Схожие по структуре истории можно было бы услышать от байкеров или спортсменов экстремальных видов спорта. И действительно, упоминания об убитых в историях носят лишь характер примечаний в описаниях. У жертв в этих историях никогда нет определений, в описаниях пилотов они выступают точно так же, как начали воспроизводиться только полвека спустя в эстетике компьютерных игр и особенно в «эго-шутерах». Поскольку это сравнение не анахронизм, когда как при фиктивном, так и при реальном сбивании речь идет не столько об определенном результате, сколько о самом процессе. Он стоит и падает в зависимости от искусности и реакции летчика, соответственно игрока; результатом является «счет», а именно подсчитанные сбивания разного рода. Необходимо заметить, что этот состязательно-спортивный характер, соединенный с типично мужским восхищением техникой, является частью относительных рамок; жертва как индивидуум или часть коллектива совершенно не имеет важности. Рассказчикам, как можно в любом случае заключить по полному отсутствию замечаний и суждений, совершенно все равно, в кого они попали, главное — что попали, и при этом могут рассказывать хорошие истории.
БИБЕР: А что вы обычно атаковали днем? Какие цели?
КЮСТЕР: Как когда. Было два вида налетов. Первый — это налет с целью разрушения, тогда мы атаковали военные предприятия и тому подобное.
БИБЕР: Всегда на одной и той же «мельнице»?
КЮСТЕР: Да. И еще были беспокоящие налеты, это когда все равно, смешаешь ли ты с землей рыбацкую деревню, небольшой городок или что-то вроде того. Тогда тебе указывают цель: «Атаковать такой-то город». И если ты не попадешь, отбомбишься где-нибудь еще.
БИБЕР: А у тебя не было ощущения, что эти налеты для разрушения и беспокоящие налеты существенно не различались?
КЮСТЕР: Налеты для разрушения — да. Мы совершили один на Норвич, было здорово.
БИБЕР: Что, прямо так разрушили целый город?
КЮСТЕР: Да. Мы должны были подлететь и атаковать определенный завод, но…
БИБЕР: Что, прямо так и было сказано, что за завод?
КЮСТЕР: Да-да. Было точно указано.
БИБЕР; А что там расположено в Норвиче?
КЮСТЕР: Норвич — это завод по производству запчастей для самолетов.
БИБЕР: Так это вы его должны были бомбить?
КЮСТЕР: Да-да. Мы уже подлетали, когда начался дождь. Дальше 200 метров ничего не видно. Как раз вышли над Норвичем, главный вокзал, но было уже поздно. Нам надо было чуть раньше уйти немного влево. Тогда нам пришлось заложить очень крутой вираж, почти на 80–95 градусов. Смысла в этом не было, потому что они уже все знали. Мы полетели прямо, и пер-вое, что мы увидели, был такой странный фабричный корпус. Я сбросил бомбы. Первая попала в корпус — остальные на территорию завода. Это было часов в восемь утра или в половине девятого.
БИБЕР: А почему вы не отбомбились по вокзалу?
КЮСТЕР: Вокзал мы увидели слишком поздно. Мы подошли с востока, а вокзал находится как раз на окраине города. (…) Потом мы обстреляли город, знаешь, по всему, что шевелилось, по коровам и лошадям, дерьмо, мы стреляли по трамваю, по всему. Было здорово. Никаких зениток, ничего там не было.
БИБЕР: А что, вам объявляли цель накануне днем?
КЮСТЕР: Вообще-то заранее ничего не сообщалось. Тогда каждый разрабатывал такие вещи, например, цели для беспокоящих атак и тому подобное. Каждый по своему интересу что-то разрабатывал, то, что ему больше нравилось. Это передавали экипажу. И, когда говорилось, в таком-то и таком-то районе погода благоприятная, тогда у каждого экипажа спрашивали: «У вас есть какая-нибудь особая цель?» [173]
Заметим, что слушатель — унтер-офицер Бибер — работающий на английскую спецслужбу шпион из немцев, здесь исключительно с точки зрения специалистов интересуется деталями налетов, о которых ему рассказывает бортстрелок бомбардировщика обер-ефрейтор Кюстер в январе 1943 года. О многом, что стоило бы спросить с точки зрения гражданского человека, речь здесь вообще не идет. Почему не бомбили вокзал? Когда определяли цель? Это вопросы, характерные для диалога летчиков. Поэтому появляются общие для собеседников короткие истории, вращающиеся чаще всего вокруг трех аспектов: акции, ее проведения и удовольствия, которое от нее было получено. Почему необходимо было совершать налеты, как их можно было обосновать с моральной или правовой точки зрения — все это не играет в разговоре никакой роли. Резко изменяющиеся оперативно-стратегические рамки воздушной войны тоже летчиками не обсуждаются. Очевидно, с точки зрения военнослужащих Люфтваффе никакой разницы между налетом на узком в военном смысле военную цель и террористическим налетом на мирное население или бомбардировкой партизан не было.
ВИНКЛЕР: Наши внизу возились с партизанами, то есть ты себе это даже представить не можешь… Торпедоносцев вдруг переучили на бомбардировщиков, на Ju 88 с пике. Великолепно. Но это не расценивалось как боевой вылет на территорию противника.
ВУНШ: И даже не как фронтовой вылет?
ВИНКЛЕР: Нет, это была только проделка. Десятикилограммовые осколочные бомбы, бросаешь на все, что внизу. Вылет — 15 минут, и целый день, с утра до вечера. Взлет — пике — все крошишь в салат, это было приятно.
ВУШН: Никакой обороны?
ВИНКЛЕР: Не скажи. У мужиков там были зенитки. […] У командира были 50-килограммовые бомбы. Командир взлетал первым, быстро осматривался: «Ага, вон стоит дом, а рядом — пара грузовиков». Он сам — пилот, жжик, старикан 88-й пикирует под 80 градусов, короткое нажатие на кнопку, крутой вираж, и домой. На следующий день войска СС и казаки захватили пленных — там у нас была казачья часть — и парашютистов они тоже сбрасывали туда наверх… все черное — полным-полно партизан… каждую ночь трещали пистолеты-пулеметы. Ну, значит, они захватили пленных, и как ты думаешь, кого накрыл командир? Целый штаб с высшими офицерами, включая английского генерала, которого как раз за пару дней до этого сбросили с парашютом [174].
Здесь ясно видно, что происходящее насилие воспринимается по-спортивному. Винклер говорит о «проделке» — сбрасывание осколочных бомб на «партизан» в Веркорсе в июле 1944 года доставляло ему удовольствие. После трудных и связанных с очень большими потерями вылетов против кораблей союзников в Средиземном море такие полеты, очевидно, представлялись ему приятным развлечением. И, наконец, он мог снова говорить об успехах, об успехах и о том, что было заметно. Поэтому британский штаб, который командир уничтожил скорее всего случайно, особенно стоило упомянуть. Разговоры та-кого рода проходят в атмосфере полного согласия, так же как и приведенный ниже, состоявшийся в апреле 1941 года:
ПЕТРИ: Вы летали на Англию днем?
АНГЕРМЮЛЛЕР: Да, на Лондон, на высоте 30 метров, в воскресенье. Было очень ветрено, и аэростаты были спущены [175]. Я был единственным. Мои бомбы полетели на вокзал. Я на него заходил три раза. Потом — обратно через всю Англию и подбил один самолет в Фельтоне. И еще обстреливал из пулеметов бараки в Олдершоте. После этого в газете писали: «Немецкий рейдер расстреливает улицы». Моему экипажу это нравилось, и он стрелял во все вокруг себя.
ПЕТРИ: По гражданскому населению?
АНГЕРМЮЛЛЕР: Только по военным целям!!! (Смешок.) [176].
Ангермюллер с видимой гордостью рассказывает о своем налете на Лондон, который получает особую ценность тем, что он, несмотря на налет не в составе эскадрильи, не только бомбил, но и дополнительно обстреливал из пулеметов с бреющего полета. Это было настолько необычно, что о налете написали в британской газете. Во всяком случае, Ангермюллер рассказывает об этом так, чтобы подчеркнуть выразительность своей истории. На вопрос своего товарища, стрелял ли он и в гражданское население, Ангермюллер ответил иронично, что послужило причиной для понятного смешка.
Эстетика разрушения
Самой важной и часто обсуждаемой темой разговоров солдат является наглядность и проверяемость их побед. С большой тщательностью они перечисляют свои собственные победы, победы своей эскадры и конкурентов. Это неудивительно, ведь награды и продвижение по службе давались в зависимости от побед. Но не только в этом воплощался успех, Железный крест I класса или Рыцарский крест за это получали конечно же позже, после многих успешных приземлений на собственном аэродроме и проверки и подтверждения побед. Летчики, особенно в отличие от солдат сухопутных войск, имеют возможность получать непосредственные переживания успеха — от падающих, горящих или взрывающихся самолетов противника или от «взлетающих на воздух» и горящих домов, поездов, мостов на земле. Они видят непосредственно сами и оценивают, что, как и насколько успешно они поразили. Убийство с воздуха имеет два аспекта, особенно пригодных для оценки и восприятия их в качестве эстетического переживания: первое — именно наглядность, и во-вторых — восприятие содеянного с относительно безопасного расстояния.
ЗИБЕРТ*: Это все же ощущение смерти — вот как летчик — Германия, его база находится где-то далеко, а он атакует здесь.
МЕРТИНС*: Пикирующий бомбардировщик сделал огромное дело. Он потопил английский военный корабль. Он пролетел над ним и сбросил 250-килограммовую бомбу прямо в трубу, при этом сдетонировал минный погреб. Самолет уничтожил корабль. Такое наблюдали и в Польше. Сбрасывали свои бомбы — и каждый раз знали, во что они попали [177].
В эстетике разрушения каждое улучшение прицельности при бомбометании играет такую же большую роль, как непосредственная наблюдаемость успехов. Так, один обер-лейтенант в сентябре 1940 года рассказывал: [178]
«Это как сбросить 250-килограммовую бомбу у борта. Это будет уже огромная дыра. У парохода, это было в сумерках, и нам было самим все видно. Она пришлась как раз по середине корабля, он утонул в густых клубах дыма. Ветер там был свежий, и мы поэтому кое-что могли видеть».
Еще один пример из сообщения одного майора: [179]
Я поджег цистерны перед гаванью на Темзе. Это было между 15 и 16 часами. Я лично насчитал двенадцать. (…) Когда я сначала выходил на эту цель, то думал, не должен ли я изменить цель. Как раз в Порт-Виктории я видел два танкера, их разгружали у причала, и там тоже было очень много цистерн. За операцию я получил особую благодарность, это был прекрасный успех за время всех полетов на Англию. Это приятно, когда сам видишь успех. Это не то, что парадный пролет над Лондоном [180].