Кэтлин пошла вперед, Мэдисон схватила отца за руку и стала непрерывно тараторить, Эндрю рассеянно отвечал на ее болтовню. Добравшись до кареты, она оттащила детей от отца и протянула младенца няньке, которая увела их прочь, Эндрю помахал рукой на прощанье, когда карета дернулась вперед, чувствуя вину за свою роль в качестве отца, которого никогда не было дома, да и сейчас был слишком занят, чтобы уделить им хоть какое-нибудь внимание.
Они проехали мимо длинного ряда санитарных повозок, выстроившихся около станции. Было время, когда он бы настоятельно потребовал остановиться, чтобы выйти и поговорить с солдатами и их семьями, но он так отчетливо ощущал их настроение. Несмотря на яркий солнечный свет, было ощущение, словно темная тень повисла над городом. Была официальная цензура или нет, но новости о том, что наступление превратилось в кровавое поражение, точно вышли наружу. Достигнув внутренних ворот, они проехали в старый город Суздаль, и на краткое время он успокоился, в который раз наслаждаясь экзотическим средневековым оттенком города. Хотя эта его часть дважды уничтожалась за время войн, каждый раз жители выстраивали ее заново, такой, какой она и была, хотя почему-то сейчас деревянные части зданий казались сделанными грубо и поспешно, как будто темп нового мира, который он создал, не предоставлял времени древнему искусству Руси резьбы по дереву на то, что оно делало когда-то.
Прежние ярко окрашенные оконные рамы и художественная роспись также ушли в прошлое, поскольку известь для побелки и свинец для краски обозначили в качестве ценных военных материалов.
Карета, наконец, добралась до главной площади города, проезжая мимо собора Кэтлин осенила себя крестом так, как делали они. Его завлекла мысль остановиться, войти и увидеть находился ли там Касмир, Святейший Митрополит и глава Русской Православной Церкви, из-за знания, что преподобный являлся бы его самым надежным сторонником до самого конца, и в этот момент ему необходимо было услышать что-то ободряющее. Но белый флаг не висел над центральной маковкой, означая, что святой отец был где-то, скорее всего в военном госпитале, поддерживая первых прибывших раненых.
Карета повернула через площадь, сцену многих триумфальных парадов и места где он дважды вел старый 35-й в битву, сначала против боярина Ивора, а затем в финальной атаке на тугар. Нахлынули воспоминания о многих тех, кто маршировал или сражался на этой площади и теперь стал просто пылью, и Кэтлин, как будто чувствуя его настроение, вновь обхватила и сжала его руку.
— Помнишь, когда мы впервые пошли сюда на прогулку? — спросила она, словно пытаясь отвлечь его мысли от новых унылых размышлений.
Он улыбнулся, смотря ей в глаза, вспоминая тот первый чудесный день вместе, когда они побывали на приеме у Ивора, затем бродили по городу до заката, просто так, все еще в ужасе от знания об ордах.
Прямо впереди находился Белый Дом. Странное смешение старины и нового, бывший боярский дворец, со всеми своими изысканно украшенными и изощренно обработанными камнями, высокими узкими окнами, и сказочными куполами, побеленными по приказу президента в подражании легендарного места, где когда-то проживал Линкольн.
Он увидел толпу, собравшуюся недалеко от лестницы. Двойная шеренга пехоты выстроилась, чтобы очистить путь. Знаменосец с помощниками стояли в ожидании, держа флаг Республики, и когда карета остановилась у основания крыльца, они встали по стойке «смирно».
Эндрю и Ганс поднялись, каждый из них салютовал знаменосцам, пока они сходили на булыжную мостовую. Небольшой оркестр из полудюжины барабанщиков и флейтистов тотчас же грянул барабанной дробью и фанфарами, затем перешли к «Привет Вождю».
На верхней ступеньке появился президент, старый друг Эндрю — Калин, одетый в обычный для него черный сюртук и цилиндр, борода подрезана, как и у Линкольна, всегда слегка абсурдный вид, так как его рост был едва пять с половиной футов, тем не менее, трогательный в своем почтительном подражании легенде из другого мира. Калин медленно спустился с крыльца, небольшая толпа зрителей почтительно притихла, несколько солдат встали по стойке «смирно» и отдали честь, гражданские и дети сняли шляпы, а одна старуха перекрестилась.
Эндрю, с любопытством, смотрел, зная, что протокол требует, чтобы он взобрался по лестнице, не заставляя президента спускаться, чтобы встретить его. Но Калин никогда не настаивал на соблюдении такого глупого протокола, и прежде он, весь в нетерпении, уже ждал бы на станции, чтобы, как принято на Руси, заключить своего старого друга в медвежьи объятия и расцеловать. Тот факт, что он так не сделал, говорил Эндрю о многом, и это было весьма парадоксально, так как Эндрю часто читал лекции старому крестьянину о достоинстве власти и прецедентам, которые необходимо создавать. Теперь их затянуло в ту самую игру.
Калин остановился на полпути на высоте двадцатой ступеньки, все еще не снимая шляпу. Последовала долгая, многозначительная пауза.
— Не тяни, — прошептала Кэтлин.
Наконец, Эндрю начал подниматься по лестнице, пытаясь не показать своей усталости и оцепенелости. Он встал по стойке «смирно», и отдал честь, Калин кивнул в ответ, но не обнял или даже не хлопнул по плечу. Эффект был мгновенный, шепотки побежали через толпу зевак. Позади президента Эндрю мельком заметил нескольких сенаторов, — все от Руси, одним из них был Василий Бугарин.
— Пойдем вовнутрь, поговорим, — наконец заявил Калин.
Эндрю кивнул в согласии, ничего не ответив. На мгновение Калин замешался, посмотрев на Ганса.
— Я хочу, чтобы мой заместитель пошел со мной, — сказал Эндрю, Калин повернулся без комментариев, возглавив движение наверх лестницы.
Эндрю взглянул назад на Кэтлин, которая сверкнула улыбкой, промолчала и, повернувшись, вернулась в карету. Он чувствовал себя виноватым, сказав так мало, и проявив так мало чувств, и понимание этого его тревожило. Его ощущения были почти абстракцией, воспоминанием, как будто он стал таким сдержанным, что внутри в настоящее время не было места для любви и преданности, того, что как он знал, он должен испытывать к своей семье.
Хотя все еще стояло раннее утро, он был рад шагнуть сквозь витиевато гравированную дверь в прохладную темноту внутри резиденции президента. Оказавшись вне поля зрения толпы, он надеялся, что Калин сбросит маску и покажет немного тепла, но тот нисколько не смягчился. Президент вел их по коридору мимо бывшей боярской палаты для встреч, в сторону комнаты, которая служила президенту в качестве его офиса. Комната была с простой обстановкой, что было типичным для старого Калина. Иконы Перума и Кесуса, полуязыческое проявление православия, которое было принесено в этот мир, главенствовали на дальней стене, с более меньшими иконками различных святых, некоторые из которых были парнями из старых 35-го полка и 44-й Нью-Йоркской батареи, окружающих центральный элемент. Другие стены были покрыты картами, утыканными красными и синими булавками, отмечающими ситуацию на западном фронте, где бродили остатки мерков, побережье Внутреннего моря и теневую войну, которая продолжалась против Карфагена, а также Восточный Фронт, откуда он только что прибыл.
В центре комнаты стоял потрепанный дубовый стол, вокруг которого была установлена дюжина стульев с прямыми спинками. Эндрю обрадовался, увидев Святого Прелата Касмира, сидящего у дальнего угла, преподобный поднялся на ноги, когда вошел Эндрю.
— Добрый день, Эндрю, — сказал он, на достаточно хорошем английском, и Эндрю улыбнулся, снимая свою старую шляпу-кепи, выказав искреннее уважение.
Напротив него находился Винсент Готорн, всего лишь тень призрака, униформа болталась на его худющем теле, и он по-прежнему щеголял своей острой козлиной бородкой и усами, как у Фила Шеридана.
Не говоря ни слова, Бугарин взял стул рядом с Касмиром, а Калин сделал знак Эндрю сесть рядом с Винсентом, Ганс взял стул справа от Эндрю, пока Калин усаживался за Бугариным. Эндрю склонялся, перед началом этой встречи, выразить протест, попросить, по крайней мере, освежиться и немного перекусить, а затем каким-нибудь образом получить несколько минут наедине с Калином, что бы узнать, что же происходит, но холодный взгляд Калина подавил его протест, и поскольку он уже сел, то обошелся чашкой чая, которой Касмир уделил большое внимание, наливая чай двоим вновь прибывшим. Затем преподобный настоял на молитве, которая протекала в течение пяти минут и которая делала сильный упор на его благодарность за благополучное возвращение Эндрю и Ганса, на необходимость в божественном руководстве и силы в испытаниях в будущем. Как только трое русских перекрестились, Эндрю поднял голову и уставился прямо на Калина.
— Эндрю, нам необходим правдивый доклад о том, что случилось там и почему, — сказал Калин, открывая встречу, без замечаний или одной из своих обычных острот, предназначенных для снятия напряжения.
— Я никогда не обманывал вап, все, что угодно, кроме этого, Мистер Президент, — холодно ответил Эндрю, решив быть формальным и избежать использования неофициального прозвища Калина.
«Странно, однажды ты был крестьянином, выдумщиком и шутом для боярина Ивора, скрывая свою хитрость за маской дурачка, чтобы защитить свою семью и себя непосредственно, когда придут тугары, очень сильно надеясь, что таким образом спасешь свою дочь от отправки в убойную яму.
Готорн, который теперь является твоим зятем, учил тебя идеалам Республики, и именно ты был тем, кто спровоцировал восстание, и многие годы после тех событий я учил тебя всему, что знаю о том, как править, и написал саму Конституцию, которая облекла тебя властью», подумал он.
И теперь Эндрю не мог не чувствовать вспышку негодования, наставник, который нашел себя превзойденным студентом, «нет, это не правильно, так не должно быть», сказал он себе. «Сквозь все эти годы я сохранял требование, что военные должны отвечать перед гражданскими, и теперь здесь так и происходит».
— Эндрю, пожалуйста, расскажи нам что произошло, — вставил Касмир. — Весь город находится в суматохе от страха, некоторые даже утверждают, что фронт рухнул и бантаги скоро будут у ворот.