авно, разговаривали ли друг с другом только летчики-истребители или пилоты бомбардировщиков [498]. «Я сам видел, — рассказывал фельдфебель Громоль, — как над Линцем командир моей эскадрильи капитан Зур одним выстрелом 30-мм пушки отправил вниз четырехмоторный, а именно с фронта, атакой в лоб, это было самое безумное из того, в чем я когда-либо участвовал» [499]. Обер-лейтенант Шлёссер сообщал нечто подобное: «У 30-мм пушки мощный разрывной снаряд. Если они попадают в четырехмоторный, то он полностью разваливается. От него ничего не остается» [500]. Восхищение разрушительным действием новой бортовой пушки полностью перекрыло то обстоятельство, что в тот момент погибли десять американских летчиков, — отсутствие интереса к смертельному результату собственных действий во всех историях становится ясным в связи с темой «Сбивать» (см. соответствующий раздел).
Похожим способом бортстрелок Ju-88 выразил гордость тем, как над английским Бристолем он разглядел свою цель в разрыве облаков: «Пятисотка. Бах! Точно в цель. Как же это горело! 14 рукоятку сразу от себя. Мы быстро еще раз снизились и посмотрели, не ложный ли это пожар, который они устроили — но это было невозможно. Ты прямо видишь, как здания свалились друг на друга и как там внизу горит. Я попал или в зернохранилище, или в склад боеприпасов. Мы уже долго летели над морем и видели, как от каждого взрыва там продолжают взлетать куски» [501].
Чем эффективнее было собственное вооружение, тем с большим воодушевлением о нем говорили. Фельдфебель Вили Цаштрау, бортрадист с бомбардировщика Do-217, так подчеркивал преимущества нового взрывчатого вещества, которым были наполнены 1200-кг бомбы: «Триолин [триален] — лучшее взрывчатое вещество из того, что вообще есть в мире» [502]. Всегда, когда речь заходила о триалене, экипажи рассказывали истории об огромном эффекте. «Это вещи, ты слышишь, с помощью которых мы смешали Бари с дерьмом [503], - сказал штурман Клаус из 76-й бомбардировочной эскадры. — Корабельные бомбы — вот это да! Когда они падают в воду рядом с посудиной, то поднимают ее, вот это был столб воды, вот это фейерверк! У нас там было семнадцать кораблей… Пароходы с боеприпасами, как они взлетали в воздух! Мы были на 2000 метрах, но я смотрел из моей кабины, пламя было такое высокое, что мы пролетали как раз над ним» [504].
Но большой эффект обещало не только высокотехнологичное оружие, но и низкотехнологичное «грязное» оружие. Вот так один пилот бомбардировщика расхваливал новые пути при создании бомб.
КУРТ*: Есть новая бомба для борьбы с крупными сосредоточениями войск. У этой бомбы очень тонкий корпус, наполненный ржавыми лезвиями от бритв, старыми гвоздями и так далее. У нее очень небольшой разрывной заряд, и предназначена она для поражения людей.
ШИРМЕР*: Наверное, вам бы не следовало говорить это ему [допрашивающему офицеру].
КУРТ: Нет-нет, она действительно наполнена старыми ржавыми бритвенными лезвиями и всяким старым дерьмом, чтобы экономить побольше матери-ала. Раньше для осколочной бомбы требовался мощный заряд, и она была толстостенная, чтобы когда ее действительно разрывало, образовывалось как можно больше осколков. Теперь экономят на металле, порохе, когда берут тонкостенный корпус и наполняют его металлоломом. Их очень часто сбрасывают [505].
Техника, с помощью которой вели войну солдаты ВВС и ВМФ, оказывала решающее действие на то, могут ли и каким образом они выполнить поставленную задачу. Поэтому она находилась в центре собственного самосознания, поэтому она вызывала большое восхищение, о котором можно прочитать в протоколах разговоров. Если техника была эффективной, то ее применение вызывало радость, если ею не располагали или она была неоптимальной, а ее применение было безуспешным, то она не вызывала никакого «удовольствия», и даже создавала угрозу для жизни и здоровья. Так как техника и восхищение ею доминировали в военной повседневности, она оставалась одной из доминирующих тем в разговорах во время плена. Насколько бесконечно солдаты могли обсуждать мощность двигателей, их объем, радиочастоты, настолько мало они говорили о переподчиненных взаимозависимостях, как и все профессионально работающие, кто весь свой инструментальный разум применяет на месте и для той задачи, которая им поставлена. Как раз в зависимости от военной техники еще раз проявляется родственность между современной индустриальной работой и ее технологическими предпосылками и работой на войне: Вторая мировая война была тоже войной техников и инженеров, пилотов, радистов и персонала, обслуживающего машины. Рабочий войны применяет инструменты, ошибочно считающиеся великолепными и очевидно вызывающими восхищение. Поэтому именно техника образует здесь предметную область, в которой мужчины могут встречаться и часами обмениваться мнениями.
Вера в победу
Формирование относительных рамок войны, как мы видели, определяется прежде всего военной системой ценностей, верой в технику и социальным окружением солдата. Это не значит, что общие события войны для него не играли никакой роли. Из газет, по радио, из рассказов товарищей или только из обстоятельства, что их переводят в другой район Европы, постоянно оказывали свое воздействие победы и поражения Вермахта, даже если солдаты сами в них не участвовали. Между тем толкование историй об этих событиях сильно определялось собственными военными переживаниями. Ниже приводится исследование, как солдаты на фоне собственных относительных рамок объясняли общий контекст собственных действий.
Блицкриг (1939–1942)
Подготовка немецкого народа и его солдат к войне с 1933 года была одной из важнейших целей национал-социалистического руководства и верхушки Рейхсвера, находившейся в тесной взаимосвязи с вооружением. Хотя в «духовном вооружении» [507] были достигнуты значительные успехи, в сентябре 1939 года воодушевления от войны не было. Быстрая победа над Польшей, оккупация Норвегии, а затем особенно потрясающая и в такой форме никем не ожидавшаяся победа над Францией сформировали настоящую победную эйфорию, укрепленную успехами в Африке и на Балканах.
Особенно позитивным в то время было настроение у солдат Люфтваффе. Летом 1940 года подслушанные разговоры пленных были преисполнены ожиданием, что вскоре немецкие войска высадятся в Англии и освободят их. Они были твердо убеждены в немецкой победе: «Через месяц или недель через шесть война здесь будет окончена. (…) Наступление начнется уже на этой неделе или в следующий понедельник» [508]. «Война выиграна уже заблаговременно» [509], есть «радужные перспективы», что это долго не продлится [510]. Сбитый обер-лейтенант уже раздумывал о том, как после захвата Британии закажет у лучшего английского портного новые костюмы [511]. И даже тогда, когда потери заметно возросли, «Битва за Британию» была проиграна, а вы-садку в Англию вынуждены были отложить, большинство пилотов оставались восхищенными собственными силами. Общие военно-политические ожидания были очень позитивными и весной 1941 года. Ничего в них не изменилось и с началом наступления на Советский Союз. Наоборот, они оставались в радостном ожидании скорой победы на востоке, после которой с большими силами удастся победить и Англию на Западе. Так как в 1941–1942 годах лишь немногие авиационные части переводились с Востока на Запад, очень немногие солдаты Люфтваффе, из тех, кого подслушивали британские разведывательные службы в 1941–1942 годах, сами воевали в Советском Союзе. Таким образом, создается перспектива извне, которая встречает нас в протоколах подслушивания. Тяжелые потери Вермахта в Советском Союзе, полное изнурение войск осенью, наполеоновская зима под Москвой [512] — все это почти не отражается в протоколах подслушивания. В 1942 году стратегические ожидания будущего поэтому были теми же, как их наметил фельдфебель Вилли Цаштрау, бортрадист 2-й бомбардировочной эскадры в июне 1942 года.
ЦАШТРАУ: Россия — в заднице. Жрать им больше нечего после того, как мы завладели Украиной. Еще немного, и мы заключим с Россией мир, потом приступим к Англии и Америке [513].
Об ожиданиях солдат сухопутных войск протоколы подслушивания дают нам ценную информацию только с 1944 года, когда в Италии и во Франции было захвачено большое количество пленных. Хотя отдельные сухопутчики появляются в нашем материале уже с 1940 года, но их количество слишком незначительно, чтобы определить по ним специфическую оценку войны. Переданные интерпретации по существу перекрываются теми, что представлены исследованиями других источников. Эйфория от собственных успехов (в отличие от Люфтваффе) впервые сильно поколебалась в кризисную зиму 1941–1942 годов. Впрочем, уже в феврале 1942 года командование сухопутных войск исходило из того, что «падение духа войск» преодолено и солдаты верили, как свидетельствуют доклады о проверке полевой почты, что «все вы-полнят» [514]. Преодоленные кризисы сформировали, очевидно, новую веру в себя у «восточных бойцов» [515], мнивших, как и прежде, что превосходят советских солдат.
На этапе «молниеносной войны» солдаты смешивали общие военные события с собственным опытом и получали очень позитивные ожидания. В Люфтваффе и сухопутных войсках решающую роль при этом играло про-чувствованное превосходство над противником на всех фронтах. Поэтому ни контрудары, ни даже собственное пленение не могли основательно поколебать уверенность.
Для солдат Кригсмарине, напротив, складывалась другая ситуация. Их относительные рамки войны формировались по-другому в одном важном пункте, а именно: они очень хорошо осознавали, насколько они уступают гигантскому Королевскому военно-морскому флоту. Несмотря на некоторые успехи, не было ни одного пути к признанию того, что победу одержат другие. Перспектива попавших в плен подводников поэтому уже на этапе молниеносных побед была так себе. Ведущий инженер подводной лодки U-32 обер-лейтенант Антон Тимм в ноябре 1940 года считал: «Англичане могут удерживать такое состояние годами. Нужно только посмотреть, как обстоят дела здесь, да к тому же в большом городе. Подводные лодки этого не добьются, и авиация — тоже. Время работает на англичан» [516]. Обер-лейтенант Ханс Йениш, награжденный Рыцарским крестом командир той же подводной лодки, в ноябре 1940 года даже был уверен: «По-моему, подводная лодка побеждена. Все подводное оружие». И все же затем на него обрушилось очень много критики от его собеседников: «И это говоришь ты, командир подводной лодки! Знаменитый подводник. Это неслыханно!» — возразил возмущенно капитан-лейтенант Вильфрид Прельберг. Пессимистический комментарий Йениша тем более примечателен, так как он был не только очень успешным командиром, но и при потоплении его лодки одним из немногих выживших из ее команды. На самом деле такие голоса были не единичными. «С подводными силами покончено. Полностью покончено» [517], - сказал один боотс-маат в июне 1941 года. Другие сомневались в целесообразности стратегии борьбы против Великобритании («Блокадой англичан мы никогда даже на самую малость не завоюем» [518]), ожидали длительной войны, «очень п