о приведено в исполнение 20 тысяч смертных приговоров, почти столько же, сколько и в Японии. Американцы казнили 146 солдат, в Советском Союзе это число оценивается в 150 тысяч [801].
Число казненных солдат было феноменом поражения и с осени 1944 года заметно выросло. До этого времени казалось, что многие солдаты рассматривали смертную казнь за дезертирство и даже за недостаточную храбрость как нечто совершенно нормальное. Лейтенант Хольштайн из 15-й мотопехотной дивизии в декабре 1943 года рассказывал о своем опыте в России за два года до этого. Его сосед по комнате обер-фельдфебель Бассус с любопытством выведывал о событиях кризиса под Москвой зимой 1941/42 года. Лейтенант подтвердил, что и тогда были дезертиры.
ХОЛЬШТАЙН: Отдельные были, конечно, всегда. Кто с самого начала воевал в России, и все же прошел большую часть по этим болотам и лесам, грязи и дерьму, пережил ненастную осень, а потом оказался в холоде, а потом — русский прорыв, то люди тогда, естественно, видели все в черном цвете и говорили: «Ну, теперь все, теперь мы всем этим сыты по горло». И чтобы быстрее отступать, многие бросали оружие, винтовки, и все, что было незначительного. Но их приговаривали к смерти. Так и должно быть! Им надо же было только объяснить, что такого вообще не должно быть [802].
Обер-фельдфебель Бассус был удивлен, что такое случалось уже в 1941 году. Но оба успокоили себя тем, что тогда это были лишь отдельные случаи. Но они совершенно не сомневались в том, что за это необходимо было карать смертью.
За период до конца 1944 года есть много свидетельств пленных, бывших свидетелями казней солдат, объявленных трусами, или слышавших рассказы очевидцев — как в случае рассказов о расстрелах в рамках «борьбы с партизанами», такие рассказы никогда не встречали удивления, возмущения или отрицательных комментариев. Всегда вызывали интерес детали соответствующего случая, в остальном рассказы такого рода относились к прочувствованной нормальности войны. Некоторые генералы подчеркивали свою молодцеватость и тем, что в критической обстановке на фронте «просто ставили солдат к стенке», и при этом речь идет вовсе не о повсеместно известных нацистских фанатиках обороны. Так, например, генерал-лейтенант Эрвин Менни рассказывал о своих боях в России в 1943 году.
МЕННИ: Я тогда как раз принял свежую дивизию, только что прибывшую из Норвегии, то есть не понесшую потерь и хорошую. И тут последовал прорыв, когда пара парней просто задала стрекача. Тогда я немедленно строго вызвал военного судью, — а у того от страха дрожали коленки, — и там сразу за местом прорыва мы этих людей допросили, осудили и тут же расстреляли, на том же самом месте. Весть об этом разнеслась как верховой пожар, и с успехом, так что мы через три дня снова восстановили главный рубеж обороны. И с того момента в дивизии был абсолютный порядок.
Собеседник Менни генерал-лейтенант Шлибен в этом месте задал только один вопрос: «Где это было?» [803]
Успехи
Из 17 миллионов служивших в Вермахте около 80 хотя бы временно участвовали в боях на передовой. И тем не менее не у каждого была возможность проявить себя героем, одержать большую победу или выиграть битву. Количество радистов, ремонтников танков, авиамехаников было большим, и даже в пехотных дивизиях были пекари, мясники и ординарцы, которые за все время войны не сделали ни одного выстрела. Их жизненный мир фундаментально отличался от мира пехотного ефрейтора, танкиста или летчика-истребителя. И тем не менее общих черт у них было намного больше, чем можно предположить. Солдаты Вермахта хотели прежде всего одного: хорошо выполнить свою задачу, какого бы рода она ни была. Они хотели работать мотористами подводных лодок и воевать в Сталинграде саперами так же хорошо, какими хорошими они были в гражданской жизни бухгалтерами, крестьянами или столярами. Не только этика «хорошей работы» один к одному переносилась на новую профессию солдата, но и обычная на предприятиях разного рода критика плохих условий труда или бессмысленных процессов и распоряжений в Вермахте тоже имела место. Так, генерал-майор Альфред Гуткнехт сожалел по поводу недостатков в администрации, которые не давали ему эффективно работать в должности «инспектора автомобильной техники на западе».
ГУТКНЕХТ: Тогда это было и на островах в проливе, и все это надо было держать в голове. Там было немыслимо много автомобильной техники… Не понимали того, что острова — совсем мелкие вещицы. Грузовиков было не так много. Теперь каждому, сухопутным войскам, Люфтваффе, Кригсмарине, Организации Тодта на островах нужны были свои грузовики. Тогда я выступил с инициативой, чтобы там все было объединено, то есть требовалось создать общую автомобильную службу Вермахта, включая и Организацию Тодта. Оказалось, что это невозможно, и даже генерал-фельдмаршал фон Рундштедт не сказал властного слова [804].
В том же ключе говорили и о боях на фронте — там недостатки стоили огромного числа человеческих жизней. Майор Франк из 5-й парашютной дивизии жаловался на обстоятельства, в которых должен был наступать его батальон во время Арденнского наступления.
ФРАНК: В первый же день наступления мы штурмовали Фюрден, это была деревня, крепость. Подошли на 25 метров к дотам и залегли, мои лучшие командиры рот погибли. Я лежал два с половиной часа, погибли пять моих связных… Командир полка: «Давай, давай, давай! Деревню надо захватить еще до наступления вечера». Отвечаю: «Да возьмем мы ее. Час, что мы ждем передового наблюдателя артиллерии, я потом восполню в два, а то и в три раза». Говорю ему: «Дайте мне хотя бы штурмовые орудия, пусть они атакуют с севера, и тогда мы возьмем доты». В ответ: «Нет, нет, нет». Деревню мы взяли без поддержки… Там мы захватили в общей сложности 181 пленного. Собрал я последних 60 человек, и тут по нам минометная бригада дала полный залп из реактивных минометов, прямо в кучу пленных и конвойных. Через 22 часа наша собственная артиллерия все еще стреляла по деревне. Наше командование среднего звена полностью отказало… На одном участке действовали танки, на другом — штурмовые орудия, на третьем — пехота, если бы хоть немного они объединили свои усилия, если бы каждый раз давали один-два часа на подготовку, было бы все прекрасно сделано [805].
Майор Франк хотел иметь успех. Он хотел, чтобы его батальон быстро захватил Фюрден с наименьшими потерями, а потом наступал дальше на запад. Но из-за плохой координации все это оказалось невозможно. Хотя он характеризует атаку Фюрдена как «безумие», Франк все же ее вел и отдавал о ней соответствующие приказы. Альтернативы — прекратить атаку, то есть поступить вопреки приказу — для него не существовало. То, что он все же взял деревню «без поддержки» и взял 181 пленного, — характеризует его собственный успех. Свою задачу он выполнил успешно, даже при том, что Арденнское сражение в целом оказалось неудачным из-за высоких потерь. Но это была не его вина, а вина «среднего командного звена». Если бы дело было доверено ему, «было бы все прекрасно сделано». Матрица рассказа, в которой подчеркиваются собственные подвиги в контексте общего катастрофического положения, в разговорах солдат встречается в бесчисленном множестве мест, настолько же часто, как вы в любом повседневном разговоре говорите о «фирме», «институте», «шефе». Рассказы такого рода документируют не только роль, которую играет идеал «хорошей работы» в восприятии и отношении действующих лиц, но и то, что собственное позиционирование и самооценка в высокой мере со-средоточивались на профессионализме. Это — структурная и ментальная общность профессиональной деятельности и военного труда. Повествовательно собственные подвиги обосновываются названием конкретных результатов. Для подтверждения военного успеха, не нуждающегося в дальнейшем объяснении, годятся наряду с уже упоминавшимся майором Франком приведенными пленными, прежде всего — подбитые танки и сбитые самолеты, потопленные корабли и убитые враги. Командир батареи береговой артиллерии Лонж-сюр-Мер [806] лейтенант флота Херберт 6–7 июня 1944 года вел безнадежный бой с армадой вторжения союзников. Только через четыре дня он встретил в плену полковника Ханса Круга, который на том же участке командовал пехотным полком.
ХЕРБЕРТ: Господин полковник, разрешите доложить, что я потопил крейсер.
КРУГ: Примите самые сердечные поздравления!
ХЕРБЕРТ: Я очень горд, что все-таки прихватил его с собой. Я даже сам не знал. Я только здесь получил подтверждение от трех сторон.
КРУГ: Батарея взята?
ХЕРБЕРТ: Батареи нет, так точно. Они расстреливали с моря одно орудие за другим. Я до последнего момента вел огонь из одного орудия… Таму меня был отличный зенитно-артиллерийский взвод. Моим зенитно-артиллерийским взводом было сбито 16 самолетов [807].
Успех, заключающийся в потоплении крейсера, ведении огня до последнего, по крайней мере из одного орудия, и в том, что зенитной артиллерией батареи было сбито 16 самолетов, полностью перекрывает то обстоятельство, что эта береговая батарея на побережье у Кальвадоса, оборудованная самым современным вооружением, не смогла воспрепятствовать высадке британских войск и в короткое время была подавлена огнем с британского и французского крейсеров. Как лейтенанту пришла в голову мысль о том, что он потопил крейсер, сегодня выяснить уже невозможно. Может быть, британцы намеренно дали ему ложную информацию, которую он с удовольствием воспринял, может быть, он просто врал, чтобы произвести впечатление на своего собеседника. На самом деле он не добился ни одного попадания в корабли союзников. Кроме того, из британских источников нам известно, что эта батарея береговой артиллерии была захвачена 7 июня 1944 года практически без боя. И снова, о борьбе до последнего не могло быть и речи.
Матрица рассказа, представляющая рамочные условия особенно противными, чтобы еще больше повысить значение собственного успеха, постоянно встречается в протоколах. Лейтенант Зимианер считал, что со стороны ко-мандира батальона было безответственно применять его батальон без тяжелого вооружения, и в июле 1944 года отправить его в бой против британских танков. В его подразделении было только четыре исправных «панцерфауста», и ими как раз были подбиты четыре британских танка. «Да я один подбил два из них» [808]. Только с четырьмя «панцерфаустами» подбить четыре танка казалось в солдатском разговоре несомненно особым достижением, к тому же сам говорящий претендовал на то, что собственноручно уничтожил два танка.