Солнце спустилось еще ниже и уже заглядывало в глаза, обжигало окна домов, рассыпаясь в дорожной пыли. Взбитая последним автобусом, уходившим на станцию, она долго плавала в воздухе, искрясь. Река уже задышала вечерней прохладой, накрывая ею поселок. Пыль двинулась в сторону огородов, поднявших высоко над изгородью золотые шапки подсолнухов.
Сергей вытащил из одного несколько лепестков. Они были очень красивы: тугие, налитые желтым соком и в то же время легки и прозрачны, как крылья стрекоз. Он осторожно завернул их в носовой платок и положил в нагрудный карман штормовки.
Сразу за огородами начинался поселковый стадион: ровная, большая лужайка, отхваченная когда-то у пустыря, что тянулся до самого леса. На стадионе давно не играли. Там, где должны были находиться ворота, густой нивой сверкал бурьян, а на месте других уже росла березка с обломанными до макушки ветками. Под березкой валялся Пашка Курдюмов, точь-в-точь подраненный футболист. Был он в майке, брезентовых штанах, вставших огромным пузырем на заднице. Лежал на животе, вольготно раскинув ноги в избитых кирзовых сапогах. Подметки, отполированные о траву, в лучах заходящего солнца светились, как автомобильные фары.
Пашка был пьяный.
Про него говорили, что всегда он пьяный.
Говорили, что пить начал сразу после свадьбы, которую сыграли год назад всем поселком для него и учетчицы лесопункта Нюрки Ивановой, девицы с ярко накрашенными глазами, которые, в зависимости от освещения, становились то голубыми, то зелеными. Потом оказалось, что она уже беременная… И поехало.
Сергей тронул Пашкино плечо. Пашка спал. Пошевелил. Пашка пошевелился. Перевернул его на спину. Пашка перевернулся. Попробовал посадить. Пашка, не открывая глаз, сел. Покачался из стороны в сторону и сунулся носом в траву.
Сергей отошел в сторону и закурил. Мимо, тяжело переступая ногами, брели поселковые коровы.
Пастух, высокий старик с серым небритым лицом, опершись на палку, смотрел в их сторону, время от времени сплевывая.
Низко, обдав горячим ветром, пролетел вертолет и сгинул за ближайшими избами.
— Дай закурить!
Пашка уже сидел и мотал головой. Он с трудом ухватился за беломорину деревянными пальцами и, уронив голову на волосатую грудь, где возились маленькие рыжие муравьи, уставился на нее, соображая, что бы это значило.
— Ты кто таков?
Сергей сказал.
— Гад ты! — брякнул Пашка, и папироска в руках у него рассыпалась.
Сергей повернулся и пошел в поселок. Поравнявшись с огородами, он оглянулся. Пашка стоял на четвереньках, и его сильно раскачивало. Он, наверно, очень хотел подняться…
Маленькое, тусклое оконце, словно кусок белой жести, прибито к стене. Сквозь него Сергей увидел первое утро на Савеловской гидроточке.
Домик — у подножия высокой горы, вся растительность на южном склоне была снесена недавним палом. На фоне бледного неба были отчетливо видны два каменных пальца, венчавших вершину. Под вечер они окрашивались уходящим солнцем, тлея, как две головешки. Когда солнце скрывалось, они тотчас же гасли, слившись с потемневшим небом. Но чаще гора была затянута серыми безобразными тучами или туманом. По утрам он медленно стекал по каменным складкам, долго полз среди черного бурелома, собираясь в обгоревшем кедраче, протискивался сквозь редкий подлесок и стекал в реку.
«Вот и все, — разглядывая бесшумно летящую в двадцати метрах реку, думал Сергей, — вот мы и встретились по-настоящему с тобой. Теперь-то уж я знаю, какая ты. Теперь не в школе я твоей, ты будешь проходить у меня экзамен. Посмотрим, что у нас за жизнь получится».
Сейчас он и не представлял себе какого-нибудь другого дела, другого пути, чем тот, который столкнет его с этой рекой. Ему даже казалось, что в техникуме он учился именно для того, чтобы быть здесь. Все позади. Кончились бесконечные разговоры в общежитии, какая профессия лучше, а какая хуже, где работать лучше, а где не совсем. Поиски смысла жизни в молодежном кафе, куда народ набивался по большей части от скуки, безделья. А когда скучно, можно дискутировать о чем угодно, сколько угодно, благо коктейли подают. Вчера вечером, слушая Пашку, он понял, что нет никакого смысла жизни в его чистом виде, есть смысл дела, принятого всей душой, и только тогда, когда это есть у человека, будет все, будет у него и смысл жизни.
Сергей взял полотенце и вышел во двор. У печки, сложенной из крупных голышей, взятых глиной, возился Пашка. Из жестяной, кривой, как сапог, трубы летел дым.
— Проснулись? — вытирая запотевший лоб, спросил Пашка.
— Аня еще спит. Измучилась за дорогу.
— Попятное дело. Пускай. А я вот ленков натаскал — будет у нас на завтрак ушица.
— Пашка, у тебя не найдется косы?
— Есть коса. Я метеоплощадку обкашиваю. А на что она тебе?
— Да матрас замучил. Будто камней туда наложили. Хорошо бы сенца набить.
— Это можно. Вот позавтракаем… А ты куда? — спросил он, заметив у Сергея полотенце.
— Помоюсь… пойду на реку.
— Вот по этой тропке. Смотри, вода холодная.
Тропинка вывела к песчаному пятачку, из которого вовсю лезли зеленые стрелы лозняка. Здесь стояла моторка. Сергей разделся и повесил одежду на веревку, держащую лодку за мощный корч, высовывавшийся из суглинистого берега. Бросил пригоршню воды в лицо. Вода была очень холодной и тяжелой. Брызги, казалось, достали до самого сердца, и оно тихонько сжалось. В памяти мелькнула та Альма, та минута, когда он тонул в ней. Он пришел к ней, чтобы умыться и крепко растереться полотенцем, но сейчас он понял, ее надо переплыть, если он этого не сделает сегодня, сию минуту, он возненавидит себя.
Зло сжав зубы, он начал высматривать ориентир на противоположном берегу. Нашел. Черное, притонувшее бревно, ушедшее комлем в сырую землю. В это время на излучине реки, метрах в ста ниже по течению показался Пашка с вязанкой хвороста на спине. Пашка остановился и что-то крикнул ему. Если до этого момента какое-то чувство осторожности придерживало Сергея, то теперь ему оставалось или плыть, или срамиться. Его поза слишком красноречиво говорила о намерениях, и Пашка о них не мог не догадаться. Сергей помахал Пашке рукой и, зажмурившись, стремительно бросился в воду. Еще под водой ему показалось, что он отбил живот — неудачно нырнул. Но когда он выскочил на поверхность, сильная боль захлестнула грудь, словно его протянуло по песку. Противоположный берег стал сразу очень высоким и стремительно летел мимо. Сергей зажмурился и, зарывшись с головой в воду, яростно рванулся вперед, не чувствуя уже ни боли, ни рук, ни ног. Ему стало стыдно, оттого что он, такой молодой, сильный мужик, до такой степени перетрусил, перетрусил на всякий случай. Эта река о тридцати метрах меж берегами того не стоила. Ну да, сказал он себе, это сейчас, когда до берега рукой подать, можно и покуражиться. Эта река многого стоит. Какая холодная вода!
Он расслабился, решив дать реке снести себя, чтобы немного отдышаться, и потом, уже не чувствуя ничего, кроме ледяного тела реки, поплыл наискосок по течению.
Его снесло метров на пятьдесят от ориентира. Берег здесь был обрывист и сильно подмыт недавним наводнением. Чуть ниже дерновой подушки тянулась полоса лесного мусора. У самого берега было по пояс, а нога уходила в ил по колено, поэтому выбраться из воды было сложно. Трубчатые корни каких-то растений, похожих на старые веревки, легко рвались в руках. У него свело от холода поясницу, ноги деревенели. Сергей что есть мочи карабкался по рыхлому берегу наверх, но каждый раз срывался в воду, и ему стоило большого труда удержаться на месте. Течение здесь было сильное. Вот тебе и победа, подумал он, вот где ты решила меня доконать. Обратно мне уже не выплыть, здесь не выбраться…
В это время сзади раздался рев мотора, и вода захлестнула плечи. Сергей оглянулся и увидел Пашку на моторке.
— Купальщик! — Пашка выматерился. — Я тебе поплаваю. — Лодка сильно ткнулась в берег, и Пашка чуть не свалился в воду. — Держи штаны, стиляга!
Сергей, с трудом вытягивая ноги из ила, ухватился за борт.
— Лапти сполосни, — сказал Пашка, помогая Сергею перевалиться через борт.
Пашка прихватил полотенце. Пока Сергей растирался, он вытащил из-под сиденья старую телогрейку.
— Накройся. И давай за весла, да с парком…
— Бензина жалко?
— Жалко у пчелки! Обдует враз — и заказывай «скорую». Да и не в этом дело…
— А в чем же? — спросил Сергей, часто упираясь веслами в воду и чувствуя, как руки и ноги покалывает острыми горячими иголками, как собирается под телогрейкой тепло. Он был рад, что его путешествие закончилось так удачно. Еще немного, и он бы сдался окончательно, поняв, не ему тягаться с этой рекой. Пашка спас его, спас его душу. Другой бы на его месте вкопался бы в берег, размахивал руками, чего-то советовал. Хороший Пашка. С таким не пропадешь. Теперь, когда наплыла теплая волна благодарности к этому бородачу, хмуро восседавшему на корме, он вдруг вспомнил мужика в ободранной шапке, там, на аэродроме в Соколовке, и его слова про Пашкину жену. Вчера он ничего не мог сказать Пашке. Все было неожиданно. «И теперь не скажу, — подумал он, — вместо благодарности — ведро помоев на его голову… Нет, надо. Может, трепотня все это? Черт, как неудобно…» Не сказал, а спросил снова:
— А в чем же дело?
— Работать надо. Кой черт тебя в воду понес? Я же тебя предупреждал и с берега кричал. Ну и начальство у меня… Тут в августе пьешь — зубы млеют, а то июнь… Водичка-то наша ледниковая. Или не знал?
— Да знал…
— Чего ж лез?
— Я в Соколовке купался, думал…
— В Соколовке яблоки растут… Не запарился? — спросил он вдруг, заметив, что Сергей стал тяжелее ворочать веслами.
— Есть немного.
— Ничего. Тебе сейчас полезно. Круче к берегу бери.
Пашка достал из-под скамейки тряпку и, окунув ее в воду, стал замывать запачканный илом борт лодки. Борода его была мокра, видно, когда помогал Сергею залезть в лодку, обрызгался. Под ярким, уже побелевшим солнцем она сверкала алмазными каплями. Борода стала уже, длиннее, и оттого лицо вытянулось и казалось задумчивым.