ны еще в 1930-е годы и не имели никакого отношения к проигранной войне. У читателей протоколов подслушивания вызывала удивление сходность довоенных и послевоенных клише.
Фюрер
Если рассматривать официальных лиц, о которых говорили солдаты, то Гитлер, что малоудивительно, имеет наибольшую частоту упоминаний, затем следуют Геринг, Гиммлер, Геббельс, затем с большим отставанием — Лей, фон Ширах, фон Браухич и другие. В известной мере материалы подслушивания репродуцируют меру внимания, на которую могли претендовать отдельные руководящие фигуры национал-социалистического государства в глазах «соплеменниц» и «соплеменников». При тщательном просмотре упоминаний бросается в глаза вера в фюрера: «Есть один только Гитлер, и то, что он хочет — исполняется», сказал, например, один унтер-офицер в 1940 году [578], другой признал: «Если Гитлер умрет, то и мне вообще больше жить не захочется» [579]. При этом заметно слепое доверие, которое солдаты питали к Гитлеру: «И если фюрер сказал, то на это можно положиться». Или: «Гитлер это сделал прекрасно. Все, что обещал, он выполнил. Мы ему полностью доверяем» [580]. Один лейтенант говорил в ноябре 1940 года: «Я железно уверен в том, что мы выиграем войну. Железно. Фюрер не потерпит, чтобы американские самолеты бомбили Берлин» [581]. А у одного ефрейтора был испытанный метод борьбы с плохими новостями: «Я утешаю себя словами фюрера, что он все рассчитал» [582].
Вера в фюрера без доверия к системе
Доверие, которое с такой выразительностью возлагалось на фюрера, относи-лось не просто к его личности, но и к его предсказаниям: «Я вовсе не дикий национал-социалист, — говорил один обер-лейтенант Люфтваффе в 1941 году, — но если Гитлер сказал, что война закончится в этом году, то я в это верю» [583]. Даже когда после Сталинграда зашевелились сомнения в «окончательной победе», это не сломало веры в фюрера. Когда, например, унтер-офицер Леске высказался, что «радужного для нас ничего нет», его собеседник ефрейтор Ханфельд возразил: «Да, но фюрер всегда знал, что речь идет о том, чтобы «быть или не быть» [584].
Аналогичным был диалог между двумя фельдфебелями.
ЛЮДВИГ: В России, кажется, дело дрянь!
ЙОНГА: Это тебе только кажется. Теперь уже речь идет вовсе не о выигрыше территории, а о том, кто морально выиграет войну. Если русские думают, что мы слабы, то они ошибаются. Не забывай, какая у Адольфа фантастическая голова [585].
Вера в фюрера у представителей всех должностей и рангов была чем-то очень убедительным. Многие высказывания при этом вызывают впечатление, что говорящий имеет личную связь с Гитлером — почти так же, как попзвезды наделяются недосягаемой высотой и особыми качествами и при этом кажутся одновременно странным образом доверительно и близко знакомыми. Пропагандистский дизайн и рассчитанная презентация фюрера, как и всей национал-социалистической системы, на самом деле носит выраженные современные черты. Было бы трудно представить, чтобы Черчилль, как Гитлер, получал тысячи любовных писем или, как Геринг, более 100 тысяч телеграмм по случаю рождения дочери. Руководящий персонал Третьего рейха, по крайней мере в этих двух фигурах, приобретает заранее внешне чрезвычайно эффективные феномены поп культуры с применением профессиональных медиальных инсценировок.
Аура простого, доброго и одновременно таинственного и могущественного вождя, точно так же, как у попзвезд, будет поддерживаться путем распространения бесчисленных историй на постоянном захватывающем и интересном уровне, к чему причисляются и его несколько необычные привычки, такие как крик при выступлениях с речами, его аскетическая еда и напитки, холерические припадки до знаменитого кусания ковра [586].
Если кто-то мог доказать особую близость к фюреру, например, то, что как-то раз сидел с ним рядом или, что было обычным для генералитета, раз-говаривал с ним по военным вопросам, истории об этом рассказывались детально и всегда с указанием на особые качества Гитлера. Близкое знакомство с фюрером в этих историях требовало доказательств, и естественно, новости о фюрере, якобы или действительно от первого лица, были всегда тем, что действительно интересовало слушателей. Возвращающийся топос восхищения фюрером обладал качеством прямо-таки гипнотически поражать людей на своем пути. Но настоящие встречи с фюрером показывают совершенно другую картину, как о ней рассказывал восхищенно слушавшему британскому агенту обер-лейтенанту фон Вальдеку генерал танковых войск Людвиг Крювель.
КРЮВЕЛЬ: Я убежден, что большая часть успеха, как вождя партии, у фюрера лежит абсолютно в чисто суггестивном влиянии на массы. То есть это уже связано с чем-то вроде гипноза. И этот гипноз действует на очень многих людей, то есть я знаю людей, которые, так сказать, духовно превосходят его, но в этом он выбивает их из колеи. Почему это не подействовало на меня, я объяснить не могу. Я думаю, что знаю совершенно точно, что эта ответственность, которую несет человек, сверхчеловеческая. Но то, что он мне сказал об Африке, подействовало поразительно, не так, но сказать я об этом не могу. Что бросается в глаза — его руки. Прекрасные руки. И на изображениях этого не заметно. У него руки — совсем как у художника. Я все время смотрел на его руки. То есть прекрасные руки и совершенно необычные руки, это утонченные руки. Весь вид, в нем вы не заметите ничего от маленького человека. Что меня так поразило, я думал, что он будет с эдаким орлиным взором, думал, что он долго не говорит, а было так: «Позвольте мне вручить Вам Дубовые листья», — тихим голосом, представляете, я себе все это представлял совершенно по-другому [587].
Крювель, находившийся под большим впечатлением от Гитлера, подкрепляет свое личное знакомство с фюрером деталями, которые могут быть известны только находящемуся в самой тесной близости: у Гитлера очевидно «прекрасные», «утонченные», во всяком случае особенные, руки, и он говорит необычайно вежливо, «тихим голосом», совершенно не так, как себе представлял генерал. Следовательно, «личный» фюрер еще более очаровывает, чем «публичный», гипнотизирующий фюрер — причем в высказываниях Крювеля не обходится без комизма, когда он подчеркивает, что фюрер, в отличие от других, не «выбивает его из колеи» («Почему это не подействовало на меня, я объяснить не могу»). Но затем он описывает фюрера так, как будто предстал перед самим Господом.
Встреча была преисполнена ожиданиями и перевыполнением ожиданий. Фюрер не только «поразителен», но и абсолютно отличен от его созданного мысленного образа. И в дальнейшем пересказывании таких историй заключается даже момент притягательности, с помощью которого рассказчик, как кто-то, бывший рядом с фюрером, может себя вознаградить. Впрочем, его слушатель комментировал несколько трезвее:
фон ВАЛЬДЕК: Конечно же, он все делает от чувства.
Крювель воспринял этот комментарий как критику и сразу же парировал:
КРЮВЕЛЬ: Если бы он захотел оказать влияние на своих людей, преподносил бы себя таким, какой он есть. Если он раздумывает, как ему выступить, то это будет фальшиво. Я знаю очень хороших солдат, которые всегда пытаются кого-то копировать. Всё это фальшь. У него пружинистая походка. Безупречно одет, очень просто — черные брюки и такой же китель. Немного более серый, чем этот, не цвета фельдграу. Не знаю, из какого материала. И потом, то, что он не носит орденов, в отличие от Геринга! [588]
Крювель рассматривает руки Гитлера «от чувства» как доказательство его подлинности и часть его личной силы убеждения, а затем продолжает рассказ о своем близком знакомстве демонстративной простотой и скромностью фюрера. Подобные истории одновременно документируют, насколько приписываемое величие и харизма фюрера предваряли встречу и как потом перевыполненное ожидание со своей стороны опять генерировало новые истории. Встречи с фюрером становятся, таким образом, пророчеством, исполняющимся самим собой. Вера в фюрера становится эмоциональным вечным двигателем. Значение Гитлера, как колеблющейся между спасителем и попзвездой публичной фигуры, становится особенно ясным, когда он праздновал капитуляцию Франции в Берлине. 6 июля 1940 года в 15 часов должен был начаться официальный триумф. Стотысячная человеческая толпа уже за шесть часов до этого ждала фюрера, чтобы приготовить ему захватывающую встречу. В тот день Гитлера непрестанно вызывали на балкон, чтобы он мог показаться массам. В той ситуации он был не только в зените своих военных успехов и славы, но и представлял собой воплощение собственного и желаемого образа народного сообщества: «Можно спокойно сказать, что вся нация преисполнена верой в фюрера, чего, быть может, в такой мере еще никогда не было, — говорилось в одном из сообщений из провинции, даже противники режима считают сложным оказывать сопротивление победным настроениям. Рабочие на военных заводах настаивают, чтобы им разрешили служить в армии. Люди думали, что окончательная победа уже близка, и только Великобритания стоит у нее на пути. Может быть, сейчас единственный раз за время существования Третьего рейха среди немецкого на-селения было подлинное воодушевление от войны» [589].
Через два года от этой эйфории ничего не осталось. Война против Великобритании оказалась гораздо труднее, чем об этом думали, нападение на Советский Союз не только еще раз усилило ожесточение войны, но и, прежде всего, сильно омрачило перспективы скорого ее окончания. А поражение под Сталинградом еще больше углубило появившиеся сомнения. Что будет, если проиграем войну?
А если война проигрывается?
Ф. ВАЛЬДЕК: Если мы проиграем войну, то все заслуги фюрера будут забыты.
КРЮВЕЛЬ: Но некоторые вещи останутся навечно. Они останутся на столетия. Не дороги — они уже не так важны. Но что останется — так это организация государственного руководства, относительно привлечения рабочих в государство. Он действительно интегрировал рабочих в современное государство. Это еще никому не удавалось [590].
В продолжение диалога между Крювелем и фон Вальдеком оказалось, что Крювель рассматривает историческое значение фюрера без ущерба от исхода национал-социалистического проекта. Но вера в фюрера основательно помогает при устранении сомнений относительно удачного исхода войны, так, как в июне 1943 года сказал полковник Майне.