— Чист якорь! — раздался с бака голос помощника командира.
— Закрепить по-походному! — ответил с мостика Василий Степанович.
— Малый вперед, — скомандовал он в машину.
Винт завертелся, и шхуна медленно направилась в море, пробираясь между тесно стоящими судами.
На палубе кипела работа. Убрав якорь, матросы принялись закрывать брезентами и забивать клиньями грузовые люки, крепить шлюпки и другие переносные предметы, чтобы они не могли сдвинуться при качке.
Все работали серьезно, торопливо, и только изредка раздавался голос помощника командира.
Близилась полночь. Облака сгустились и поднялись над горизонтом, застлав все небо, но ожидаемая буря еще не наступала.
Шхуна быстро бежала на юг, вздрагивая от оборотов винта и слегка покачиваясь на мелкой отлогой зыби.
Каждый час капитан останавливал машину, чтобы измерить лотом глубину моря и достать со дна образчик грунта, который в этом месте характерно изменяется по мере приближения к опасному Чеченскому мысу.
Василий Степанович и его помощник оба стояли на мостике.
Первый караулил у компаса Полярную звезду, чтобы определить девиацию, второй смотрел в бинокль на горизонт.
Около получаса прошло в молчании.
— Не выходит, проклятая! — заговорил капитан. — Все небо замело облаками!
— Да теперь уж не выйдет, Василий Степанович! — отозвался помощник. — Уже не разъяснит! Вот что солнышко утром скажет?
— Вся надежда на лот да на последнюю поправку; прошлый рейс тоже с железом шли, большой разницы быть не может, и то я на всякий случай взял на полрумба мористее.
— Может, до шторма еще проскочим в Петровск, Василий Степанович!
— Едва ли… Продолжайте бросать лот каждый час, а с двух часов, когда начнем по расчету огибать Чечень, — так каждые полчаса.
Опять оба замолчали и застыли в своих позах — один устремил глаза в темное грозное небо, другой сквозь бинокль смотрел на мрачный, едва обозначавшийся горизонт.
Вдруг что-то зазвенело в воздухе, и слева, со стороны открытого моря, пронеслась холодная сырая струя ветра. Через минуту звон перешел в густой, басовый гул, и начался шторм. Запенились, загудели волны и одна за другой застучали в борт тяжело нагруженной шхуны.
— Все ли хорошо закреплено на палубе, Илья Федорович? — раздался в темноте голос капитана.
— Все! — ответил помощник. — Будьте покойны.
— Возьми еще полрумба на ветер, — скомандовал капитан рулевому.
— Эсст полрумбу на витур, — ответил рулевой, нагибаясь под обдавшей его с ног до головы волной.
Буря разыгралась нешуточная. Ветер колотил снастями о дрожащие под напором мачты. Волны вкатывались на палубу и клокотали, ударяясь в борта, не успевая стекать в открытые полупортики. Перегруженная железом шхуна не всплывала и «не отыгрывалась от волны», как говорят моряки, а только быстро и порывисто качалась из стороны в сторону, напоминая «ваньку-встаньку».
Положение шхуны становилось критическим. Буря относила ее все ближе к опасному чеченскому берегу.
Василий Степанович повернул судно против ветра и правил в открытое море.
Шхуну заливало волнами. Каждую минуту боялись, что они сорвут крышки грузовых люков, проникнут в трюм и затопят несчастное судно вместе с тяжелым и непосильным грузом.
Если бы часть груза была на палубе, его можно было бы, пожалуй, как-нибудь сбросить за борт и облегчить шхуну, но открывать люки и выгружать груз из трюма нечего было и думать.
Вдруг огромная волна перекатилась через всю палубу. Раздался страшный треск, крики… Сорванный с мостика катер грохнулся на машинный люк и разбил его вдребезги.
Волна вкатилась в кочегарку, залила топки котлов. Машина остановилась.
Теперь шхуна сделалась игрушкой волн. Ее повернуло бортом к ветру и, невыносимо качая, несло к далеко выдающимся в море чеченским мелям.
— К парусам! Бизань ставить! — раздался с исковерканного мостика надрывающийся голос Василия Степановича.
— Бизань ставить! — кричал очутившийся каким-то чудом уже на корме Илья Федорович.
— Алла, Алла! — кричали обезумевшие от страха матросы, сжавшиеся кучкой на юте, и не трогались с места, уцепившись за снасти и поручни.
Надежда повернуть шхуну носом в море при помощи кормового паруса и держаться под ним, пока снова не разведут в котлах огонь, рухнула.
В эту минуту Василий Степанович увидал с мостика яркий белый луч Чеченского маяка. Мель была близко!
Еще четверть часа, и шхуну начнет колотить волнами о дно, и тогда нет спасенья!..
— К якорям, отдавай якоря! — закричал в отчаянии капитан и побежал на нос.
За ним бросились помощник, боцман и два кочегара.
Рискуя каждую минуту быть смытыми за борт или убитыми ударом волны о палубу и борта, они все-таки добрались до якорей и отдали их один за другим. О том, чтобы достать на палубу и приготовить цепи, не могло быть и речи.
Двести саженей тяжелых железных цепей с грохотом и искрами ринулись из трюма вслед за отданными якорями.
— Лопнут или нет? — пронеслось в головах капитана и помощника.
Но цепи не лопнули, и скобы, которыми концы их были прикреплены к корпусу судна, выдержали.
Со страшной силой ударили волны в борт остановленной шхуны и повернули ее против ветра.
Теперь она стояла на двух якорях, носом против бешеных волн и ветра, и порывистая боковая качка сменилась продольной. Острый пологий нос то высоко поднимался на волнах, то опускался вниз, весь зарываясь в клокочущую пену. Каждая волна что-нибудь смывала и уносила в море.
Через час на «Каме» не осталось ни шлюпок, ни вентиляторов, ни фальшбортов.
Еще полчаса, и исковерканный, изломанный мостик полетел в море, увлекая за собой трубу и бизань-мачту. Полуживые люди, ежеминутно окатываемые с ног до головы холодной водой, толпились на юте, кое-как привязавшись к торчащему обломку.
Василий Степанович, исполняя последний долг моряка, сошел в каюту, вырвал из переплета шканечный журнал, достал из ящика несколько сот рублей казенных денег и положил все это в боковой карман тужурки вместе с маленьким образом Николая Чудотворца, висевшим в головах его койки. Затем он туго подпоясался ремнем и вышел на ют.
Начинало светать.
Вдруг общий крик ужаса огласил палубу… Огромная волна сорвала крышку переднего люка и залила трюм. Следующая сломала грот-мачту, штаги и ванты которой давно уже беспомощно болтались с кусками поломанных бортов на концах.
Отталкивая и давя друг друга, люди бросились к уцелевшей фок-мачте и полезли по вантам наверх, но маленький салинг мачты был слишком тесен для восемнадцати обезумевших от страха человек. Единственно, где можно было еще разместиться, это на брифок-рее, но на него забралось только четверо, сообразивших, что этой высоты было за глаза достаточно на четырехсаженной глубине, где тонула шхуна.
И вот, в то время как «Кама» медленно погружалась на дно рассвирепевшего моря, на салинге шел ожесточенный бой за место, за маленькую, призрачную надежду на спасение.
Кулаки, зубы, матросские ножи — все пошло в ход. Двое несчастных с отрубленными пальцами сорвались и пошли ко дну…
Василий Степанович стоял на вантах ниже всех и кричал изо всех сил, успокаивая матросов и приказывая им лезть на брифок-рей. Его никто не слушал.
Вот волны сомкнулись уже над палубой. Шхуна закачалась, накренилась на правый борт и пошла ко дну, но, ударившись о грунт своим плоским и тяжелым днищем, выпрямилась, оставив над водой верхушку фок-мачты с брифок-реем и салингом.
— На дне, на дне стоим! — кричал во все горло забравшийся наконец на рей Василий Степанович. — Идите сюда, всем места хватит!
Действительно, драться было уже не из-за чего. Когда наконец все немного пришли в себя и осмотрелись, то недосчитались десяти человек. Погибли лихой помощник командира Илья Федорович, оба механика, приказчик, два кочегара, повар и три матроса. Оставшиеся в живых командир, три кочегара и боцман-тюрк с семью земляками-матросами облепили салинг и брифок-рей, стараясь держаться ближе к мачте и вантам. Ветер заметно стихал.
Казалось, что разъяренное море, получив свою жертву, успокаивалось.
Грозные бурые тучи разорвались и унеслись к западу. Взошедшее солнце сияло с яркого синего неба, и только большие светло-зеленые волны перекатывались от края до края горизонта, на западной стороне которого виднелся маленькой красной черточкой страшный Чеченский маяк.
Положение сидевшей на мачте команды «Камы» было тяжелое и опасное.
Волны хотя не достигали обессилевших от борьбы, страха и холода людей, но так сильно били в дрожавшую под их ударами мачту, что она могла сломаться ежеминутно.
Заметить их могли только чеченские рыбаки, лодки которых теперь все были укрыты от бури в небольшой гавани за мелями.
На то, что их заметят с маяка и пришлют шлюпку, надежды было мало. Пароходы же, особенно в это время года, держатся гораздо мористее и пройдут, не заметив несчастных.
Василий Степанович не терял, однако, надежды.
Отрезав ножом большой кусок закрепленного вдоль мачты триселя, он с помощью боцмана поднял его горденем на самый верх стеньги, думая обратить этим внимание проходящих судов или маячных служителей.
Скоро в восточной стороне горизонта показался дымок и затем верхушка мачт парохода, но он шел так далеко, что с него, конечно, не могли заметить погибающих.
Другой пароход прошел часа через два несколько ближе, но тоже не видел их.
Мокрые, выбившиеся из последних сил люди застыли и окоченели в своих неудобных позах и полными отчаяния и ужаса глазами смотрели то на горизонт, где едва заметной полосой стлался дымок прошедшего парохода, то на маяк, одиноко торчавший на невидимой с мачты песчаной косе.
Вдруг рядом с маяком показались два белых пятнышка.
— Паруса! — закричал с салинга боцман. — Рыбаки в море выходят!
Все приободрились.
Начались разговоры, движения, шум. Нервы Василия Степановича окончательно сдали: он плакал.