Генерал Мартос подъехал к дому бургомистра, где расположился штаб корпуса. Он выбрал для себя одноэтажный флигелек во дворе и, сбрасывая китель, спросил у начальника штаба, выставлено ли сторожевое охранение и вообще приняты ли меры по охране корпуса.
— Так точно, приняты, — ответил начальник штаба. Он так устал, что, поднявшись на второй этаж дома, где помещался штаб, и помня, что надо проверить, все ли сделано для охраны ночевки, присел на минутку и задремал. В полусне перебрался на приготовленную постель, разделся и сразу уснул.
Мартос еще некоторое время постоял у окна, смотря на слабо освещенный фонарем двор, где возле лошадей возились конвойные казаки, и, раскрыв окно, приказал, чтобы не расседлывали, только отпустили подпруги. Потом стащил с себя сапоги и лег не раздеваясь. Оседланные лошади во дворе напомнили ему последнюю охоту в его имении. Как хорошо тогда было! Ему ясно представилась большая столовая с камином, жена, разливающая чай, любимая борзая Душка, разлегшаяся перед камином, и на стене — копия репинских «Запорожцев».
«Ах, как чудесно!» — думал он, умиляясь и вытягивая усталые, старческие ноги и понемногу засыпая.
В штабе корпуса дежурный офицер спал сидя, опустив голову на стол, на котором стоял полевой телефон. Его разбудили, осторожно похлопывая по плечу. Он вскочил. Уже светало. Немецкий офицер, спокойно улыбаясь, смотрел на него, а в полуоткрытой двери виднелись солдаты в касках, с винтовками.
— О, не беспокойтесь, — сказал немец совершенно свободно по-русски, — все уже совершено.
Он был не совсем точен. В задней комнате громко стукнула дверь, что-то тяжелое упало с грохотом, и вбежал седой человек в нижнем белье, у него были сумасшедшие глаза, и он закричал:
— Так-то вы дежурите, капитан? — и умолк, растерянно смотря на немца. Тот вежливо осведомился, кого он имеет честь видеть. Узнав, что перед ним начальник штаба корпуса, немец иронически поклонился, но тут во дворе послышались выстрелы, крики, и он бросился к открытому окну. Генерал и за ним четыре казака скакали к воротам.
— А… а! — хрипло крикнул немец и, выхватив пистолет, стал стрелять в генерала, повторяя свистящим голосом: — Не уйдешь!.. Не уйдешь!..
Капитан, схватив со стола тяжелую мраморную пепельницу, ударил ею немца по голове. Тот повалился, пистолет глухо стукнул о пол.
— Что вы сделали?! — растерянно спросил начальник штаба. — Ведь нас расстреляют!
— Оделись бы лучше, ваше превосходительство, — грубо произнес капитан. — Поглядите на себя, в каком вы непристойном виде!
В эту ночь германцы захватили врасплох пятнадцатый корпус, по-домашнему ночевавший в Нейдебурге. Несколько тысяч человек были убиты, взяты в плен. Командир корпуса Мартос убежал с четырьмя казаками, но через два дня в окружающих город лесах попал в руки немцев.
Темнело. Белыми искорками сверкали звезды. Чуть светлела в ночи песчаная дорога. Спотыкаясь, без всякого строя, растянувшись на несколько верст, брели солдаты. Каждую минуту, шатаясь, отходили в сторону черные фигуры и валились на землю. Давно уже Карцев не видел вокруг себя ни одного знакомого лица. Он слышал дыхание смертельно усталых людей, слышал ругательства, стоны. Пытался найти Черницкого, Голицына, но тщетно. Он дремал на ходу и наконец упал, наткнувшись на человека, лежавшего посреди дороги.
— Ложись, землячок, земли на всех хватит, — сонно проговорил лежащий и сейчас же захрапел.
Карцев, опираясь на винтовку, встал на колени. «А в самом деле, — подумал он, — почему не лечь, не уснуть? Только не на дороге…»
Он заставил себя встать. Это было очень трудно. Земля влекла к себе. Перебрался через дорогу, толкая попадавшихся по пути людей, ощутил под ногами траву, последним усилием сдернул со спины мешок и повалился. Теплое влажное дыхание коснулось его лица. Что это или кто это — он не сознавал, не в силах был сознавать.
Проснулся от толчка. Два коричневых мохнатых столбика стояли перед глазами. Все тело казалось опутанным тугой жесткой сетью. Он поднял голову, с любопытством и недоумением посмотрел на коричневые мохнатые столбики и осторожно отполз шага на два: всю ночь он спал возле ног лошади.
Заночевавший в лесу обоз уже приходил в движение. Заспанные обозники, почесываясь, ходили между телегами. Никто не обращал внимания ни на Карцева, ни на сотни других солдат, лежавших на земле. Карцев поднял винтовку, рукавом отер росу на штыке и на затворе. По свежести, по особой молодой прозрачности воздуха, по нежной, чуть посеребренной тонкими облачками синеве неба, по красноватым, еще не ярким лучам солнца, не дошедшим до земли, а только золотившим вершины деревьев, он понял, что сейчас раннее утро. Зевота судорожно растягивала ему рот, в ногах ощущалась тяжесть, неловкость. Взяв винтовку на ремень, он медленно пошел по лесу. Вышел на дорогу. По ней брели солдаты. Увидел на их погонах номера и своего полка и пошел за ними. Маленький солдат без фуражки грыз желтую тугую репу. Карцев ощутил жгучий голод. Закружилась голова… Он шел все дальше и дальше. Наконец-то деревня! Свернул на зады, остановился возле большого сарая. Из открытых дверей пахло сеном. А что это за серая кучка? В решете лежала мелкая вареная картошка, положенная здесь, вероятно, для свиней. Он сел на землю и стал есть картошку, даже не очищая кожуры. От жадности горло сжимали спазмы. Он ел и ел…
Звякнуло ведро. Карцев увидел молодую женщину, жалко улыбнулся ей ртом, набитым картошкой. Она тихо ахнула и убежала. Вернулась с глиняным кувшином молока, с хлебом и молча поставила перед ним еду. Он протянул женщине руку. Она робко, лопаточкой вложила в его ладонь свою маленькую жесткую руку и, видимо не желая мешать ему, ушла. Он до последней крошки съел хлеб, выпил все молоко и, отяжелевший, сонный, отравленный еще не прошедшей усталостью, прошел в сарай, забрался в самый угол, раскидал сено, зарылся в него, положив под голову походный мешок, а рядом винтовку.
Он не знал, долго ли спал. Проснувшись, еще полежал несколько минут, прислушиваясь к шуму и крикам, доносившимся снаружи. «Войска проходят…» — понял он, тяжело вздохнул, встал, взял мешок, винтовку и вышел.
По улице, а также по дорожкам, криво и узко проходившим сзади дворов, непрерывно, беспорядочно и шумно двигались солдаты, повозки, орудия. Люди были запылены, как каменщики на стройке. Карцев шел вперед, ничего не видя перед собою. Вдруг сильнейший грохот ошеломил его. Солдаты бросились врассыпную, кто-то кричал, показывая рукой вверх; бородатый солдат крестился. Высоко над лесной дорогой плыла длинная серебристая рыба с толстой, кругловатой мордой. Рыба неуклюже описала полукруг и поплыла обратно. Маленький темный предмет отделился от ее брюха, точно она метнула икру, и полетел к земле.
— Ложись! — закричали повсюду.
А Карцев, как зачарованный, смотрел на серебристое чудовище и лег уже тогда, когда черный косматый столб поднялся с земли, расширяясь кверху, с громом рассыпался вокруг.
Цеппелин медленно уходил на запад.
Третий батальон оторвался от своего полка. Васильев вывел его из моря растрепанных, перемешавшихся между собой войск. Бледный, с перекошенным лицом, шел во главе своей роты Бредов. Он сильно страдал от мучивших его мыслей. В самом деле: была победа, гнали неприятеля, брали пленных и все же разбиты?! Ему стыдно было смотреть в глаза солдатам: ведь он сам был одним из тех, кто своим плохим управлением лишал их плодов самоотверженной работы, разрушал веру в командиров.
С трудом мог он представить, как же все это случилось. Положение резко ухудшилось за каких-нибудь два-три дня. Стремительно, под натиском врага, отступила соседняя дивизия. Затем, лишенные поддержки, покатились и они назад. Казачий офицер, задержавшийся со своей сотней возле стоянки полка, сообщил, что наши фланги сбиты, что немцы прорвались в тыл, мы наступали, а они обходили нас.
Это был худой, жилистый человек с веснушчатым лицом. Садясь на коня, он повернулся к офицерам и показал нагайкой на запад:
— Мы были верст за сто отсюда. Ей-богу, думали, что через месяц загуляем в Берлине… Ведь как дрались, как наступали!.. Я не поклонник пехоты, но должен признать — классически воевали! Хорошие видел полки, превосходнейших офицеров… Как же все-таки получилось это, господа?
И, не дожидаясь ответа, поехал прочь впереди сотни.
На опушке леса стояли три автомобиля, окруженные маленькой группой казаков. Васильев, заметив их прежде, чем доложил ему об этом головной дозор, подошел к автомобилям развалистым охотничьим шагом, щуря глаза, привыкшие к темноте.
— Что за часть? — спросил повелительный голос.
Васильев, сдвинув каблуки и взяв под козырек, отдал краткий рапорт. Он вглядывался в спросившего его человека и все яснее различал тяжелую, плотную в груди и в плечах фигуру, опиравшуюся на борт автомобиля.
— Останьтесь пока при мне.
Васильев узнал Самсонова — командующего армией, которого видел в самом начале кампании. Полный тревожного чувства, Васильев не смел, однако, спросить, почему полевой штаб армии очутился ночью в лесу, вдали от жилых мест, очевидно лишенный связи с корпусами, подвергаясь угрозе неприятельского нападения. Насупившись, он отошел к батальону и вполголоса начал отдавать распоряжения. К нему подошли офицеры, и он отрывисто объяснил им, приказал им идти к своим ротам, явно не желая ни с кем больше разговаривать.
Но слух, что в лесу находится командующий армией, сразу распространился среди солдат. Они с любопытством поглядывали на автомобили, подходили ближе, пытались поговорить с казаками, догадываясь, что раз штаб армии, который должен был находиться где-то далеко позади, попал в массу отступающих войск, — дело, стало быть, плохо.
Так оно действительно и было. Самсонов ехал в Нейдебург, чтобы руководить наступлением своих центральных корпусов. В дороге ему донесли, что шестой корпус отошел, а левый и правый фланги его армии обойдены германцами. Офицер, который привез Самсонову это известие, доложил о тяжелых боях с превосходящими с