Хотя лейтенант Зимианер должен был выполнять «безответственный» приказ, он все-таки выполнил его блестяще. Истории такого рода выполняют двойную функцию: жалобы на неспособность командования и недостаточность средств, и одновременного выделения себя тем, что, несмотря на неблагоприятные обстоятельства, оказался молодцом. И это не является специфическим качеством для военных — такой характер восприятия и представления встречается повсюду, где ведутся работы.
Награды
Еще лучше, чем приключенческими историями, собственные подвиги подтверждаются орденами или другими наградами. Как уже говорилось, Гитлер и командование сухопутных войск, Люфтваффе и Кригсмарине создали самую разветвленную наградную систему среди всех воюющих государств и вы-строили, таким образом, действенные различия в статусах внутри Вермахта. Узнаваемые всеми по орденам и знакам фронтовики пользовались высоким социальным престижем. Эта привлекательная система, строившаяся по образцам Первой мировой войны, крепко укоренилась в относительных рамках военнослужащих всех родов войск и званий и в высокой мере определяла их восприятие солдатского «успеха». Так, в рассказах люди часто упоминались в связи с их орденами, так сказать, в качестве особой приметы: «Вы что-нибудь слышали о полковнике Бахерере, кавалере Рыцарского креста?» [809]
Считалось постыдным оставаться без награды: «Когда вернусь домой, — заявил обер-лейтенант Херц из корпуса «Африка», — надо мной будут просто смеяться. Во-первых, я не был ранен и попал в плен, во-вторых, у меня нет даже Железного креста 1 класса» [810]. У матроса Хайнриха-Хайнца Кёстли- на, торпедный катер которого (S-53) в феврале 1942 года во время защитного маневра столкнулся со своим же катером и в результате затонул, были те же заботы: «Мы, как военнопленные, тоже должны пользоваться какой-то признательностью, иначе для наших все будет обычно. Мои приятели стали сейчас офицерами, у них знаки торпедных катерников и Железные кресты I класса, когда мы потом придем в школу, по ним даже снаружи будет видно, что они были на войне. А у меня совсем ничего нет. Ведь Железный крест I класса дают за пятьдесят боевых выходов в море» [811].
Желание получить награду было особенно большим в тех частях, где успехи были «измеримыми». Летчики истребительной и бомбардировочной авиации Люфтваффе бесконечно вели разговоры о числе сбитых ими самолетов и боевых вылетов, а также о вручаемых за это наградах. Мысли о состязании за получение славы и признательности доминировали особенно на первом этапе войны, когда качество подготовки и самолеты позволяли еще быстро добиться успехов.
Так же обстояли дела и на флоте, где цифры тоннажа потопленных вражеских судов были мерилом всего для получения наград. Примечательно, что капитан-лейтенант Отто Кречмер в плену очень много думал о том, дошла ли его последняя радиограмма до Дёница. В ней он, наряду с печальным обстоятельством, что он был вынужден сдать свою лодку, докладывал об успехах своего последнего боевого похода, которые делали его самым успешным из командиров подводных лодок [812].
Доклады военно-морского командования показывают, насколько популярной была служба на подводных лодках, потому что здесь была возможность получить награды. Так, половину всех кавалеров Рыцарского креста на флоте составляют подводники. В лице Гюнтера Прина командир подводной лодки стал первым знаменитым «героем» нацистской пропаганды [813]. Если Рыцарский крест для большинства солдат был недостижим, было хорошим тоном носить, по крайней мере, боевой знак своего рода войск. И здесь шансы на подводном флоте, особенно в начале войны, когда потери были еще незначительными, были гораздо выше, чем в остальных силах флота. Боевой знак подводника вручали, как правило, после двух боевых походов. Тот, у кого не было знака, считался в то время, а затем и после войны на товарищеских встречах ненастоящим подводником. О командире U-473, капитан-лейтенанте Хайнце Штернберге рассказывают, что в 1943 году он сказал своей команде: «Итак, для знака подводника нам надо два раза по 21 дню. Я хотел бы, чтобы у меня был такой знак. И если я уже проклят на подводное плавание, и в этом случае я хотел бы, чтобы у меня был знак» [814]. Из этого ничего не вышло. Во время второго похода подводная лодка была потоплена, Штернберг погиб.
Статистический шанс остаться в живых на больших надводных кораблях был несравнимо выше. Тем не менее службу на них не любили, потому что они с 1942 года из-за отсутствия топлива и опасения со стороны командования понести потери, в большинстве стояли без дела в портах. Как можно было зарекомендовать себя в бою, получить награды и статус, если не участвовать ни в каких операциях против противника? Матрос-ефрейтор Бирке, бывший в 1943 году свидетелем гибели линкора «Шарнхорст», жаловался уже будучи в плену, что служил на корабле с 1940 года и даже не получил Железного креста [815].
Стремление все-таки наконец принять участие в бою и, таким образом, по-лучить орден, было огромным. Когда «Шарнхорст» в первый день Рождества 1943 года на своей стоянке в норвежском Альта-Фьорде поднял якорь, чтобы полярной ночью атаковать британский конвой, настроение на борту было радостное. Наконец-то в бой! И лишь немногие на борту видели, что они прорвались в команду смертников. На следующий день «Шарнхорст» был потоплен, в живых осталось лишь 36 из почти 2000 человек экипажа. Они поступили в британский лагерь подслушивания Лэйтаймер-Хаус и с гордостью рассказывали там о своем бое. «Нас смогли одолеть только четыре эсминца, — рас-сказывал матрос-ефрейтор Боле, — всего было девять кораблей. «Шарнхорсту» пришлось совершенно одному вести против них бой с половины двенадцатого дня до восьми часов вечера. Дорогой мой человек, это уже как-то называется! И если бы там не оказались эсминцы, то они бы нас не одолели. Это просто не-возможно себе представить: 26 тысяч тонн железа и стали и две тысячи человек исчезли! То, что они держались, это чудо, потому что мы все же получили проклятые попадания. Одних только попаданий торпед было семь или восемь. Я никогда не думал, что пароход выдержит семь торпедных попаданий. Мы точно получили семь штук. Последние три нас добили. А первые нам ничего не сделали». Его собеседник, матрос-ефрейтор Бакхаус, тоже спасшийся с «Шарнхорста», дополнил: «Да тогда мы сразу получили три последние со стороны крена. Машина, вот уж себя показала!» [816]. Их сумасшествие заключалось в том, что после того, как «Шарнхорст» давно уже свое отстрелял, «высшие инстанции, ОКБ, ОКМ… следили за боем из дома» [817]. «Жалко было только, что теперь война заканчивается, и в ней больше не придется поучаствовать» [818].
Подтвержденное орденами пребывание на фронте для штаб-офицеров и генералов было еще важнее, чем для рядовых и унтер-офицеров. Для на-чальника Генерального штаба сухопутных войск Франца Гальдера было самым большим из возможных унижений, когда Гитлер 24 августа 1942 года атаковал его во время ожесточенного спора: «Что хотите Вы, господин Гальдер, по-прежнему, как и в Первую мировую войну, сидя на той же вращающейся табуретке, рассказать мне про войска, Вы, который не носит даже черного значка за ранение?!» [819] Гитлер целил в самую болезненную точку в самосознании высшего представителя Вермахта: в то, что он не зарекомендовал себя в боях на фронте.
Некоторые высшие генералы Вермахта Первую мировую войну прослужили в штабах и поэтому не были ни разу ранены. По воле Гитлера, во время Второй мировой войны такого не должно было быть. Пребывание на фронте в Вермахте было включено в план карьеры, в том числе и для офицеров Генерального штаба. Часто встречающееся представление, что и генералы должны быть готовы лично сражаться — следствие этого изменения рамок.
Правда, не каждый генерал воспринимал это требование настолько серьезно, как любитель спорта Вальтер фон Рейхенау, который во время Польской кампании со своими солдатами полуголый переплывал Вислу, а в Советском Союзе, будучи фельдмаршалом, заслужил пехотный штурмовой знак [820]. Гораздо больше генералитет был направлен на статусные символы своего положения: прежде всего на получение Рыцарского креста и быстрое продвижение по службе. Генерал-майор Ханс Заттлер, который сам в 1941 году пережил надлом карьеры, воротил от такого поведения своих коллег нос и мог рассказывать: «Там мне один адъютант говорил, а он был на совещании адъютантов в ОКХ, так он сказал: «Хуже всего генералам. Если они не получают очередного звания, очередной должности и Рыцарского креста, они, конечно, недовольны». Пожалуй, это сказал Шмундт» [821].
Значение высоких наград для Генералитета выясняется из разговоров тех 16 генералов, которые попали в плен в Тунисе в мае 1943 года. «Бедный» генерал-полковник Ханс-Юрген фон Арним, последний командующий немецко- итальянскими войсками в Африке, сожалел, что ему «не дали даже Дубовых листьев», тогда как Роммель получил Бриллианты. Вывод, казалось, напрашивался сам собой, что роль Арнима в Африке в ставке фюрера рассматривалась «с неодобрением» [822]. О генерале Хансе Крамере, воевавшем в последнее время вместе с Арнимом в Тунисе, в Трент-Парке шушукались, что его «сильно обидели», «что и ему не дали Дубовых листьев». «Их все-таки уже решили дать, а он их не получил. Он привел в движение все рычаги, чтобы все же их получить» [823]. А когда генерал-лейтенанта Готтхарда Франца в августе 1943 года в Трент-Парке застала новость, что его за подвиги в Тунисе наградили Рыцарским крестом, он сразу же повесил себе на шею свой Железный крест I класса, еще до того, как ему выслали орден через Международный Красный Крест. Он с гордостью написал домой, что теперь снова может смотреть своей семье в лицо [824]. Немногим довелось такое счастье, получить орден, уже находясь в лагере для военнопленных.
Генерал-лейтенант Эрвин Менни в Трент-Парке доверял своему дневнику такие записи, что теперь он, в плену, больше не сможет заслужить желанные Дубовые листья. Там оказаться лучше тогда, когда уже есть все ордена, к которым стремился. Генерал Рамке имел возможность с гордостью заявить своим товарищам по плену, что он как в Первую, так и теперь во Вторую мировую войну получил соответствующие высшие награды за храбрость.