Пример «Войны миров» скандальный. Но он показывает всего лишь, что в основном происходит, когда люди пытаются сориентироваться. Современные общества, особенно в выполнении своих функциональных областей, ролевых требований и сложных ситуаций, способствуют постоянной интерпретационной работе своих членов: «Что здесь происходит?», «Какие ожидания я должен выполнить?». Большинство из этих вопросов не осознается, потому что большую долю этой работы по ориентированию берут на себя рутина, обычаи, сценарии и правила, то есть решается в тот же момент автоматически. Но в случае функциональных нарушений, мелких несчастных случаев, обмана или ошибок каждый начинает осознавать, что теперь требуется сознательно делать то, что в других случаях делается неосознанно, а именно — оценивать происходящее.
Такая оценочная работа проводится, само собой разумеется, не в безвоздушном пространстве, и не каждый раз начинается с нуля. Она тоже связана с «рамками», то есть с оптическими приборами, состоящими из многочисленных составных частей, которые одновременно приобретаемому опыту дают организованную структуру. Ирвинг Гофман, следуя Грегори Бэйтсону [6] и Альфреду Шютцу [7], описал множество таких рамок, их свойств, и при этом пришел к выводу о том, насколько охватывающим образом такие рамки не только организуют наше повседневное восприятие и ориентирование, но и как они, в зависимости от контекстных знаний и точки наблюдения задают совершенно различные оценки. Для обманщика рамки его действия являются «обманным маневром», а для обманутого они представляются инсценировкой [8]. Или, как заметил Казимирж Закович: «Для немцев 300 евреев значат 300 врагов человечества, для литовцев — 300 пар обуви, 300 брюк» [9].
В нашей связи особенно важен один аспект, который Гофмана особенно не интересовал: как именно образуются относительные рамки, определяющие и организующие интерпретацию ситуации, а также управляющие ею. «Война», несомненно, образует совсем не такие относительные рамки, как «мир», допускает другие решения и основания, кажущиеся разумными, смещает масштабы истинного и ложного. И солдаты следуют в своих восприятиях и оценках ситуаций, в которых оказываются, не любым указаниям, а оперируют в чрезвычайно специфической связи с образцами, которые позволяют им лишь ограниченный спектр индивидуальных интерпретаций.
Каждый человек связан набором культурно обусловленных способов восприятия и оценки («belief systems»), и это относится не только к солдатам.
К тому же в плюралистических обществах соответствующая потребность ориентирования, а вместе с ней и разновидность рамок особенно выражены. Современные люди должны постоянно менять различные требования рамок — как хирург, как отец, как карточный игрок, спортсмен, член общества собственников жилья, посетитель публичного дома, пациент в приемной и так далее, и справляться с требованиями, предъявляемыми каждой ролью. При этом то, что делается в рамках одной роли, с точки зрения другой роли может рассматриваться и оцениваться дистанцированно, то есть способностью различать, где требуется отсутствие эмоций и профессиональная холодность (во время операции), а где — нет (во время игр с детьми). И эта способность к «ролевой дистанции» [10] обеспечивает то, что не проходит по соответствующей роли и не пригодно для преодоления других требований роли. Другими словами: гибко изменяются в соответствии с различными относительными рамками, правильно оценивают изменяющиеся требования и могут действовать в соответствии с этими оценками.
Культурные связи
Стэнли Морган однажды сформулировал, что его интересует, почему люди предпочитают сгореть в доме, чем без штанов выбежать на улицу. С точки зрения объективного рассмотрения, это, само собой разумеется, иррациональный способ действий, с субъективной точки зрения он всего лишь показывает, что определенные культуры выстраивают барьеры стандартов стыда перед стратегиями спасения жизни, и эти барьеры чрезвычайно трудно преодолимы. Японские солдаты во время Второй мировой войны предпочитали покончить жизнь самоубийством, чем попасть в плен. На Сайпане даже тысячи гражданских лиц прыгали со скал, чтобы не попасть в руки американцам [11]. Даже когда речь идет о собственном выживании, культурные связи и обязательства часто играют большую роль, чем инстинкт самосохранения, поэтому, например, погибают при попытках спасти тонущую собаку или считают, что имеет смысл совершить убийство путем самоподрыва.
Случаи гибели целых обществ показывают, насколько широко действуют культурные связи. Так, скандинавские викинги, заселившие около 1000 года Гренландию, потерпели неудачу из-за того, что не смогли отказаться в Гренландии от привезенных из Норвегии обычаев добывания и потребления пропитания, несмотря на то, что там были совершенно иные климатические условия. Так, они, например, не ели рыбу, которой было в избытке, а пытались заниматься скотоводством, для которого в Гренландии были слишком короткие сезоны выпаса [12]. То, что выживание в таких природных условиях все же возможно, доказали инуиты, заселившие Гренландию еще до викингов и живущие там до сих пор. Знаменитый пример гибели общества в связи с культурными обязательствами дают жители острова Пасхи, которые направили так много ресурсов на производство гигантских скульптур в целях статуса, что в итоге подорвали основы собственного выживания и погибли [13].
Культурные обязательства (к числу которых, конечно, причисляются и религиозные) тоже кажутся, в общем, не способны представить чувствами и тер-минами стыда и чести «рациональные» решения проблемы, хотя она с точки зрения наблюдателя кажется настолько лежащей на поверхности, как в случае с викингами, которые должны были только перейти с мяса на рыбу.
Культурный багаж с точки зрения выживания в определенных случаях может стать тяжелым, а иногда и смертельным. Опасность, связанная с нарушениями предписаний символического, традиционного, статусного или приказного характера, может быть настолько тяжелой, что действующие лица в перспективе не видят для себя никаких возможностей, кроме смерти. Таким образом, люди становятся пленниками собственных способов выживания.
Обычные культурные связи и само собой разумеющиеся культурные обязательства образуют большую часть относительных рамок поведения. Это, очевидно, — сама культурная форма жизни, которая исключает замечание определенных вещей или изменение вредных обычаев. Поэтому при взгляде извне кажется часто совершенно неразумным то, что с точки зрения действующих лиц изнутри представляется понятной разумностью самого высокого качества. При этом пример с викингами показывает, что культурные связи состоят не только в том, что знают члены определенной культуры, но прежде всего в том, чего они не знают.
Незнание
Пример еврейского шестнадцатилетнего мальчика Пауля Штейнберга, на которого во Франции донесла соседка, после чего он был депортирован в Аушвиц, демонстрирует возможное действие «незнания». Так, Штейнберга в Аушвице заставили обратить внимание на фатальные пробелы в его относительных рамках. А именно, в душе с ним произошло следующее:
«Как ты здесь оказался?» — спросил скорняк из Фабур-Пуассона. Я смущенно посмотрел на него. Он показал пальцем на мой член. Позвал товарищей и крикнул: «Он же необрезанный!» Я слишком мало знал про обрезание и еврейскую религию вообще. Мой отец, по-видимому, из-за глупого стыда, не посвятил меня в связанную с этим тему. Я был и остаюсь единственным депортированным евреем из Франции и Наварры, который необрезанным попал в Аушвиц, не разыграв этот козырь. Группа вокруг меня разрасталась все больше, парни смеялись до полусмерти. В конце концов, один из них назвал меня последним дураком!» [14]
Пауль Штейнберг из-за культурного незнания не смог воспользоваться шансом на избавление. Для большинства других еврейских мужчин во времена нацизма наличие обрезания было равносильно смертельному признаку, и многие мучительно обдумывали, как скрыть этот опознавательный признак. На оккупированных территориях чаще всего евреев выявляли по обрезанному члену. И с этой точки зрения Штейнберг не разыграл свое решающее преимущество.
Таков пример фатального индивидуального незнания, которое одновременно в этом случае относится к главным относительным рамкам и связанным с ними интерпретациям и действиям. Поскольку то, что делают, зависит от того, что знают и чего не знают.
Это пример фатальности индивидуального незнания, что в равной мере принадлежит решающим в данном случае относительным рамкам и связанным с ними интерпретациями и действиями. В этом отношении то, что делают, зависит от того, что могут знать и чего знать не могут. Но не только поэтому исследование того, что люди знали на более ранний момент времени, является тяжелым предприятием. Так как история не воспринимается, она происходит, и только позднее историками устанавливается, какие из всего перечня происшествий «исторические», то есть те, которые каким-либо образом оказали значительное влияние на ход событий. В повседневной жизни медленные изменения социального и физического мира большинство не регистрирует, по-тому что восприятие постоянно перенастраивается на изменения своих окружающих миров. Психологи окружающей действительности называют этот феномен «shifting baselines» (переменными базисными линиями).
Примеры изменения коммуникационных привычек до радикального смещения нормативных стандартов во времена национал-социализма показывают, насколько действенны эти «переменные базисные линии». Складывается впечатление, что все в общем и целом остается неизменным, хотя фундаментальное изменилось.
Только впоследствии медленный для восприятия процесс термином вроде «цивилизационный надлом» будет сгущен до внезапного события — а именно тогда, когда станет известно, что развитие получило радикальные последствия. Интерпретация того, что люди восприняли от возникновения процесса, который только постепенно увенчался катастрофой, представляется чрезвычайно запутанным предприятием, запутанным уже потому, что мы ставим наш вопрос в соответствии с современным восприятием, зная, чем закончилось дело, чего, в соответствии с логикой, его современники сделать совершенно не могли. То есть м