Вермахт
25 мая 1934 года президент Пауль фон Гинденбург и военный министр Вернер фон Бломберг подписали Перечень обязанностей немецких военнослужащих. В соответствии с ним корни Вермахта брали свое начало в славном прошлом, честь солдата заключалась в беспрекословном служении народу и Отечеству вплоть до пожертвования собственной жизни. Высшей солдатской добродетелью был боевой дух. Перечень требовал жесткости, решительности и исполнительности. Робость объявлялась ругательством, нерешительность — не-солдатским поведением. Военное руководство основывалось на стремлении к ответственности, превосходном умении и неустанной заботе, командир и его подчиненные должны были составлять нерушимое боевое сообщество товарищей. Солдат радостным исполнением долга должен представлять обществу образец мужественной силы [106].
Этот перечень обязанностей показывает, что Вермахт, хотя и находился в немецкой военной традиции, одновременно пытался расставить некоторые новые акценты. Выражения «безупречное служение», «пожертвование собственной жизни», подчеркивание «жесткости» показывают, насколько сильно борьба представляется теперь центральным элементом солдатской жизни. В привязке к мифу о солдате-фронтовике Первой мировой войны испытание боем считалось высшей ценностью солдата, все остальное носило подчиненный характер [107]. Эта фиксация была не пустой словесной оболочкой, она широко распространена в оборотах речи военной переписки. Главнокомандующий сухопутными войсками генерал-полковник Вальтер фон Браухич в 1938 году указывал, что офицеров стоит представлять как борцов, как «убеж-денных людей дела с глубокой верой, свежих, твердых как сталь личностей, крепких волей, способных к сопротивлению» [108]. Геринг в 1936 году требовал от прибывающих офицеров Люфтваффе «исполнительности, героического духа, жертвенности и товарищества» [109].
Во время Второй мировой войны этот перечень требований существенно не изменился. В ноябре 1941 года главнокомандующий военно-морским флотом гросс-адмирал Эрих Редер так характеризовал идеального немецкого человека: «Боец в душе и с оружием в руках, жесткий, скромный, заботливо обученный, с собственными убеждениями и крепкой волей, работающий и сражающийся за Германию до последнего вздоха» [110].
На самом деле эта напечатанная высшим командованием бумага еще не являлась залогом того, что солдаты приняли его военную систему ценностей в свои относительные рамки. Важным указанием на то, что это было так, дают личные дела. Начальники должны были регулярно подробно оценивать каждого подчиненного офицера, при этом рассматривались личные качества, отличия в бою, достижения по службе, духовное и физическое состояние. Один взгляд на этот редко рассматриваемый, по-настоящему безбрежный источник проясняет, насколько, по крайней мере в относительных рамках офицерского корпуса, установилась желаемая высшим командованием форма. В соответствии с ней личность «высшего воинского качества» [111] представлялась так: надо быть энергичным и «волевым» [112], «храбрым и жестким по отношению к самому себе» [113], «физически ловким, крепким и выносливым» [114]. Должны были иметься храбрость, напор, жесткость, деятельность, решительность, чтобы были замечены успехи для повышения по службе. «Активные личности» [115] и «строгое солдатское поведение» [116] особенно ценились в качестве похвалы. Важно было считаться также «кризисоустойчивым» [117]. «Не знает трудностей», — говорилось о ставшем позднее генерал-лейтенантом Эрвине Меню. Генерал Хайнрих Эбербах в течение карьеры тоже получал от своих начальников чрезвычайно положительные характеристики. Он был «подтянутым, предусмотрительным, находящим правильное решение в самой сложной обстановке танковым командиром», «одним из наших лучших». В качестве особо положительных черт характера приводились: «Храбрый, верный, крепкий» [118]. Генерал-майор Йоханнес Брун тоже много раз получал положительные аттестации: «С точки зрения характера и по-солдатски особенно ценный образец командира, который и в самой сложной обстановке никогда не теряет самообладания. Лично чрезвычайно храбр, шесть раз ранен» [119]. Мы снова встретим этих лиц в следующих главах. В Люфтваффе характеристики выглядели точно так же, как и в сухопутных войсках. Рюдигер фон Хайкинг характеризовался как «крепкая, свежая личность командирского типа. Крепко с первого дня удерживает в руках управление своей дивизией» [120].
Атрибутами отрицательного облика солдата были мягкость, «отсутствие порыва» [121], отсутствие «работоспособности» [122], «недостаточная сила воли и устойчивость в кризисной ситуации» [123]. О генерал-майоре Альбине Наке, командире 158-й резервной дивизии, в 1944 году говорилось: «Командир австрийского характера, который не располагает твердостью и решительностью, чтобы управлять дивизией в сложной обстановке» [124]. Отто Эльфельдта критиковали, потому что «он допускал у своих командиров слишком самостоятельные суждения» [125]. О генерал-майоре фон Пфульштайне его начальник писал так: «Пфульштайн — пессимист. Это обусловлено, по-видимому, его физическим состоянием. Он не в состоянии быть последовательным и твердым. У него отсутствует вера в национал-социалистическую идею. На этом основании он склонен прощать своим частям очевидные неудачи» [126]. Такая критика привела к немедленному смещению Пфулштайна с должности командира дивизии. Полковник Хельмут Рорбах тоже был снят в ноябре 1941 года с должности командира полка, потому что «врожденный пессимизм увеличивал соответствующие трудности настолько, что у него отсутствовал необходимый напор для их активного преодоления» [127]. Против полковника Вальтера Корфеса, командира 726-го гренадерского полка, даже проводилось расследование, действительно ли он с честью попал в британский плен 9 июня 1944 года, ведь его всегда считали «в принципе скептиком и критиканом» [128]. Таким образом, оценка личных дел офицеров Вермахта позволяет сделать вывод, что идеологически коннотированное национал-социализмом изменение милитаристской системы ценностей по своему действию было ограниченным. Интересно, что именно в качестве термина слово «фанатизм» возникает, по крайней мере, в личных делах офицеров сухопутных войск и в незначительной части оставшихся от уничтожения личных делах офицеров флота — нет. Но только при оценке офицеров СС он до сих пор может быть подтвержден документально. Так, 29 апреля 1943 года об оберштурмбаннфюрере СС Курте Майере говорилось, что «его огромные успехи […] единственно и только достигнуты благодаря его фанатичному боевому духу и осмотрительному руководству» [129]. Жертвенность и фанатизм, несомненно, являются индикаторами нарастающего идеологического проникновения в военную систему. Много раз заклинаемый нацистской пропагандой «политический солдат» был как раз не только более отважным и храбрым, но и прежде всего более фанатичным и готовым к жертвам бойцом. У офицеров, бывших убежденными национал- социалистами, эти четкие слова встречаются снова. Одним из самых видных является гросс-адмирал Карл Дёниц. Когда он 30 января 1943 года принял главное командование военно-морским флотом, он заявил, что намеревается командовать «с беспощадной решимостью, фанатичной преданностью и с самой твердой волей к победе» [130]. И той же самой преданности он требовал в своих бесчисленных приказах от своих солдат. В действительности в этом он был не одинок: во второй половине войны «фанатизм» проходит красной нитью по официальной переписке высшего командования. И тем не менее с удивлением можно отметить, что введенному с осени 1942 года оценочному критерию «национал-социалистическая позиция», очевидно, не придавалось большой значимости. В частях сухопутных войск, кажется, прямо-таки стало здравым смыслом не делать эту политическую категорию решающим критерием оценки. В соответствии с этим оценка «национал-социалист» или «стоит на платформе национал-социализма» подверглась обесцениванию, поэтому начальник управления кадров генерал-лейтенант Рудольф Шмундт жаловался в июне 1943 года, что с определениями обращаются очень схематично, поэтому «оценка на их основе едва ли может еще осуществляться» [131]. При взгляде на личные дела бросается в глаза, что и офицеры, в отношении которых имеются документальные доказательства, что они были противниками национал-социалистической системы, в аттестации указано наличие «национал-социалистической позиции» [132].
Более надежные заключения о политической позиции в любом случае требовали более четких формулировок, вроде: «твердый национал-социалист, основавший на этом свое солдатское служение» (Людвиг Хайльманн), или «он солдат и национал-социалист до мозга костей, выдающимся образом, приме-ром и словом распространяет богатство национал-социалистических идей» (Готхард Франц) [133].
Политическая позиция на практике никогда не получала того значения, которого желал Гитлер для создания «нового» национал-социалистического солдата. Почти как заклинание постоянно повторялось требование национал- социалистической организации войск, сплава политических и военных ценностей, и тем интенсивнее, чем ближе надвигался конец войны. Это представление ни в коем случае не ограничивалось политическим руководством, Так, командир 529-го гренадерского полка Рудольф Хюбнер писал в мае 1943 года: «Идеальной целью является гордый, сознающий кровь и честь, жесткий, решительный, лучшим образом подготовленный по всем военным дисциплинам штурмовой солдат, который в подлинно германской верности почитает своего фюрера и верховного главнокомандующего, который живет в мире Адольфа Гитлера и находящий смысл своего существования и последнее поощрение в глубоко прочувствованном германском жертвенном смысле ради германско- немецкого народа» [134].
В национал-социалистической пропаганде образ национал-социалистического героического бойца, естественно, особо выделялся. «Сражающийся здесь немецкий солдат вырастает над самим собой и борется так, как приказал фюрер: в фанатичной борьбе до последнего человека» [135], писала «Дойче альгемайне цайтунг» 16 января 1942 года. А десятью месяцами позже говорилось: