– Мелисса, ты такая красивая.
Она продолжила свой рассказ, а он гладил ее по голове и думал о том, что впервые с тех пор, как его стошнило за бархатным занавесом, он мог вообразить себя голодным, скажем, через полчаса. Его начинали волновать запахи специй, долетавшие из кухни. Что это, тамаринд и чеснок, лайм, имбирь, цыпленок? Ее голос звучал тихо и музыкально и, как ему казалось, немного грустно. Время от времени она пригибала его голову для поцелуя. Она снова заговорила про магазины, но это была уже другая история, про дырку в потолке или в полу и как что-то в нее упало, про истеричную таксу, забытую в студии одряхлевшей примадонной с болезнью Альцгеймера. Теперь и его понесло. Он считал себя среднестатистическим экземпляром, не лучше и не хуже большинства людей. Он мог быть жадным, эгоистичным, расчетливым и лживым, чтобы не поставить себя в совсем уж глупое положение, но точно так же себя вели все остальные. Человеческое несовершенство – это отдельная тема. Взять лишь некоторые изъяны. Крючкообразные спины, сгибающиеся все больше и больше, дыхание и глотание, с риском для каждого пользующиеся одним каналом, опасное соседство секса и физиологических отправлений, чреватое инфекциями, пыточный процесс деторождения, мужские яйца, такие несообразные и такие уязвимые, слабое зрение, настигающее почти каждого, иммунная система, способная сожрать изнутри своего обладателя. И это только тело. Все грандиозные замыслы Творца пошли прахом на стадии homo sapiens. И вообще, какой бог, если он чего-то стоит, мог быть столь беспомощным у верстака? Биэрд комфортно разделял с человечеством все его недостатки, и вот, пожалуйста, этот монстр неискренности сейчас нежно баюкал на своем локте женщину, которую собирался бросить в один прекрасный день, и выслушивал ее с чутким выражением лица и грустной мыслью, что скоро придет его черед, тогда как единственным его желанием было заняться с ней любовью без всяких раскачек, потом съесть все, что она приготовила, выпить бутылочку вина и уснуть – без попреков, без угрызений совести.
Она забрала у него пустой стакан и поднялась.
– Еда, – объявила она. – Я тебе еще налью.
Но прежде чем от него оторваться, она должна была поцеловать его напоследок. Этот поцелуй вышел долгим и глубоким, а потом она его к себе прижала, и Биэрд, по-прежнему сидящий, возбужденный до последней степени, с лицом, утонувшим в душистой полутьме расстегнутой блузки, не видящий ничего, кроме ложбинки меж двух налитых грудей, только успел задаться вопросом: почему сегодня эти разговоры и стряпня, являющиеся прелюдией к действительно главному блюду, угнетают его больше, чем обычно? Возможно, он растратил весь запас терпения в тонкой прослойке человечества среди суетных профессоров вроде него самого, где каждый демонстрирует свой собственный стиль академического величия. Когда он был один, компанию ему составляли почти абстракции – кобальтовые ионы, протоны, катализаторы. А о тех минутах, когда он был не один, занимаясь бессмысленным трепом, он предпочитал сейчас не думать.
Она выпустила его голову и распрямилась, произнеся что-то, одну фразу, которую он не расслышал, так как в этот самый момент ее руки скользнули по его ушам. Затем они легли ему на плечи, и он поднял взгляд, с тем чтобы обменяться с ней ободряющими улыбками, что естественным образом завершило бы их физический контакт и позволило бы ей уйти на кухню, но, к своему удивлению, увидел, что глаза у нее на мокром месте: слезы быстро наворачивались, грозя вот-вот потечь. Странно, что при этом она улыбалась, но как-то невесело, как будто отгоняя прочь собственные чувства или насмехаясь над ними. На мгновение его посетил суеверный страх, что он обидел ее своими мыслями, невероятным образом их озвучив одними губами, или что они внятно отпечатались у него на лбу. Но человек – это отдельный остров, и его мысли остались при нем. Нет, тут было что-то серьезное, с ним не связанное. Он тоже встал и взял ее руки в свои, они были влажные, причем не только ладони, но и между пальцев, липкие, жаркие, выражающие сильную эмоцию, которую он был обязан – перспективы плотских радостей таяли на глазах – вытащить и понять.
– Мелисса, – заговорил он. – Что случилось и что ты сейчас сказала?
Последовал новый поцелуй, такой же нежный. Кто знает, может, будет не так уж трудно направить этот вечер в правильное русло.
Она посмотрела на него, словно дивясь его непонятливости, и рассмеялась.
– Дурачок. За что я тебя люблю. Я сказала, что беременна.
– А-а…
Его мозг отключился – мужской эквивалент неврастенического обморока с падением на диван. Беременна. Он пытался совладать с этим набухающим словом – знакомым, конечно, но в данный момент лишенным спасительного контекста, как, например, лицо твоего почтальона, встреченного в неожиданном месте. Но затем это слово с его глубинным смыслом в соединении биологии и судьбы вдруг вошло в паз, точно вогнали стальной болт. Дверь его тюремной камеры стояла нараспашку месяцами, годами, и ничто не мешало ему уйти. Поздно. Стоило ему отвернуться, как один из его сперматозоидов, хитроумный и отважный, как Одиссей, совершил долгое путешествие, проник за городские стены и оставил автограф в ее яйцеклетке. Теперь от него ждут повторения подвига. За сорок лет он сумел уговорить разных женщин, включая двух своих жен, сделать аборт. Можно считать чудом, что он проделал такой путь, так и не узнав, что такое отцовство. Но уговорить Мелиссу – это будет задачка не из легких. Она смотрит на него в упор, губы раскрылись в ожидании слов, первых слов Папочки, по которым можно будет определить курс новой жизни.
– Я бы выпил скотча.
– Пойдем.
Он приобнял ее за плечо, и они вместе перешагнули через разбросанные вещи и направились через гостиную в ее образцово-показательную кухню. На плите, на маленьком огне, томилась зеленая кастрюля, источник всепроникающих ароматов. Больше, если не считать коробки с рисом, ничто не свидетельствовало о стряпне – рабочий столик протерт, очистки выброшены, вся утварь вымыта и убрана в ящички. Откуда в такой полнокровной, чувственной женщине, как Мелисса, взялась эта стерильная аккуратность, оставалось загадкой. Ребенок, с утра до вечера сеющий вокруг себя разор, – вот было бы для нее испытание. Но этот ребенок не должен появиться на свет, вопрос только в том, сколько потребуется времени, чтобы убедить ее в этом. Как она сама не видит всей абсурдности постановки вопроса: он и отцовские обязанности! И хороша перспектива: ему семьдесят, а ребенку нет и десяти! К этому добавить все минусы «папаши»: сам мастер учинять разор, беззастенчивый трудоголик, последние заработки не измеряются даже шестизначными числами, то еще прошлое, риск генетической мутации при передаче одряхлевшего семени потомству, да и ее яйцеклетки наверняка уже почувствовали неприятный холодок тридцати девяти прожитых зим. А его миссия? Будет ли преувеличением сказать, что может пострадать планета, если он отклонится от взятого курса? Пожалуй, нет.
Она заглянула в зеленую кастрюлю и осталась довольна, свинтила крышечку с бутылки и налила ему виски, достала из морозилки кубик льда. Если аргументы, которые он мысленно отрабатывал, выглядели преувеличенными, то только из-за страха, что решение принято и от него ничего не зависит. Она этого хочет, всегда хотела. Так что это уже не аргументы, а мольбы. Если она его любит, то услышит; но она, любя его, хочет ребенка и поэтому проигнорирует. Ситуация тяжелая, чтобы не сказать – чреватая. Он взял у нее стакан и, вместо того чтобы осушить залпом, как он сделал бы один на один с этой проблемой, стал пить быстрыми глотками.
Она послала ему улыбку и захлопотала, приготавливая все для риса: вылила в миску оливковое масло и лимонный сок, добавила листья руколы из пакетика, что лежал в холодильнике. Зелень – это для себя. Фолиевая кислота, фитонутриенты, антиоксиданты, витамин C. И для ребенка. Пора что-то предпринимать.
– Знаешь, – сказала она, – пожалуй, я один разок выпью белого вина.
Меньше всего ему хотелось, чтобы приготовления к аборту превратились в торжества по поводу будущих родов. Но он также не хотел, чтобы мозговая деятельность его ребенка, пока еще зародыша, оказалась нарушена из-за алкогольной дозы. В голове все смешалось, он онемел. Она подняла бокал, приглашая его выпить, и он молча поднял свой стакан. Вина в ее бокале было не больше, чем у него виски.
– Как тебе моя юбка?
Судя по ее тону, вопрос не означал перемену темы. Юбка была из тонкого кашемира, пепельного цвета, в складочках, которые раскрывались в виде спирали с маленькой задержкой, когда она крутанулась волчком.
– Чудная, – сказал он. – Как и ты сама. Сегодня ты шикарно выглядишь. – Не стоило, конечно, начинать с комплиментов, но он не удержался. Поэтому, в качестве компенсации, тут же спросил: – И какой срок?
– Семь недель.
– Когда ты узнала?
– Позавчера.
– Мелисса, скажи мне. Это случилось по недоразумению?
Она подошла к нему и приложила ладонь к его щеке. И вновь он ощутил пышущий жар ее тела. Настоящая духовка, мелькнула глупая мысль, а в ней булочка. Наша булочка.
Наконец она прошептала:
– Нет.
– Ты перестала принимать Пилюлю?
– Последние три раза, что мы занимались любовью.
– Ты должна была мне сказать.
– Ты был бы против.
– Да. Ты знаешь мое к этому отношение.
– А ты знаешь мое.
Его стакан был уже пустой. Он обошел Мелиссу, чтобы добраться до бутылки, и плеснул себе новую порцию. Теперь, когда их разделяла практически вся кухня, ему было легче произнести с некоторой жесткостью:
– То есть ты меня обманула.
Она снова шла к нему. Поди сбей ее с этой волны безмятежной обольстительницы. Он бы предпочел откровенную разборку без всяких сюсю и мусю. Идти, так уж до конца. Но она шла к нему, безыскусно спокойная, возбуждая его одним своим видом, и он видел, что она это знает, отчего возбуждался еще сильнее. С той точки, где он стоял, рядом с убогим ассортиментом напитков на подносе – бутылка «Амаретто», почти допитая бутылка «Джонни Уокер», бутылка «Бейлис», – ее лицо было освещено иначе, и он отметил про себя здоровую, полнокровную игру гормонов первого триместра на ее коже. Уже? Поразительно, но он впервые видел ее такой молодой и красивой. Когда она остановилась в непосредственной близости, ему пришлось себе напомнить о том, что только что, и по праву, он обвинил ее в обмане. Он не может позволить ей себя соблазнить. Она поступила бесчестно. С другой стороны, сексуальная разрядка даст ему необходимый иммунитет, прояснит мысли и придаст его речи против продолжения рода необходимый блеск.