ямо на север... "Если теперь согласовать рейд с моментом решительного удара на Соленую Падь с других направлений..." - подумал Мещеряков и позвал комиссара Петровича, а также нового начштабарма Безродных.
Безродных состоял помощником при Жгуне, держался всегда в тени, может быть, потому, что в прошлом тоже был офицером. Однако Жгун оставил его вместо себя, этого было достаточно, чтобы относиться к нему с полным доверием.
Новый начштабарм сунул руки в карманы потрепанных галифе, снятых, должно быть, с какого-то юнкеришки и слишком узких ему в коленях, прошелся по комнате туда-сюда, а подойдя к карте, молча, точь-в-точь как делал это Жгун, ткнул в нее пальцем.
Показал не куда-нибудь, показал Моряшиху.
И Петрович понял, и все трое они окончательно поняли, пережили одинаковую боль: придется снова брать эту постылую Моряшиху! Никому - ни белым, ни красным - до нынешнего дня всерьез не нужную и все-таки уже не раз переходившую из рук в руки. Придется. Немедленно.
В отличие от Безродных комиссар Петрович говорил громко, довольно долго, без конца допытывался: а что будет, если противник постарается свой рейд совершить, но Моряшиху - обойти? А что, если из Моряшихи кавалерия пойдет не в самостоятельный рейд, а вместе с пехотой? Что должны в это время делать луговские? Что - главный штаб? Самая большая группа партизанских войск под Знаменской? И та, которая поменьше, - под Семенихиной?
Струков сказал:
- Все одно белый сделает, как товарищ главком говорит, - пойдет с кавалерией бором, бором от Моряшихи!
И Петрович вопросы закончил, стал тереть очки. Подтвердил:
- Так...
Уже за полдень прибыли в Старую Гоньбу.
Полком соколов командовал теперь Громыхалов, помощником у него был мадьяр Андраши.
Бывшие однополчане встретили Петровича ликованием. Были ему благодарны, что приехал не один - с самим главкомом.
Мещерякову же представилась ночь, когда он шел с красными соколами на Малышкин Яр, когда ставил перед ними задачу этого налета, а часом раньше преследовал жиганов, Антоху Юренева и с ним еще каких-то двоих, похитивших Тасю Черненко.
И все это был уже давний, совсем устаревший счет...
Провели рекогносцировку, спросили разведчиков и перебежчиков и установили: Моряшиху-то брать теперь совсем не просто!
Белые заняли оборону и в самом селе и вынесли позиции на гребень увала, к поскотине. Оттуда простреливались оба склона и вперед и назад - на подступах к окраинным улочкам.
Внизу, в междугривье, белые тоже понарыли окопов и опять-таки выдвинули их за цепочку небольших, заросших камышом и набитых карасями озер. Со стороны бора сожгли десятка два окраинных изб, образовали открытое, хорошо простреливаемое место.
Тут не то что одним - двумя полками управиться нынче невозможно против такой обороны.
Еще недавно Малышкин Яр такими же силами Мещеряков и не думал брать, сделал ночной налет и ушел. Нынче складывалось - уходить нельзя.
И подкреплений ждать нельзя, вот-вот могла объявиться белая конница, признаки были к этому все: белые под конвоем посылали моряшихинских мужиков за сеном на луга, на пашни - за овсяной соломой.
Закручивалась война; все больше и больше требовала риска, отчаянности.
Стали думать.
Решили - поджечь камыши в тылу низинных позиций.
Сделать ложную атаку со стороны бора.
Еще решили, что самое главное - это огневые позиции белых на увале, их надо уничтожить, суметь обойти.
От мыслей, даже от самых хороших, число штыков в полку красных соколов не прибавлялось. Ни на один.
И тут Громыхалов, новый командир полка, вздохнул, засопел, сморщил все свое заросшее плотной черной щетиной лицо.
- Призывать надо арару...
Мещеряков промолчал.
Еще говорили, думали, а потом уже мадьяр Андраши, будто пережевывая во рту "ер", тоже сказал:
- Ар-ра-р-ра? И нас - вперед. Да?
Мещеряков промолчал, а тогда Петрович сказал ему:
- Решай, главком. Иначе нельзя, и лично я - за!
Арара делалась так.
В засаде где-нибудь, скрытно, собирали партизаны вершних ребятишек и стариков. У передних - две-три берданы, заряженные дымным и вонючим порохом, у остальных - обыкновенное дреколье.
В решающий момент лавина эта мчится на противника, оружие у нее одно: "Ур-ра, ур-ра!" Кони - топочут, ребятишки - визжат, старики - рыкают, из всего этого получается другое: ар-ра-ра-а-о-о.
Взглянул на Петровича. Вдвоем принимать решение легче, чем одному. Их теперь было двое.
Призвали старика - главного по этому делу во всей Старой Гоньбе.
Расстегивая гимнастерку, чтобы легче дышалось в немыслимой жарище штабной избы красных соколов, Мещеряков глядел на всклокоченную бороденку, в голубенькие глаза.
Старик стоял, заметно стесняясь, будто пришел просить главкома о каком-то одолжении. Перекладывая из руки в руку драный треух, говорил:
- Ну, ить что - надоть, значит, надоть...
- Боязно? - спрашивал Мещеряков.
- Бегали мы в арару в эту, сказать, так не один раз. Ничего. Бог милостив. Обходилось.
- Ни разу не случалось? - спросил Мещеряков уже веселее, с надеждой.
- Ну, тоись не так чтобы вовсе не случалось. Тут в последний раз постреляли двоих мальцов. Большой-то пальбы они, белые сатрапы, не могут сделать, не выдерживають - нервы у их не хватает. И бегуть оне в степ. Нам того и надо.
- Тут и весь-то счет - на нервы, - согласился Мещеряков. - Ребятишек куда бы все ж таки в сторонку. А? Либо совсем позади. Только для виду. Поскольку у них жизнь впереди.
- Да ведь мы и все в то время - тольки для виду. Тольки для его. Ну, а за ребятишек мы нынче не в ответе. Нет! Ребятишки, они - дар божий, вот пущай бог за их в эту пору и отвечает. Это ему предстоит принять на себя, когда он такую войну затеял. А мы - мы еще и в Соленую Падь успеем сбегать за престарелыми и за детками. Чтобы у нас хорошая масса получилась у всех вместе! Многие пойдут за народное дело. И даже - с любовью!
Уходил старик безо всякого желания - ему хотелось с главкомом поговорить. С порога все еще доказывал:
- Хорошо богу-то наверху - един! Единственный! И шкуры с его никто не спущает, и он пальчиком никого не трогаит! Но ты гляди, товарищ главнокомандующий, силами, - противники тоже могут выдумать. Они - слезную стенку из моряшихинских детишек и женщин запросто могут выдумать! Нам встречу!
- Ну - хватит, отец! - вдруг крикнул Мещеряков. - Договорились же обо всем - и хватит!
Старик пугливо и недоуменно глянул кругом, накинул шапчонку, хлопнул дверью...
Спустя чуть время Мещеряков спросил:
- Что за стенка? Слезная - что за стенка? Это я уже вовсе не знаю! Не в курсе...
- Просто! - объяснил Громыхалов, слегка зевнув и кое-как перекрестив черную поросль на лице. - Белые идут в атаку, а наперед себя гонят все тех же стариков и ребятенков! Опять же их!
Как-то уж очень незаметно и легко получилось это решение - пустить в дело арару. Слишком простая отчаянность, и, должно быть, от этой простоты так сильно волновался нынче Мещеряков.
Непривычно волновался...
Камыши в тылу низинных позиций загорелись спустя каких-нибудь полчаса после начала боя. Подожгли их моряшихинские - еще накануне удалось с ними на этот предмет договориться.
Дым клубился сразу в нескольких местах - густой, коричневый и тяжелый. Наполнял междугривье, а вверх по склону, к избам Моряшихи, полз медленно, неохотно.
Белые отошли в село - не понравилось, что у них сразу же за спиной горит и полыхает, они заняли оборону повыше, в огородах, в крайних постройках.
Вывалявшись в грязи и в пепле, шахтеры Васильевских рудников - два взвода при одном пулемете системы "кольт" - под покровом дыма тоже пробрались в село, почти до первой улицы, и стали простреливать ее в обе стороны. Однако и сами через эту широкую голую улицу, без кустарников и палисадников, даже без обычного придорожного бурьяна, перейти не могли - ее белые тоже простреливали.
Еще одна рота партизан оставалась на возвышенности по другую сторону коричневого смрадного дыма с багровыми и ленивыми языками огня... Дым непрестанно множился из клубка в клубок, колебался по всей низине, застилая узкие озера; багровые огни медленно, но жадно и упорно жевали сыроватый высокий камыш, а поверх этого дыма и этого огня рота вела с возвышенности свой ружейный и пулеметный огонь - поддерживала васильевцев, не позволяла их окружить, на худой конец - обеспечивала им выход из села, обратно в дым.
Бывшие громыхаловские роты штрафников находились в бору, в непосредственной близости от церковного увала, почти не стреляли, но делали вид, что их очень много, и держали против себя тоже немалые силы противника. Настоящее же наступление со стороны бора оказалось бессмысленным: противник укрепил церковный бугор, поставил на нем орудия и пулеметы, еще пожег постройки вокруг площади и надежно прикрывал фланг, как наиболее опасный во всей его обороне.
Это все было по одну сторону села.
По другую же сторону, примерно в полутора верстах от крайних изб, в сосновой рощице с густым зеленым подростом, которая откололась от большой, уже потемневшей к зиме ленты бора, сосредоточено было конное подразделение соколов. Эскадрон не эскадрон, что-то вроде того. Время от времени конники выходили на выгон, вытоптанный и ровный, как стол, а здесь их встречала артиллерия противника.
С наблюдательного пункта, расположенного в кустарнике, еще чуть в стороне от рощи, эта артиллерия отлично была видна Мещерякову.
На церковной площади - прямо на бугре, на котором красовалась и сама церковь, - великолепный божий дом, уже при временном сибирском правительстве снизу доверху заново покрашенный в небесно-голубое по случаю изгнания большевиков за пределы губернии, как раз против паперти стояло два трехдюймовых орудия. Как только конники появлялись на выгоне, появлялись на этой церковной голубизне и короткие вспышки огоньков, и легкие дымки, заслонявшие эти вспышки, а когда дымки, поднимаясь, почти достигали колокольни, к наблюдательному пункту Мещерякова подкатывалис