02.59. Стреляй еще!
03.02. Стреляй еще!
03.05. Отель. Бушмейстер два-шесть, Бушмейстер два-шесть, мы должны двигаться, уже время.
03.10. Все ясно, мы как раз обстреляли всех восьмерых…
03.23. Все ясно, ха-ха-ха, я их накрыл…
В течение короткого времени восемь человек было убито, один ранен. Сама атака поставила определение ситуации вне сомнений: так как теперь фактически произошли боевые действия, о которых до этого только фантазировали. Видео, которое при его нелегальной публикации воспринималось сенсационным прежде всего потому, что здесь американские солдаты совершенно очевидно убили с воздуха группу беззащитных гражданских лиц, не представлявших для них никакой опасности, при подробном рассмотрении оказывается совершенно не сенсационным. Все, что можно здесь увидеть, все время происходило с определенной неизбежностью в относительных рамках «войны». С помощью видео Викиликс можно наглядно проиллюстрировать, что подразумевается под тем, что последствия являются реальными, если люди определяют ситуацию как реальную. У солдат есть задача, они эту задачу пытаются выполнить. Чтобы это сделать, они профессионально рассматривают окружающий мир. Каждый из тех, кто находится внизу — подозреваемый. А профессиональный взгляд на мир включает в себя обмен восприятиями — с тенденцией взаимно подтвердить однажды сделанные наблюдения и комментарии. Так из одного автомата получилось несколько, и, наконец, — гранатомет, а прохожие стали повстанцами. Можно назвать «динамику насилия», «групповое мышление» или же «зависимость от выбранной тропы»: на самом деле все эти элементы собираются здесь в фатальную последовательность и приводят к гибели в общей сложности одиннадцати человек в течение нескольких минут. Но этим процесс все еще не закончен. Солдаты подводят итог:
04.31. Да ты только посмотри на этих мертвых ублюдков.
04.36. Прекрасно.
[…]
04.44. Прекрасно.
04.47. Хорошая стрельба.
04.48. Спасибо.
То, что снаружи кажется цинизмом (и в средствах массовой информации так и было прокомментировано), является не чем иным, как профессиональным подтверждением, что была проделана хорошая работа. И это взаимное подтверждение еще раз демонстрирует, что в оптике солдат на самом деле речь шла о целях, которые законным образом были обстреляны. Убитые другой стороны почти всегда рассматриваются как боевики, партизаны, террористы или повстанцы. Это подтверждающее само себя определение можно встретить во Вьетнаме в распространенном среди американских солдат правиле: «Если он мертв и это — вьетнамец, то это — вьетконговец» [968], точно так же, как в обосновании убийства женщин и детей солдатами Вермахта как «партизан». Из правила всегда следует насильственное действие, впоследствии подтверждающее определение. Таким образом, насилие действует как средство приведения доказательств, что ситуация была оценена точно. В случае с видео из Викиликс ясно видно, как насилие трансформирует ситуацию, в которой господствует дефицит ориентировок (то есть солдаты не знают точно, что надо делать), в однозначную ситуацию: если все убиты, то порядок установлен. Если процесс однажды запущен, каждая деталь будет рассматриваться только в свете однажды принятого определения. Автомобиль с людьми, которые хотели вывезти тяжело раненных из опасной зоны, — вражеский автомобиль, а спасатели, следовательно, — новые террористы. Даже то обстоятельство, что в машине находились дети и что их американские солдаты изрешетили пулями, может быть принято как еще одно подтверждение однажды вынесенного определения:
17.04. Эх, мы должны, мы должны эвакуировать этого ребенка. Ах, у него одна, эх, он ранен в живот.
17.10. Я тут совсем ничего не могу поделать. Он должен быть эвакуирован. Всё. […]
17.46. Хорошо, это вы виноваты, что своих детей привезли в боевую обстановку. 17.48. Да, это так.
Можно видеть, насколько сильно определение: то, что были ранены дети — даже не побочный вред, ни в коем случае — не вина экипажей вертолетов, и уже никакого указания на то, что было что-то неправильно сделано, а только еще одно подтверждение тому, насколько коварны «повстанцы»: они даже берут с собой в бой детей.
Определение противника
Когда, между тем, к отползающему тяжело раненному бортстрелок вертолета воображаемо обращается: «Иди уже сюда, приятель, все, что ты можешь сделать — это поднять свое оружие» — проявляется все тот же модус приведения доказательств: веди себя так, как себя ведет повстанец, тогда мы тебя убьем. Этот модус самостоятельно исполняющегося определения мы уже встречали в наших материалах о борьбе с партизанами: там были, соответственно, па-троны, которые якобы у них нашли, после чего этих людей бесцеремонно расстреляли как «террористов».
Это — общая отличительная черта насилия на войне: поведение тех, кто определен как «противник». Это не имеет ничего общего с предрассудками, стереотипами или «мировоззрениями». По ту сторону обстоятельства, что от «целевых лиц» якобы исходит опасность, безразлично, какими качествами они обладают, — любой соответствующий признак дает достаточно причин для убийства. Во время вьетнамской войны подозревали даже грудных детей в том, что с их помощью прячут гранаты; во время Второй мировой войны в сомнительных случаях дети тоже считались партизанами, в Ираке — «повстанцами».
Историк Бернд Грайнер в своем капитальном труде о динамике насилия во время войны во Вьетнаме приводит ряд примеров выявления противника по самостоятельно установленным признакам. Простейшее определение: люди, которые убегают — враги, поэтому их надо застрелить — в конечном счете своим бегством они сами себя сделали подозреваемыми в том, что они — вьетконговцы [969]. Некоторую сложность представляет приведение «доказательств», что перепроверенные лица являются вьетконговцами — точно так же, как мы встречаем в наших протоколах подслушивания, например, найденный патрон служит доказательством, что речь идет не о гражданском лице, а о том, что вы имеете дело с противником. Эти доказательства иногда лишены всякой логики — так, например, во Вьетнаме уничтожались деревни, в которых до этого хранились патроны советского производства, потому что они предназначались для Вьетконга. 9-я пехотная дивизия армии США убила в общей сложности 10 899 человек, представив всего 748 единиц вооружения, что чисто математически приводит к выводу, что в данном случае на каждых 14 убитых гражданских лиц приходится один вьетконговец. Оправдание в этом случае было таким: «Вьетконговцы были застрелены до того, как удалось собрать их оружие» [970].
Во время вьетнамской войны для американских солдат тяжелую проблему представляло выявление противника, так как Вьетконг вел против американской армии партизанскую войну. Незнание, имеешь ли дело с иррегулярными бойцами или невиновными мирными жителями, предъявляло к американским солдатам высокие требования. Это отсутствие ориентиров в «войне без линии фронта» (Грайнер), асимметричной войне, заменялось в целом вынужденной потребностью именно условиями насилия обеспечить безопасность тех, с кем имеют дело. Именно тогда, когда большинство собственных солдат были убиты не в обычном бою, а в ходе нерегулярных нападений, от взрывов и засад, ориентировка становится условием для собственного выживания. К этому добавляется беспомощность, когда попадают в засады. Ее описывает и один хаупт-фельдфебель Бундесвера, воевавший в Афганистане: «Когда попадаешь в засаду, царит суета. Тогда нам сначала требуется момент для определения: кто и где находится под обстрелом? Это в большинстве случаев чувствуется и еще хорошо выражается. Враг просто всегда в преимуществе, потому что он изучил населенный пункт и все знает… Я всегда радовался, когда мог спешиться. Хотя при этом уходишь из-под защиты транспортного средства, но становишься мелкой целью. И можно снова действовать самому, стрелять, укрываться» [971].
Только в обстановке, когда ясно, кто противник, а кто — нет, можно целенаправленно действовать, то есть восстановить уверенность. 14 фатальным образом как раз насилие является средством, с помощью которого проще, быстрее и однозначнее можно добиться этой уверенности в ориентировании. Насилием устраняются все связанные с этим неопределенности.
Именно поэтому в случае Вермахта крайнее насилие проявлялось в отношении невиновных и мирных жителей, прежде всего, в партизанской войне. Здесь господствует, как мы уже видели, без вопросов, точка зрения подслушанных солдат, что партизан и каждого, принятого за них, следует убивать, сжигать деревни и применять направленный террор. Представляющая опасность фигура «франтирера», иррегулярного бойца, в мире представлений немецких военных играла выдающуюся роль еще со времен Франко-прусской войны 1870–1871 годов. А в Вермахте была распространенная доктрина подавлять разгорающуюся партизанскую деятельность грубым насилием в зародыше [972]. К фактической опасности, таким образом, добавился еще момент традиции, сделавший «непременную жесткость» в отношении партизан внутренне присущей само собой разумеющейся необходимостью.
Общей отличительной чертой действий в условиях войны является то, что определение противника узаконивает все действия, предпринимаемые вследствие этого определения. В этом отношении война Вермахта никоим образом не отличается от других войн, и с этой точки зрения идентичны даже войны между государствами и асимметричные войны. Обычно вменяется в обязанность воюющих определение, кто является противником, а кто — нет. Аргумент на все случаи, что защищаются только от него, его стремления к мировому господству или его насильственных действий, предоставляет к тому же прикрытие, которое будет приниматься во внимание при расследовании военных преступлений или при интервью и рассказах очевидца, потому что тогда действующие лица должны обосновать, что и почему они делали. Если случилось насилие, то такие обоснования не требуются. Руководительница подвижного медицинского отряда в звании обер-фельдфебеля в Афганистане сформулировала это так: «В бою чувствуется большое бешенство. Времени на размышление там не остается, все это приходит только потом» [973].