Насилие
Если культурные и социальные ситуации допускают появление насилия целесообразным, оно будет применяться буквально всеми лицами: мужчинами и женщинами, образованными и неграмотными, католиками, протестантами и мусульманами. Применение насилия — конструктивное социальное действие — действующий или действующая с помощью его достигают целей и создают положение вещей: принуждают других исполнять их волю, отличают принадлежащих от исключенных, образуют власть, присваивают собственность подчиненных. Насилие, несомненно, является деструктивным для жертв, но только для них.
Все это не значит (чтобы предотвратить естественное непонимание), что имеется неизменная антропология насилия, которая, как это часто и без проверки говорится, под тонким лакированным слоем цивилизации ожидает момента, когда можно развернуться; это только показывает, что человеческие выживающие общества до сих пор всегда в качестве опции выбирали насилие, если видели в нем смысл. На самом деле лаковый слой цивилизации не такой тонкий: с тех пор как современные национальные государства ввели принцип монополии на насилие, внутригосударственное применение насилия драматическим образом сократилось, а каждое частное насильственное действие требует санкции. Такой цивилизаторский прогресс позволил ту выраженную меру свободы, которой пользуются жители демократических обществ, но он одно-временно не значит, что насилие упразднено. Оно всего лишь приняло другой формат, и это, во-первых, не значит, что монополия на насилие иногда не нарушается частными лицами или коллективно, и также не значит, что демократические государства сами по себе воздерживаются от насилия. Это только означает, что относительные рамки насилия в настоящее время отличаются от таковых в несовременных культурах, то есть речь идет не о насилии или ненасилии, а о мере и способах их регулирования. Того, что люди принимают решение убить других людей, достаточно, чтобы они чувствовали для себя экзистенциальную угрозу, и (или) чувствовали себя для этого законно призванными, и (или) видели в этом политический, культурный или религиозный смысл. Это относится не только к применению насилия на войне, но и в другой социальной обстановке. Поэтому насилие, которое творили солдаты Вермахта, тоже не является «национал-социалистичнее» насилия, применявшегося, например, британскими или американскими солдатами. Только там, где оно было направлено на преднамеренное уничтожение людей, которые даже при самой злой воле не могли быть определены как представляющие угрозу с военной точки зрения, оно становится специфически национал-социалистическим. И это относится к убийству советских военнопленных и, прежде всего, к убийству евреев. Для этого война, как, впрочем, и все виды геноцида, предоставляет рамки, в которых сняты все цивилизованные ограничения.
Война также представила большое количество немецких солдат как исполнителей, оказывающих помощь официальным властям, но именно уничтожением евреев война не закончилась. Тем не менее оно, как самая крайняя из известных до сих пор форм человеческого насилия, открыло и переформировало вид на эту войну. И это исторически единственное в своем роде преступление доминирует в сегодняшнем восприятии чудовищного насилия, выразившегося более чем в 50 миллионах убитых самой опустошительной из войн в истории. Большинство жертв все же унес не Холокост, а насилие войны. И с тех пор все войны показывают, что неуместно возмущаться и удивляться тому, что люди умирают, что их убивают и калечат, когда идет война. На то она и война.
Вместо этого нужно лучше спросить, могут ли и в каких социальных условиях люди перестать убивать. Тогда можно было бы перестать каждый раз, когда государства принимают решения вести войну, демонстрировать показное потрясение по поводу того, что при этом будут совершаться преступления и насилие в отношении гражданских лиц. Они будут, потому что относительные рамки «войны» требуют действий и развивают структуры возможностей, в которых насилия не может быть или оно не может быть полностью ограждено и ограничено. Как и у любого социального действия, у насилия есть специфическая динамика, а что это такое, можно было увидеть в этой книге. Удастся ли историческому или социологическому анализу насилия однажды в рассмотрении его предмета развить моральное безразличие, которое квантовый физик имеет по отношению к электрону? Будет ли он когда-либо способен описывать убийство как социальную возможность, описывать с той же дистанции, как выборы или работу парламентов? Как дитя современности, исторические и социальные науки своими основными постулатами обязаны сами себе и поэтому с большим трудом имеют дело с феноменами, угрожающими поставить под вопрос эти постулаты.
Если прекратить определять насилие как отклонение, можно больше узнать о нашем обществе и о том, как оно функционирует, чем если продолжать разделять иллюзии этого общества о самом себе. То есть, если насилие в его различных проявлениях отнести к инвентарю социальных возможностей действия человеческих сообществ выживания, можно увидеть, что они же всегда являются и сообществами уничтожения. Надежды современности на свою удаленность от насилия иллюзорны. Люди убивают по самым разным причинам. Солдаты убивают потому, что в этом состоит их задача.
Приложение
Протоколы подслушивания
С тех пор как существует война, противники пытаются разведать врага, чтобы обеспечить себе решающие преимущества в борьбе. В конце XIX века с растущим переплетением мира и технической революцией в транспорте и средствах связи имеющиеся знания умножились настолько, что разведывательная работа сильно профессионализировалась. Первые современные секретные службы возникли сначала в Великобритании, потом за ней последовали другие великие державы. Во время Первой мировой войны развились сложные структуры по сбору и оценке информации из совершенно различных источников: в первую очередь здесь стоит назвать расшифровку радиопереговоров, воздушную разведку и допрос военнопленных. Классический шпионаж в связи с этим быстро терял свое значение. Строясь на этом опыте, британское Военное министерство в марте 1939 года подготовило создание специального центра подслушивания военнопленных на случай новой войны [1017]. При этом впервые подслушивающей аппаратурой должны были оборудоваться и камеры военнопленных для систематического подслушивания их разговоров. На самом деле такая идея была не нова. Осенью 1918 года перемирие предотвратило ввод в строй центра подслушивания немецких военнопленных, оснащенного замаскированными микрофонами. С созданием Combined Services Detailed Interrogation Centre (CSDIC) 26 сентября 1939 года снова вернулись к этой мысли. После короткого пребывания в лондонском Тауэре 12 декабря 1939 года центр переехал в поместье Трент-Парк к северу от Лондона. В 1942 году к нему добавились Лэйтаймер-Хаус и Уилтон-Парк. В июле весь CSDIC переехал в Лэйтаймер; Уилтон-Парк использовался для итальянских военнопленных [1018]. Трент-Парк сохранялся в качестве лагеря длительного пребывания для немецких штаб-офицеров [1019]. Созданная британцами система допросов и подслушивания военнопленных была перенята американцами, и союзники вскоре запустили сеть секретных центров допросов [1020], охватившую все континенты. Наряду с лагерями в Средиземноморье большое значение имели лагеря на территории США. Уже летом 1941 года именно вашингтонский военный департамент принял решение о создании нескольких центров допросов. В течение 1942 года приступили к работе два Joint Interrogation Centres, руководимых совместно ВМС и сухопутными силами США: калифорнийский Форт-Трейси для японских и Хант (штат Вирджиния) для немецких военнопленных.
Из почти миллиона немецких военнопленных, попавших в британские и американские руки к весне 1945 года, на самом деле лишь небольшое количество прошло через специальные лагеря.
После многоуровневого процесса опросов на фронте и в тылу союзные офицеры разведки выбирали для «более близкого наблюдения» только тех пленных, которые казались особенно интересными. И тем не менее их количество производит впечатление: с сентября 1939 года по октябрь 1945 года через три специальных лагеря в Англии был пропущен 10 191 немецкий и итальянский пленный. Длительность их пребывания сильно различалась и продолжалась от нескольких дней до трех лет. CSDIC (UK) на основе разговоров немецких военнопленных оформил 16960 протоколов, а итальянских — 1943 протокола [1021], общий объем которых составляет около 48000 страниц. Из различных пунктов Средиземноморья — Каира, Алжира и Неаполя — было прислано 538 протоколов 1225 немецких солдат [1022]. Из американского форт-Ханта были получены очень объемные дела на 3298 военнопленных Вермахта и войск СС. Материалы подслушивания британского происхождения состоят из дословных протоколов на немецком языке объемом от половины страницы до 22 страниц и, как правило, в качестве приложения имеют перевод на английский язык. По причинам секретности фамилии подслушиваемых до 1944 года не указывались, но чаще всего упоминалось воинское звание и должность. Во многих случаях нам удалось все же определить подлинные фамилии. К сожалению, британский материал не содержит социобиографических данных на солдат. В данном отношении американские материалы более информативны, так как в Форт-Ханте не только подслушивались разговоры военнопленных, а при необходимости и записывались на магнитную ленту. Офицеры разведки подвергали также немецких солдат подробным допросам и давали заполнять стандартную анкету, чтобы по методам еще очень молодого исследования опросов провести анализ морального состояния Вермахта.
К тому же в личные дела заносились все важные персональные данные, позволяющие в настоящее время историку получить важные биографические сведения. К этому добавляются различные приложения, такие как написанные пленными жизнеописания или сообщения об особых наблюдениях. Все документы, изготовлявшиеся персоналом в Форт-Ханте о каждом из пленных, подшивались к личному делу пленного, которое постоянно находилось у допрашивающего офицера в качестве подручного материала [1023]. Размещенные по алфавиту в соответствии с фамилиями пленных, эти так называемые 201-е папки в конечном счете разрослись до общего объема более 100 000 страниц [1024].