При анализе донесений о потерях становится ясно, что на этапе поражений и отступления, как, например, в августе 1944 года во Франции, в плен к союзникам попадало явно меньше солдат СС, чем солдат сравнимых с ними частей сухопутных войск или Люфтваффе. То обстоятельство, что союзники были склонны убивать эсэсовцев на месте [896], лишь отчасти объясняет этот феномен. Очевидно, солдаты из определенных отборных частей СС часто сражались до тех пор, пока не гибли, вместо того чтобы путем капитуляции попытаться спасти свою жизнь [897]. На самом деле это описывает только одну тенденцию. Общего феномена войск СС на всех фронтах не было, в противном случае число погибших должно было быть больше, чем в сухопутных войсках. Вместе с тем эта тенденция подтверждает, по крайней мере частично в реальности, тщательно созданный нацистской пропагандой образ, так, что он в сокращенной форме смог укрепиться в относительных рамках солдат Вермахта. Фиксация на якобы высоких потерях войск СС выполняла также функцию воздействия храбрости соединений СС. Никто не оспаривал их чрезвычайной удали, что в системе ценностей времени на самом деле должно было оцениваться очень положительно. Если это скомбинировать с фактором «бессмысленно большие потери», это будет мешать положительному восприятию войск СС.
Конечно, были бои, в которых войска СС добивались больших успехов ценой малых потерь [898]. Но такие истории не подходили к господствующим взглядам Вермахта, и поэтому их не рассказывали. Между тем протоколы подслушивания показывают, что было возможно развить другой образ, сильно дифференцированный и позволяющий усомниться в мыслях о жертвенности и борьбе до последнего в войсках СС. Генерал Ханс Крамер рассказывал об обороне Харькова в феврале 1943 года, когда он видел в деле три основные дивизии войск СС: «Им точно так же все надоело. Их, конечно же, тоже более или менее принуждали, они тоже вовсе не были добровольцами… Они тоже участвовали во всем этом грязном деле, им все так же надоело, как и нам» [899]. Действительно ли это подходило к свежим только что брошенным в сражение дивизиям СС «Лейбштандарт Адольф Гитлер», «Дас Рейх» и «Мертвая голова», это еще вопрос. Но невозможно свести их к фанатизму и самоотверженности. Это показывает уже то обстоятельство, что эти дивизии нарушили приказ Гитлера и в феврале 1943 года оставили Харьков. Впрочем, необычно и то, что одна из этих трех основных дивизий полгода спустя вызвала возмущение генерала Эрхарда Рауса. Не потому, что из-за ложно понимаемой удали понесла большие потери, а потому что действовала «без боевого порыва». Тогда Раус безуспешно ходатайствовал о смещении с должности командира дивизии СС «Дас Рейх» и его начальника штаба [900]. С других театров военных действий тоже поступали сообщения, что войска СС были охвачены не только духом самопожертвования. Так, генерал Ханс Эбербах считал, что дивизия СС «Лейбштандарт Адольф Гитлер» «никогда так плохо не воевала, как в это время» [901], что подтверждается источниками союзников и малым количеством награжденных орденами [902].
Один из немногих пленных, который в британских протоколах подслушивания открыто признался, что дезертировал, интересным образом оказался эсэсовцем Райххельдом из дивизии «Фрундсберг» [903]. Рассказ оберштурм-фюрера Отто Вёльки из дивизии «Лейбштандарт Адольф Гитлер» тоже показывает, насколько мало фанатизма осталось у этого офицера СС первого часа. Его часть в сентябре 1944 года должна была занять оборону на Западном валу. В деревне за линией укреплений у одной дамы ему была предоставлена квартира.
ВЁЛЬКИ:
— Скажите, что вы тут хотите делать? — спросила она. Я ответил:
— Мы должны занять здесь Западный вал.
— Занять Западный вал? Что, вы его должны будете здесь удерживать?
— Естественно, да, будем удерживать. Единственное что-то, за что мы можем немного уцепиться, где фронт может быть остановлен.
— Но это же свинство. Мы все радовались, что американцы теперь быстро прорвутся, что оставят нас позади. А теперь пришли вы, и теперь будете здесь воевать и все снова разрушите! Что нам делать, куда нам деваться? Здесь же все снова будет разрушено стрельбой!
Я, естественно, очень удивился и ответил:
— Тогда послушайте, вы, конечно же, можете отсюда уйти, и даже должны. Ведь здесь будет немного жарко. В двух километрах за линией долговременных огневых точек — в этом случае вы должны учесть, что ежедневно можно оказаться под артиллерийским огнем или что тут появятся бомбардировщики.
Тогда она сказала:
— Да, а куда нам отсюда? Ведь у нас ничего нет, на чем бы мы могли везти наши вещи.
— Весь свой скарб, вы, конечно, забрать не сможете, это невозможно. — Да, такие разговоры я еще мог понять, об эвакуации. Но потом она снова начала:
— Пять лет нам врали и обманывали, обещали нам золотое будущее, а теперь что? Теперь война снова идет через нас, я не понимаю, есть ли сейчас еще хоть один немецкий солдат, который может вообще стрелять. — И дальше в том же духе.
Я взял свою полевую сумку под мышку и вышел из дома. Я, конечно же, должен был что-то предпринять против этой женщины, но я очень хорошо понимал ее настроение [904].
Мы не знаем, такой ли была на самом деле ситуация, какой она была описана. Но в пользу правдивости рассказа Вёльки свидетельствует то, что через несколько дней после описанных событий в паре километров от того места, поблизости от Прюма в Эйфеле, он попал в плен. Очевидно, у него не было никакого желания «сражаться до последнего вздоха». На самом деле решающим является то, что этот командир роты из преторианской гвардии Гитлера, вступивший в СС еще в 1933 году, вышел из рамок СС: «Я, конечно же, должен был что-то предпринять против этой женщины», и выразил понимание усталости народа от войны.
Протоколы подслушивания показывают, что и у офицеров СС было удивительно единообразное восприятие войны. Между тем не стоит оставлять без внимания тенденцию к радикальности их оценок — мы еще об этом поговорим.
Расхожее заявление того времени о высоких потерях было в одном ряду с особым духом жертвенности, фанатизмом и недостаточным военным профессионализмом войск СС. На него имеются многочисленные жалобы в служебных документах Вермахта [905]. Эти жалобы перепроверить сегодня тяже-ло, но кажется, что уже, принимая во внимание их многочисленность, они не совсем взяты с потолка. Впрочем, такие жалобы относятся не только к частям СС, официальная переписка в течение всей войны была полна перебранками по поводу кажущихся прямо-таки бессмысленными ошибочных действий частей сухопутных войск, Люфтваффе и тех же войск СС. Далее необходимо указать на то, что имеются многочисленные доказательства, что солдаты Вермахта явно хвалят подвиги войск СС. Унтер-офицер Грюхтель, который, будучи пилотом транспортного самолета, летал в Сталинград, рассказывал о развале южного крыла Восточного фронта зимой 1942/43 года следующее: «В январе и феврале мы все были убеждены, что в России — дело дрянь. Русские наседали. Мы уже в Заброши [?] паковали чемоданчики [906]. Русские были уже в шести километрах от аэродрома, пол-Украины мы уже потеряли. Тогда, 19 февраля, Адольф приехал лично; и с того момента пошли вперед, прибыл Лейбштан- дарт СС. Я бы на них тогда много не поставил, но ребята прошлись там по-молодецки» [907].
Относительно боев в Нормандии летом 1944 года хаупттруппфюрер Организации Тодта говорил: «Факт остается фактом, не принижая Вермахта, сей-час настоящие боеспособные части, за исключением разных отборных полков в Вермахте, остались только парашютисты и СС, которые еще настоящие войска, которые держатся молодцом» [908].
Союзники, по существу, подтверждали это мнение. Дивизия СС «Гитлерюгенд» снискала у британцев «респект» [909], опытный генерал-танкист Хайнрих Эбербах тоже оценивал ее как «великолепную» и даже «блестящую» [910].
Войска СС, как мы можем обобщить, по своей боевой ценности и военному профессионализму были очень однородными, точно так же, как и другие соединения Вермахта. Военные достижения дивизий СС на поле боя в узком смысле едва ли можно свести к топосу «фанатичные и непрофессиональные». В общем они, очевидно, воевали точно так же, как и остальные отборные со-единения. То, что они на этапе поражений понимали борьбу до последнего па-трона буквальнее, чем армейские части, — на самом деле единственное большое различие, которое может быть доказано безупречно.
Преступления
Солдаты Вермахта объясняли «другой» характер войск СС не только презрением к смерти, но и прежде всего — жестокостью. Интересно, что этот топос встречается не только в сухопутных войсках, но и в Люфтваффе, и на флоте, и, таким образом, является очень распространенным.
«Различие между войсками СС и другими частями заключается в том, что они более жестокие и не берут пленных», — считал один бортстрелок Ju-88 в январе 1943 года [911]. А один военный корреспондент еще в марте 1941 года был твердо убежден, что: «Войска СС… пленных не берут, а расстреливают их» [912]. На это моряк-радист возразил: «В Польше они могли убивать пленных поляков, потому что те убивали и сжигали пленных летчиков, но то, что войска СС убивали невиновных пленных французов, я считаю несправедливо» [913]. Для него ясно: в расстреле пленных само по себе нет ничего предосудительного, если они до того совершили какое-нибудь преступление. Но убивать невиновных нельзя, потому что это — «несправедливо». Откуда такая информация была у этого обер-ефрейтора-радиста, который 7 марта 1941 года в результате гибели подводной лодки U-99 попал к британцам — неизвестно. Она могла происходить из вторых рук и показывать, какой славой уже в то время пользовались войска СС. Сообщения о преступлениях войск СС во Франции распространялись, очевидно, со скоростью бегущего огня. Летчик-наблюдатель с Ju-88 узнал об этом от одного друга, воевавшего в дивизии СС «Мертвая голова».
«Тот мне как-то рассказал, что во время кампании на Западе вообще черных не брали в плен. Просто ставили пулемет и всех скашивали. Во время кампании на Западе их очень боя