Ей стало не по себе. Что-то тут не сходилось, но она никак не могла понять, что именно.
— Вы что, поссорились с Виктором перед его смертью? Почему ты не хотела, чтобы он и твои родители забирали девочек?
— Я же тебе уже объясняла, — нетерпеливо ответила Санна. — Виктор отдал бы их маме с папой.
Ребекка замолкла и уставилась в окно. Она подумала о Патрике Маттссоне. На видеозаписи службы он пытался схватить Виктора за руки, но Виктор вырвался.
— Я должна пойти в душ, чтобы успеть до допроса, — заявила Санна.
Ребекка рассеянно кивнула.
«А я должна поговорить с Патриком Маттссоном», — подумала она.
Санна отвлекла Ребекку от этих мыслей, проведя рукой по ее волосам.
— Я люблю тебя, — сказала она мягко. — Моя самая любимая сестра.
«Просто озвереть, как все меня любят, — подумала Ребекка. — Лгут, предают и, того и гляди, съедят за завтраком из чистейшей любви».
Ребекка и Санна сидят за кухонным столом. Сара лежит в надувном кресле в гостиной и слушает Йоййе Вадениуса.[12] Это ее утренний ритуал: тянуть из кружки жидкую овсянку, раскинувшись в кресле, под песни Йоййе. В кухне включено радио. В окне по-прежнему висит оранжевая бумажная звезда, хотя на дворе уже февраль. Однако так хочется сохранить хоть что-то из рождественских украшений, чтобы выдержать холод и темень и протянуть до весны. Санна стоит у плиты и намазывает бутерброды. Кофеварка всхлюпывает в последний раз и замолкает. Санна наливает кофе в две кружки и ставит их на стол.
Дурнота накатывает на Ребекку, как огромная волна. Она вскакивает из-за стола и убегает в туалет. Даже не успевает полностью поднять крышку унитаза, и большая часть рвоты попадает на крышку и на пол.
Санна приходит следом за ней. Она стоит в дверях туалета в своем потертом зеленом плюшевом халате и смотрит на Ребекку встревоженным взглядом. Тыльной стороной ладони Ребекка вытирает с лица слизь и остатки рвоты. Обернувшись к Санне, она видит, что та все поняла.
— Кто он? — спрашивает Санна. — Виктор?
— Он имеет право знать, — говорит Санна.
Они снова сидят за столом. Кофе вылит в раковину.
— Зачем? — мрачно спрашивает Ребекка.
Она чувствует себя как в капсуле из толстого стекла. Это началось уже давно. По утрам тело просыпается гораздо раньше ее: рот открывается навстречу зубной щетке, руки застилают кровать, ноги сами идут в сторону школы «Яльмар Лундбумсскулан». Иногда она застывает посреди улицы, пытаясь вспомнить, не суббота ли сегодня. Надо ли ей вообще в школу? Но вот что удивительно — ноги всегда правы. Они приносят ее в нужную аудиторию в нужный день и в нужное время. Тело прекрасно справляется без нее. В последнее время она избегала ходить в церковь — ссылалась на учебу, на грипп, уезжала к бабушке в Курраваару. А Томас Сёдерберг не спрашивал, где она, и ни разу не позвонил.
— Потому что это его ребенок, — говорит Санна. — Он ведь все равно догадается. В смысле — через несколько месяцев это в любом случае будет заметно.
— Не будет, — чуть слышно отвечает Ребекка.
Она видит, как смысл ее слов постепенно доходит до Санны.
— Нет, Ребекка, нет! — восклицает та и качает головой.
Слезы наворачиваются ей на глаза, и она тянется, чтобы взять Ребекку за руку, но та вскакивает, натягивает ботинки и пуховик.
— Я люблю тебя, Ребекка, — умоляющим голосом произносит Санна. — Как ты не понимаешь, что это — дар Божий? Я помогу тебе…
И умолкает, поймав на себе презрительный взгляд.
— Я знаю, — чуть слышно произносит она. — Ты считаешь, что я не в состоянии позаботиться даже о Саре и о себе самой.
Санна закрывает лицо руками и беззвучно плачет.
Ребекка выходит прочь из квартиры. Гнев клокочет внутри ее, руки сами собой сжимаются в кулаки. Кажется, она смогла бы кого-нибудь убить. Кого угодно.
Когда Ребекка уходит, Санна придвигает к себе телефон и набирает номер. Трубку снимает Майя, жена Томаса Сёдерберга.
Патрик Маттссон проснулся в двенадцатом часу от звука ключа, поворачиваемого в замке его квартиры. Затем послышался голос матери — ломкий, как осенний лед, встревоженный. Она окликнула его по имени, и он услышал, как она прошла через холл мимо туалета, где он лежал. Остановилась у двери гостиной и снова позвала его. Через некоторое время она постучала в дверь туалета.
— Патрик! Открой!
«Надо бы отозваться», — подумал он.
Пошевелился и ощутил лицом прохладу кафельных плит пола. Должно быть, в конце концов он все же заснул — на полу в ванной, скрючившись в позе зародыша, прямо в одежде.
Снова голос матери. Настойчивый стук в дверь.
— Патрик, ты слышишь меня? Открой, пожалуйста. С тобой все в порядке?
«Нет, со мной не все в порядке, — подумал он. — И никогда уже не будет в порядке».
Его губы сложились, чтобы произнести имя. Но он не позволил себе этого сделать.
Виктор. Виктор. Виктор.
Теперь она принялась трясти ручку двери.
— Патрик, немедленно открывай, иначе я позвоню в полицию, они приедут и выломают дверь!
О господи! Он приподнялся на колени. В голове как будто стучал отбойный молоток. Болело бедро, которое было прижато в твердому кафельному полу.
— Я сейчас! — проскрипел Патрик. — Я… мне немного плохо. Подожди минутку.
Она попятилась, когда он отпер дверь.
— Что у тебя за вид! — воскликнула она. — Ты заболел?
— Да.
— Хочешь, я позвоню и скажу, что ты сегодня останешься дома?
— Нет, я должен бежать.
Он посмотрел на часы.
Она пошла вслед за ним в гостиную. На полу лежали разбитые цветочные горшки, ковер оказался в углу, кресло было перевернуто.
— Что здесь произошло? — спросила она срывающимся голосом.
Он повернулся к ней и обнял ее за плечи.
— Это я сам наделал, мама. Но ты не волнуйся. Мне уже намного лучше.
Она кивнула, но он видел, что она в любой момент готова расплакаться. Он отвернулся от нее и сказал:
— Мне нужно ехать на грибную плантацию.
— Я останусь и приберусь тут, — проговорила мама у него за спиной и наклонилась, чтобы поднять с пола стакан.
Патрик Маттссон отмахнулся от ее навязчивых забот.
— Нет, мамочка, не надо, это совершенно лишнее.
— Ради меня, — прошептала она, пытаясь заглянуть ему в глаза. Закусила нижнюю губу, чтобы сдержать слезы. — Я знаю, ты не хочешь мне ничего рассказывать. Но если ты, по крайней мере, разрешишь мне прибраться, то… — Она проглотила ком в горле. — То мне будет приятно, что я могу хоть что-то для тебя сделать.
Он опустил плечи и заставил себя обнять ее на ходу.
— Хорошо. Спасибо, мамочка.
И выскочил за дверь.
Сев за руль своего «гольфа», он повернул ключ в зажигании. Вдавил педаль сцепления, чтобы рычание мотора отогнало тяжелые мысли.
«Не плакать», — приказал себе Патрик.
Потом повернул зеркало заднего вида и посмотрел на свое лицо. Глаза опухшие, волосы лежат слипшимися сосульками. Он издал короткий безрадостный смешок, скорее похожий на кашель, и резко отвернул от себя зеркало.
«Больше я не буду думать о нем, — сказал он сам себе. — Никогда больше».
Он выехал на Грюввеген и набрал полную скорость на склоне, ведущем в сторону Лаппгатан. Из-за снегопада ехать приходилось почти на ощупь, он едва ли видел хоть что-то. Утром дорогу расчистили, но с тех пор нападало еще, свежий снег предательски проскальзывал под колесами. Патрик сильнее нажал на педаль газа. Время от времени колеса пробуксовывали, его выносило на встречную. Это не имело никакого значения.
На перекрестке Лаппгатан у него и не было никаких шансов остановиться, неуправляемая машина скользнула дальше. Уголком глаза он заметил женщину с финскими санями, в которых сидел маленький ребенок. Она втащила сани обратно на гору счищенного с дороги снега и подняла руку ему вслед. Наверное, показывала средний палец. Когда он проехал часовню Лестадиуса, ситуация на дороге изменилась: здесь снег был утрамбован тяжестью проехавших машин, в нем образовалась колея, но «гольф» предпочитал не следовать ей. Задним числом Патрик не помнил, как миновал перекресток улиц Грюввеген и Яльмар-Лундбумсвеген. Останавливался ли он у светофора?
У шахты он проехал мимо охранника, помахав тому. Охранник сидел, уткнувшись в газету, и даже не поднял глаз. Патрик остановился у шлагбаума возле тоннеля, ведущего вниз, в глубь шахты. Его трясло. Пальцы не слушались, когда он рылся в кармане в поисках сигареты. Внутри он ощущал полную пустоту. Это хорошо. В последние пять минут он ни разу не подумал о Викторе Страндгорде.
«Спокойно, — сказал он себе. — Спокойно».
Наверное, лучше было бы остаться дома. Но каково сидеть весь день одному в квартире? Он бы просто выбросился с балкона.
«Да ладно, — насмешливо возразил себе Патрик. — На такое у тебя кишка тонка. Бить кофейные чашки и швырять на пол цветочные горшки — вот все, на что ты способен».
Он опустил стекло машины и потянулся, чтобы вставить карточку в считыватель.
Тут чья-то рука схватила его за запястье, и он вздрогнул так, что сигарета упала ему на колени. Сначала он не увидел, кто это, и внутри все сжалось от страха. Потом разглядел за стеклом машины знакомое лицо.
— Ребекка Мартинссон, — произнес он.
Снег падал на ее темные волосы, снежинки таяли на носу.
— Я хочу поговорить с тобой, — заявила она.
Он кивнул в сторону пассажирского сиденья:
— Тогда садись.
Ребекка помедлила. Подумала о сообщении, которое кто-то оставил на ее машине. «Смертью умрешь», «Ты предупреждена».
— It’s now or never,[13] — сказал Патрик Маттссон, перегнулся через пассажирское сиденье и открыл дверь машины.
Ребекка взглянула на вход в шахту — черная дыра, ведущая в подземелье.