представления о «евреях», все равно, питались ли они научными источниками или традиционными предрассудками и стереотипами, могли набрать огромную разрушительную силу. Фантазии и представления необязательно должны быть связаны с эмпирической действительностью, но могут побуждать к действиям, которые эту действительность стойко запечатлевают — фантасмагорическая картина мира о природном превосходстве «арийской расы» в своей закономерной претензии на мировое господство показывает это более чем ясно. К немногим работам о мутной области фантазий, связанных с Третьим рейхом, причисляется изданное Шарлоттой Бера собрание снов [376], которое показывает, какую роль «фюрер» и прочий персонал национал-социалистического государства играл в бессознательном «соплеменниц» и «соплеменников». Другим материалом, указывающим на эту мало рассмотренную страницу относительных рамок Третьего рейха, являются любовные письма, написанные фюреру, все же 8000 писем, преисполненных малореальными фантазиями женщин, страстно желавших какой-либо формы интимного контакта с Адольфом Гитлером [377]. В нашем материале мало фантастического, что особо неудивительно, так как британские и американские офицеры службы подслушивания считали такие разговоры не стоящими записи. Но есть кое-что другое, тесно связанное с миром фантазий и представлений, а именно — слухи.
Как раз в связи с воспринимаемым одновременно как таинственным и страшным переходом границы массового уничтожения находятся слухи и рассказы солдат: фантазии о способах убийства или об особенно странных случаях. Часто представляется фантастичным, что люди действительно сами пережили. Так, Роткирх в разговоре сообщает об уже упоминавшейся «Акции 1005», так называемой акции по выкапыванию.
РОТКИРХ: Где-то год назад у меня была антибандитская школа, где проводилась подготовка к борьбе с партизанами. Я проводил занятия с антибандитской школой и сказал:
— Направление движения — вершина вот этой горы.
А руководитель школы мне говорит:
— Господин генерал, это нехорошо, там как раз недавно жгли евреев.
Я спрашиваю:
— Что это значит? Жгли евреев? Здесь же вообще нет больше евреев.
— Да, это то место, где их всегда расстреливали, теперь их снова выкопали, облили бензином и сожгли, чтобы их невозможно было найти.
— Это — кошмарная работа. И все же об этом потом болтали?
— Да, люди, которые этим занимались, потом сразу же были расстреляны и сожжены вместе с остальными.
Да, все как в страшной сказке [378].
РАМКЕ: Как из ада [379].
На самом деле такие события, как «акция по выкапыванию», не укладывались в представления и таких людей, как Роткирх, которые уже знали о массовом уничтожении. Но и такой процесс, как Холокост, имеет свои собственные взаимосвязи и последствия. И такие чрезвычайные акции, как «выкапывание», относятся к ним. Ни один преступник в 1941 году не рассчитывал, что позже придется избавляться от убитых, и ужас, связанный с этим, превосходил широкие границы представлений. На этом фоне неудивительно, что Роткирх и Рамке для сравнения обращаются к образам: к сказке и к аду. В этом месте можно заметить, что массовое уничтожение для солдат намечало тонкую и проницаемую границу между действительным и нереальным, между представляемым и не представляемым. И в этом изменчивом образе открывается пространство для заряженных представлениями и фантазиями слухов.
МАЙЕР: В городе, кажется, в Ченстохове, они делали следующее. Там окружной начальник приказал эвакуировать евреев. Там им делали прививки синильной кислотой. Быстренько синильной кислотой — и конец. Они еще пару шагов проходили, и перед больницей все умирали. Это еще были безобидные трюки [380].
Слухи такого рода свободно распространялись и могли применяться в разной взаимосвязи происходящего. Характер зловещего сохраняется и тогда, когда роли действующих лиц, а здесь это — поляки, меняются.
Унтер-офицер Люфтваффе Хаймер рассказывал об убийстве путем подвода газа в железнодорожные поезда.
ХАЙМЕР: Там была большая площадь, выгнали евреев из домов и повели на вокзал. Они должны были взять с собой продуктов на два-три дня, и их отвели к пассажирскому поезду. Окна вагонов были уже уплотнены и закрыты, двери плотно подогнаны. Потом они поехали, долго, в Польшу, и незадолго до конечной станции им пустили такую вещь, знаешь, газ такой, не то углекислый, не то азот, то есть газ без запаха. Потом всех вытащили и похоронили. Вот такую вещь они проделали с тысячами евреев! (Смеется.) [381]
Эта история, рассказанная в конце 1942 года, то есть до организации убийства газом в Аушвице, совмещает два предмета информации: депортацию евреев в поездах «в Польшу» и уничтожение с помощью газовых машин, с помощью которых в Хелмо, Риге и долине Варты с конца 1941 года производилось удушение евреев угарным газом. Совмещение различных обрывков частичного знания (здесь — бортрадистом Ju-88) типично для сообщения слухов, смех в конце рассказа тоже дает понять, что на самом деле здесь речь идет о чем-то маловероятном. На самом деле слушатель истории засомневался.
КАССЕЛЬ: Нуда. Ведь такого нельзя сделать, приятель!
ХАЙМЕР: Это просто. Разве такого нельзя устроить?
КАССЕЛЬ: Во-первых, нельзя, и во-вторых, тоже нельзя, Божьей волей!
ХАЙМЕР: И все же это делали [382].
Здесь, кажется, речь идет о редких местах в нашем материале, когда слушатель выражает растерянность и возмущение. Но этот собеседник является шпионом британской разведки, который должен как можно больше выведать у бортрадиста и поэтому играет роль незнающего. Таким образом, это исключение подтверждает очень своеобразным способом правило, что слушателям даже самые страшные истории, как правило, представляются не столь уж не-реальными. Один слух проявляется многократно, а именно — растворение убитых евреев в кислоте.
ТИНКЕС: На Северном вокзале стояли пять подготовленных поездов, потом евреев вытащили из кроватей. И так, тех из них, кто имел настоящее французское гражданство более десяти или двенадцати лет, тех еще оставляли, всех остальных, которые понаехали, эмигранты и иностранные евреи, — те уезжали. Вдруг вмешалась французская полиция, поднимала их с кроватей, в грузовики, в товарные поезда, и вперед, в направлении России. Везли этих братцев на восток. Там, естественно, разыгрывались безумные сцены: женщины прыгали на улицу с третьего этажа и тому подобное. С нашей стороны не предпринималось ничего. Все делала французская полиция, все эти мелочи. Из наших никого при этом не было. Мне тогда рассказывали, не знаю, правда это или нет, в любом случае у нас был один ограниченно годный к военной службе, который в Генерал-губернаторстве тогда что-то долго делал в лагере для русских военнопленных. Я с ним как-то разговаривал. «Да, — рассказывал он, — транспорты приходили к нам. Туда, в Демблин за Варшавой. Я там был, они приходили туда, там им устраивали обработку от вшей и потом кончали с этим делом». Я его спрашиваю: «Как обработка от вшей? Кто приезжает из Франции, тому не надо делать обработку от вшей». «Да, — говорит он, — это так в пропускных лагерях для солдат, прибывших с Восточного фронта, которых обрабатывают, а потом они едут в отпуск. И для евреев, которые приезжали с запада, они тоже попадали в лагерь для санобработки. Там такие большие бассейны, только в отличие от плавательных бассейнов туда подмешивается другая смесь для борьбы с вшами. Это продолжается, может быть, если там в нем 200 человек, полчаса-час, потом там можно найти только пару золотых пломб, или часов, или еще кое-что, все остальное — растворялось. Это (…) смывалось за лагерь». Это была санитарная обработка для евреев! Они набивали их внутрь, в эти ванны, как он рассказывал, когда все там усаживались, то дело устраивалось как-то электричеством, под напряжением, или еще как-то. Они погибали. Потом подавалась кислота, и окончательно без остатка съедала все это дерьмо. У меня, естественно, волосы встали дыбом! [383]
И в этом сообщении сочетаются исторически правильные вставки и фантастические элементы в одном слухе, в центре которого находится окончательное и бесследное уничтожение жертв. Рассказ о депортации из Франции и обмана жертв под предлогом «уничтожения вшей» соответствует действительности: перед газовыми камерами жертвам сообщалось, что они будут проходить «дезинфекцию». История о ваннах с подведенным электрическим током, которые потом наполнялись кислотой — напротив, продукт воображения и распространения слухов.
Распространение слухов одновременно всегда представляет собой передачу эмоций. Такие истории всегда передают момент беспокойства и страха. Поэтому они позволяют затронуть еще один уровень, впрочем, редко встречающийся в солдатских беседах: разговор о чувствах.
Чувства
Солдаты крайне редко говорят об отрицательных чувствах. В любом случае не о таких, которые касаются их собственного состояния. Это не специфично для Второй мировой войны, но относится ко всем современным войнам. По-видимому, встреча с крайним насилием, творится ли оно, наблюдается ли, или от него страдают, является чем-то, что делает с личностью больше, чем кто-то способен об этом сообщить. Конечно, есть форматы разговоров для совершенного насилия — некоторые из них мы разбирали в связи с удовольствием, полученным от «сбивания» вражеских самолетов или в рассказах о «списании в расход», «траханье» и «отделывании». Но, очевидно, нет форматов для рассказов о собственном страхе и, конечно же, о страхе смертельного увечья и смерти. То же самое относится и к другим войнам. Психологически причина этого должна быть простой: солдаты боевых частей находятся в такой близости от насилия и смерти, что она представляется возможной в любой момент, что можно встретить ее самому. И такое представление для солдата настолько же страшно и нереально, как и для любого гражданского. И в нормальных общественных условиях смерть, к тому же собственная, является чем-то, о чем говорят очень редко и неохотно, — и это относится в еще большей степени к тем условиям, когда вероятность погибнуть гораздо выше, и эта смерть совершенно точно будет более насильственной: то есть жестокой, болезненной, по возможности, одинокой, грязной и без какой-либо помощи ближних… Унтер-офицер Люфтваффе Ротт — один из немногих, кто подробно говорил о своем самом сильном страхе — сгореть в самолете.