— Это он меня так? Это я, капитан Кент, — разбойник и живодер? А мое судно называет пиратским кораблем? Подпись — «Себастьян Лутатини». Да где он, этот самый?..
Капитан Кент искал глазами виновника, а когда увидел его, остановил на нем тяжелый сверлящий взгляд.
Лутатини низко опустил голову и, бледный, с дрожащими губами, стоял перед мостиком, как страшный грешник перед алтарем, не смея даже думать о помиловании.
Матросы, столпившись, смотрели то на капитана, то на Лутатини. Из иллюминатора капитанского салона, вывернув крутые и маслянистые белки глаз, выглядывало чернокожее лицо стюарда. На ростры вышел Викмонд. В его планы не входило это непредвиденное событие, а потому ему предстояло решить вопрос — куда в случае чего примкнуть? Из машинного отделения прибежал кочегар и, ничего не подозревая, начал ругать своих товарищей:
— Какого же черта вы не идете на смену? По две вахты, что ли, мы должны стоять?
В этот момент с мостика обрушились громы. Капитан Кент, потрясая кулаками, рычал, словно одержимый:
— Арестовать Лутатини! В кандалы заковать мерзавца! В твиндек его! Запереть вместе с китайцем!..
Лутатини вздрогнул, объятый ужасом. Палуба, казалось, закачалась под его ногами. Вместо ожидаемой каюты его сейчас закуют в кандалы и посадят в тесное вонючее помещение, где он будет ждать своей дальнейшей участи вместе с разлагающимся человеком. Все это промелькнуло в его голове и исчезло. Вытянув вперед руки, он подошел, точно слепой, к люку и осторожно уселся на промасленный брезент.
Из матросов никто не сдвинулся с места, чтобы исполнить приказ капитана. Только боцман сделал шаг вперед, но тут же в нерешительности остановился. Кто-то из матросов крикнул ему:
— Осторожнее, боцман! Побереги свою дурацкую башку. Другой на базаре не купишь.
Капитан Кент опешил. Он как будто стал меньше ростом и съежился, словно его окунули в холодную воду. Поворачиваясь то к одному своему помощнику, то к другому, он спрашивал сдавленным голосом:
— Это что? Это бунт?
Оба штурмана ничего не ответили.
Команда молчала.
Наступила та страшная пауза, какая бывает после молнии и перед взрывом грома. Но вместо потрясающих ударов все услышали радостные визгливые возгласы:
— Вот она — пришла! Я так и знал, что она будет! Я первый увидел ее.
Это кричал, показывая рукой на океан, поваренок Луиджи. Он оглядывался, подпрыгивал на месте. Молодое лицо его сияло таким торжеством, словно то, что он открыл, несло ему величайшее счастье.
Но сейчас же раздался другой голос, необыкновенно четкий, озаривший сознание жестокой и неумолимой правдой:
— Справа поносу — перископ!
На разные лады повторили матросы:
— Перископ! Перископ!
Внимание всех было направлено на новое надвигающееся событие. Взоры устремились туда, где над блестящей поверхностью океана торчало нечто, похожее на закругленный зеленовато-темный конец тонкого бревна.
Каждый с тревогой думал: чья субмарина, и пустит ли она мину без предупреждения? В смертельной тоске ждали взрыва.
Капитан Кент, продолжая держать в руке письмо, ошалело закрутился на мостике, выкрикивая:
— Где перископ? Вы что-нибудь видите, сеньор Сайменс?
— К сожалению, да, сеньор капитан, — сурово ответил первый штурман.
— Покажите мне.
— Смотрите по направлению моей руки.
Капитан, вскидывая к глазам бинокль, обшаривал поверхность океана и, ничего не найдя, опять взбалмошно обращался к помощнику:
— Почему я ничего не вижу?
У Сайменса мелькнуло подозрение, что «старик» очень близорук и что, может быть, поэтому он и сидел все время у себя в салоне, как истукан, желая скрыть свой недостаток.
— Я не виноват, что вы ослепли.
Про Лутатини забыли. Он продолжал сидеть на люке, ничего не соображая, точно из него вытряхнули всякое сознание. К нему подбежал Луиджи, который чувствовал себя героем, дернул его за плечо и, улыбаясь, промолвил:
— Явилась субмарина, а вы не смотрите!
Они оба стали на люк. Перископ в это время начал подниматься, так что заметить его было легко. Лутатини, приходя в себя, оживился. Вот откуда пришло ему избавление от позорной гибели! О дальнейшем он пока не думал.
Наконец и капитан, словно прозрев, заметил то, что давно уже видели другие.
— Лево на борт! — громко скомандовал он, повернувшись, как на пружинах, к рулевой рубке.
«Орион» начал круто поворачиваться влево, оставляя за кормою длинную дугу вспененного следа.
На мостике появился Викмонд. Правую руку он держал в кармане. На это никто не обратил внимания. А между тем он приготовился перейти в любой момент к решительным действиям. Если бы вздумали взять субмарину на таран, что иногда проделывали некоторые пароходы, он бы не задумался разрядить все восемь зарядов своего браунинга в тех, кто находился на мостике. Но надобности в этом пока не было. И радист смотрел холодными серыми глазами то на всплывающую субмарину, то на беснующегося капитана. Его лицо было неподвижно, как маска, и только ноздри, побелев и вздрагивая, выдавали внутреннее волнение.
Между третьим и четвертым трюмными люками душ, никем не остановленный, продолжал лить на палубу сверкающие струи. Под ним никого не было. Матросы, одни — голые, другие — одетые, столпившись впереди мостика, у борта, следили, как в стороне, теперь уже вправо на траверзе, вслед за перископом поднимается из воды рубка. Страх проходил. Если субмарина всплывала на поверхность, это означало, что сразу топить пароход не будут. И неизвестно еще было, какой нации она принадлежала. Хотелось скорее узнать об этом.
Капитан, звякнув машинным телеграфом, перевел стрелку на самый полный ход и начал кричать в переговорную трубку, угрожая уволить механиков, если число оборотов гребного винта не будет увеличено до отказа. Его выкрики были похожи на хриплый собачий лай.
— Прямо руль! — скомандовал он рулевому, когда субмарина очутилась почти за кормою.
Теперь она вся была снаружи, длинная, изящная в своей зеленоватой окраске и грозная. Из рубочного люка выскакивали на палубу люди. Взвился на маленькой мачте флаг, означающий на международном языке — «остановиться». У носовой пушки засуетились два человека. Раздался выстрел. Над «Орионом», опережая его, пронесся снаряд — пронесся так близко к мостику, что капитан Кент присел за рулевую рубку. На бульдожьем лице, под стеклами пенсне, налившись животным страхом, пучились круглые глаза. Всемогущий владыка сразу превратился в жалкого человека, завопившего срывающимся голосом:
— Разбойники! Зачем они стреляют! Стоп машина!
Сайменс, стоя у телеграфного диска, передал команду в машину, а затем презрительно скосился на «старика», ожидая следующего распоряжения. Остальные два штурмана и Викмонд, находившиеся на правом крыле мостика, многозначительно переглядывались. Поведение капитана, казавшегося за все время плавания неимоверным храбрецом, теперь всех удивило.
Еще раз нарушилась тишина океана, и впереди судна поднялся столб разноцветных брызг.
— Прямо на борт! Стоп! Ход назад! Стоп!
«Орион» наконец покорно остановился.
Никто уже не сомневался, что перед ними, поднявшись из глубины океана, стояла немецкая субмарина «U 23». Пушка на ней замолчала. С палубы спускали маленькую шлюпку.
Капитан Кент, опомнившись, вскочил. Вид у него был все еще встрепанный, как у пьяного. Но голос зазвучал ровно, отдавая распоряжения:
— Парадный трап спустить!
Боцман, сплюнув, промолвил:
— Попали в переделку!..
И с несколькими матросами пошел выполнять приказ капитана.
Некоторые из команды — те, что были голые, — бросились одеваться.
Стюард принес новенький китель и фуражку. Капитан торопливо облачился, одернулся и, сверкая на солнце золотыми галунами, сразу стал внушительнее. В пенсне, с задымившейся сигарой во рту, лицо его приняло выражение беспечности. Раза два солидно прошелся по мостику, бросая взгляд на немецкую шлюпку, направлявшуюся к пароходу. В ней сидели только два человека, и это служило хорошим признаком. Капитан сейчас же пришел к мысли, что судно его не будут обыскивать, ибо для этого пришлось бы захватить людей больше. Очевидно, особого подозрения у немцев не было. Потом он заметил, что продолжает держать в левой руке письмо, и очень удивился этому. Глаза его, кого-то разыскивая, начали шарить по лицам матросов.
— Лутатини! — вдруг крикнул он.
— Есть! — испуганно откликнулся тот из кучки матросов.
Капитан заговорил почти ласково:
— Я ничего не помню, что написано в этом письме. Поэтому уничтожаю его. Поняли?
Клочки бумаги полетели за борт.
— Понял, сеньор капитан. Спасибо.
Матросы, переглядываясь, улыбнулись.
А капитан Кент снова заговорил, обращаясь уже ко всем:
— Вам, вероятно, каждому известно, что мы идем в Барселону с зерном. Не так ли?
— Да, да сеньор капитан, — хором ответили с палубы. — Идем в Барселону с зерном.
— Очень рад иметь в своем распоряжении таких сообразительных матросов.
Карнер поднял на мостик злые глаза.
— Хорошо, сеньор капитан, что вы напомнили об этом. Я все время думал, что мы идем в Марсель и что у нас в трюмах не зерно, а какой-нибудь военный груз.
Капитан Кент, округлив глаза, хотел было зарычать, но сию же секунду спохватился и, усмехаясь, игриво прищурился:
— Хе-хе-хе! Чудак нашелся. Память у него короче воробьиного носа.
Викмонд, торжествуя, едва сдерживал смех. Поваренок Луиджи, желая обратить на себя внимание, крутился среди команды. Прелат щелкнул его по носу. Матросы перебрасывались шутками. У Лутатини были свои думы: он ждал от отца телеграмму, которая должна была избавить его от страдания и унижения, но вместо этого все пошло шиворот-навыворот. И никто не мог бы сказать, куда судьба его повернется через пять минут. Обращаясь к товарищам, он спросил уныло:
— Что же теперь будет с нами?
Рыжеголовый Кинче ответил ему самым серьезным тоном: