порезвиться, поиграться. У меня мужик по математике такой строгий, что я даже из учительской утащил журнал и оценки стер в нем. Свои оценки поставил.
– Мы тоже такое проходили.
– Но я это так плохо сделал, что в журнале дырка осталась.
– И он это заметил?
– Еще как.
– Простил?
– Если бы. Комиссия со мной разбиралась…
– И вот седьмой класс. Шаловливый. Помню, на уроках химии мы даже что-то взрывали… Ведь порох, смеси, реакции разные.
Юрий Щербаков:
– И мы. Не помню, какой класс, но где-то зима была, после зимних каникул, я в новом костюме, вот на задней парте сижу. А я постоянно на задней парте сидел. Как с учебой покончил, вперед не садился, а только в конец. И вот я сидел, а у химички сзади шкафчики: там сода, песок, селитра, всякие порошки… Я все это беру в одно сыплю, сыплю. Смотрю: воды не хватает. Я окно открыл, снег взял, туда снег добавил и сижу, что-то рисую. А снег растаял, вода появилась, все как зашипело, как в потолок стрельнет!