Семен оглянулся. В глазах было непонимание и тоска.
– Засади ее!.. – Баландин выругался.
– Товарищи, вас услышат…
– Услышат?.. Да пошли они!.. Мы тут не шашки гоняем…
– Сарычев, нашатырь!..
– Мы этого Мунтерса!..
– Еще вдохни, еще… Дай, виски натру!..
– Семен, давай брюки. И халат, халат…
– Обтянись – и засади ее! Пойдет сама!..
– Бэкстон всегда нашим затягивает хлопок. Хрен с ним! Ты спокойненько обтянись. А поясницу держи!..
– Не обращай внимания! Шуруй!..
– Не пускай движение самотеком, – говорил Задорин. – Контролируй движение. Нельзя самотеком. – Лицо у него вдруг заострилось. Нос, покрупнев, горбато выдвинулся. Верхняя губа по-заячьи поднялась, открыв зубы.
Ассистент вышел на помост и смахнул ногой щепку.
– Оживи «железо»! – Я обнял Семена за плечи и шагнул на сцену. – Слышишь, оживи! Оживи «железо»!..
Этот вес давал ему шанс на победу. С таким результатом Семен мог претендовать на золотую медаль. Я был уверен в подавляющем преимуществе Семена. Только бы он сумел отбросить почтение к рекордам. Тогда темповыми движениями он обеспечил бы это подавляющее преимущество.
Почтение к рекордам всегда отзывалось на активности мышц-антагонистов. Включаясь в борьбу, эти мышцы обворовывают силу. Штанга действительно начинает весить как «предел». А «пределы» Семена гораздо выше всех рекордов. И Мунтерс оказался бы не опаснее любого другого атлета, если бы Семен сумел разбудить свою силу. Этот поединок решал судьбу силы Семена. Она могла так и не проснуться. И Семен никогда бы не почувствовал, что его мышцы – самые сильные. И он, имея силу великого первого, не шагнул бы в победу.
Я знал это. И, как умел, вел Семена. Это были знакомые ухабы. Я видел их, Семен еще нет. Я не хотел, чтобы Семена сшибли эти ухабы. И я был с ним. Я раскалял себя поединком. Если и увидишь, не найдешь приема, чтобы их взять. И я раскалял себя поединком.
Только бы Семен ощутил эту хилость рекордов! Только бы отрекся от всеобщего почитания высшей силы!
Подвести его к презрению чужой силы, отрицанию исключительности чужой силы, затхлости авторитетов сильных.
Я знал уже тогда, что за сила, когда свободен от суеверий. Я знал, как просторен и велик этот мир освобожденных желаний. С первых своих поединков я испытал, что значит мир, остуженный силой привычных мнений, силу сопротивления этой среды, подчиненной предрассудкам. Я знал, как созидательно чувство, отрекшееся от молитвы. Я берегу это чувство, служу этому чувству. Всеми победами обязан этим чувствам. Опрокинув догматы силы, я увидел необозримость путей. И я понял направление своих побед.
И когда я это понял – я нашел себя. И навсегда поверил в свое дело, в то, что оно не пустышка и я здесь не ради сытостей тщеславия…
Семен дышал сипло, прерывисто. Мышцы судорожно напрягались. Черный провал зала обжигал. Желания всех налегли на волю моих чувств. Я ощутил пустоту и одиночество. Слабость легла в мышцы. И я стер эти чувства. Я знал, как это сделать. Опыт и жесткий тренинг чувств научили меня придавать значение лишь цели. Я не пропускал в сознание чувства, которые настораживали мышцы-антагонисты. Вернее, я был научен не осознавать эти чувства, оставлять их неразвитой посылкой мышления. Я видел их, слышал, но не воспринимал. Я как бы шел мимо обозначений чувств, мимо сухих безжизненных символов. Я утратил восприимчивость ко всему, что не соответствовало решению цели. Годы испытаний выработали свою систему поведения. Я исключил все пути слабостей. Я мог положиться на себя.
…Я что-то шептал. Другие не поняли бы. И я не опасался быть услышанным, быть смешным. Я выстраивал нужные слова. Они взводили мышцы, обозначали направления чувств.
– …Оживи «железо»! – Я снял свою руку с его плеч. И на моих глазах он медленно и бесшумно направился к штанге. И я стал терять зал. Я слепо водил головой, а отчетливо видел лишь гриф. Видел серую рубашку насечки и себя над грифом…
Я стоял и ногами проверял пол, устойчивость своего положения. Я вслушивался в ритм своей жизни и ритм назначенного усилия. Я добивался однозначности этих ритмов.
Карев наклонился. Мышцы подобрались, опробывая тяжесть. Руки провернули гриф. Захрустела раздавленная канифоль…
Мысленно я все повторял за ним. В своем воображении я тоже присел и опустил руки на гриф. И потом я тоже выпрямился, расслабив руки. Они повисли вдоль туловища. Я забирал в них чистую кровь.
Потом я снова сложился. Скользнул ладонями по грифу. Нашел хват и тогда уже окончательно вошел в стартовое положение. Я проверял готовность нужных мышц, блокировал командами мышцы-антагонисты. И по мере того как воспринималось ощущение тяжести, я включал мышцы. И штанга тронулась вверх.
Я еще бормотал какие-то слова. У меня есть свои слова. Надежность этих слов. Когда я пускаю их в дело, уже знаю – не отверну. Эти слова определяют яркость моих чувств. Чем мощнее этот импульс чувств, тем полнее они впрягаются в работу. И я впрягся в свои мышцы.
Я снял вес ногами. Руки лишь держали штангу. Я запретил рукам быть напряженными. Руки держали вес, но не работали.
Штанга сделала меня горячим и очень твердым. Мышцы выложили меня.
Я стал вводить в работу спину. Ноги работали в режиме максимальной отдачи. Я увеличил скорость движения, и штанга мгновенно прибавила в весе. Но мышцы полнее отдали свою силу, и натяжение тут же ослабло. Штанга набирала скорость, осаживая меня.
Я впрягался в новые большие мышцы. Штанга сбрасывала тяжесть в назначенных мышцах. Движение было легким и изящным. Мне нравилось это движение. Я вписывался в него очень точно.
Я оседал в свои мышцы, проваливался в надежность мышц. «Замок» обеспечивал прочность хвата. Я не думал о «железе». Я набирал ритм усилия.
Я провернул ладонями гриф и грудью пошел под него. И я услышал все суставы. Как бы согласованно и пластично ни стыковались элементы движения, а этот момент всегда обозначают суставы.
«Железо» еще не успело вернуть свой вес, оно еще рвалось вверх. Я поймал его, слегка отвел плечи и направил локти вдоль туловища.
Я выполняю жим по-своему. Обычно в жиме не работают грудные мышцы. Но я изменил старт. Я чуть больше стал отводить плечи. Это создало возможность для участия грудных мышц в жиме. Я нашел для жима новые мышцы. Я резко увеличил мощность этого усилия. Всю работу на тренировках в жиме я стараюсь свести к жиму лежа на наклонной доске. Это лучшее упражнение для тренировки грудных мышц. И я добился того, что мои грудные мышцы, мышцы плеч и рук приближаются по силе к мышцам ног. В честном силовом жиме, не таком, как у Клода Бежара, мне нет равных. И даже Торнтон не смог бы со мной конкурировать…
Я напряг бедра, расслабил кисти, опустил плечи. Я лег на позвоночник, уперся в него.
Я уловил движение рук судьи. Это была команда на жим.
Я вложил в срыв всю совокупную энергию мышц плеч, рук и груди. От высоты срыва зависел успех. Если он высок, мышцы оказываются в наивыгоднейшем положении. И развивают наибольшую мощность. Я снял штангу высоко и точно.
И я впрягся в жим. Мышцы туже и туже стягивали меня. Я чувствовал, как мышцы становятся тверже. Они становились тверже с каждым мгновением, быстрее каждого мгновения. Меня задвигала жесткость мышц.
Я знал, когда мышцы окаменеют, усилие иссякнет. Я знал, когда меня стиснет твердость мышц, все будет кончено. И я гнал «железо», запрещая мышцам опаздывать с усилием.
Я слышал скорость штанги, примеривался к ней, узнавал ее – это был заданный ритм, мой ритм. На такой скорости штанга должна была пройти. И она прошла.
Я сделал последнее усилие мышцами спины и совместил свой центр тяжести с центром тяжести штанги. Вес был на прямых руках и застопорен.
Я ждал команды. Я догадался о ней по гримасе, которая исказила лицо судьи-фиксатора. И по тому, как зашевелилась темнота за его спиной, как зарябили вспышки блицев и ровно лежала штанга в моих руках.
Я опустил «железо» и осторожно глотнул воздух. Я не дышал все усилие. Я глотнул очень мало воздуха. Я проверял себя. Я сидел на корточках и делал вид, что закатываю штангу на середину помоста. Нет, я сработал точно и быстро – шока не было. Я отпустил гриф, выпрямился и повернулся к табло.
Три белые лампочки выдали команду победы…
В оскале мокрого бледного лица я узнал улыбку Семена. Он торопливо шел ко мне. Его плечо ерзало в нервном тике.
И тогда я впервые услышал зал. Теперь он не угрожал моим усилиям, и я пустил его в свое сознание. В черном провале за рампой голоса слились в вой.
– Пусть теперь работает, – сказал я. Я имел в виду Мунтерса. – Пусть! Теперь точка, не уйдет!..
И я почувствовал запахи. Привычные запахи всех залов. Воздух был разогрет прожекторами. Здесь на сцене он был сух и жарок.
Я стоял неподвижно. Я не выполнял жим, но «железо» не обошло меня. Я был с Каревым в одном измерении чувств. И я понял, он зацепился за верные чувства. Дело пойдет…
И я не ошибся, этот сутуловатый обилием мышц спины и плеч атлет был создан для поединка. Талантом борьбы была отмечена его сила.
Четыре с половиной часа выступали полусредневесы. И четыре с половиной часа Семен открывал для себя свою же силу. В ту ночь он был велик.
Я «менажировал» Семена на всех чемпионатах. Я не мог поступить иначе. Он верил каждому моему слову. И все его неудачи я растворял напряженностью своих чувств. Я знал, какими словами и как оживляют «железо». И еще я, наверное, умею «менажировать».
Я «менажировал» Семена на чемпионатах в Амстердаме, Москве, Софии и Чикаго… Чикаго! Безумный город, помешанный на машинах и рекламе. Огромный задымленный город. Город, у которого отнято небо и в жилах которого отравленная кровь нескончаемых забот…
В Чикаго Клод Бежар фуксами в жиме отыграл у Семена пятнадцать килограммов. И все равно Семен «съел» бы его, но в решающей попытке в рывке он поспешил встать и уронил уже взятый вес!
На другой год Бежар выиграл приз Москвы, и опять своими жульническими фуксами. Это второе поражение потрясло Семена. Он потерял веру в себя и в спорт. Какое-то время мы переписывались, но потом Семен вообще забросил тренировки и уехал из своего города. И теперь никто не знает его адреса…