– Пригласи ее к нам за столик, – сказала Нина, притронувшись к руке мужа.
– Тут и так нет места, – решительно ответил Кассик; ему не очень улыбалась эта затея. – И сама никуда не ходи. – Он видел, как она откинулась на спинку стула. – Сиди на месте.
Нина бросила на него быстрый взгляд, словно испуганное животное, но потом подчинилась.
– Ты все еще думаешь как прежде.
– Что ты имеешь в виду?
– Ладно, оставим это. – Руки Нины беспокойно бегали по столу. – Давайте чего–нибудь выпьем. Я хочу коньяку.
Когда перед ними поставили коньяк, Нина подняла свой стакан.
– Выпьем за… – начала она. Остальные тоже подняли стаканы и негромко чокнулись, – за лучший мир.
– Боже мой, – устало сказал Каминский, – меня тошнит от всяких таких слов.
Слабо усмехнувшись, Нина спросила:
– Почему?
– Потому что в них нет никакого смысла. – Выпив залпом коньяк, Каминский содрогнулся. – Ну кто, интересно, против лучшего мира?
– А правда, – спросила Тайла после некоторого молчания, – что на Проксиму Центавра послали разведчиков?
– Правда, – кивнул Каминский.
– И есть что–нибудь интересное?
– Данные еще не обработаны.
– Другими словами, – сказала Тайла, – ничего интересного.
– Кто знает? – Каминский пожал плечами.
– Джонс знает, – пробормотала Нина.
– Тогда спросите у него. Или подождите официального заключения. И отстаньте от меня с этим.
– А что слышно о Пирсоне? – Кассик решил переменить тему. – Ходят слухи, что он день и ночь работает, подбирает людей, строит какие–то планы.
– Пирсон намерен покончить с Джонсом, – как–то отстраненно ответил Каминский. – Он уверен, что это возможно.
– Ну, если стать таким же фанатиком, как и он…
– Пирсон еще хуже. Он ест, спит, думает, живет одним только Джонсом. Он никак не может успокоиться. Когда я захожу в его крыло, там вечно слоняется не меньше батальона вооруженных до зубов полицейских, а весь двор забит пушками, танками и боевыми флайерами.
– Ты думаешь, из этого что–нибудь выйдет?
– Милый, – сказала Нина с расстановкой, – неужели ты не видишь в этом ничего положительного?
– Например?
– Я говорю, что вот имеется человек с таким удивительным талантом… Он может то, чего мы с вами никогда не сможем. И нам не нужно больше гадать и блуждать в потемках. Теперь мы знаем. Нам известно, куда мы идем.
– Мне нравится гадать и блуждать в потемках, – решительно сказал Кассик.
– Правда? Может, именно здесь и кроется ошибка… Разве ты не понимаешь, что большинство людей хочет определенности. Вот вы отвергаете Джонса. Почему? Потому что ваш мир, ваше правительство опираются лишь на незнание, на какие–то догадки. Вы считаете, что никто не может знать истины. Поэтому в известном смысле вы отстали от времени и скоро останетесь не у дел.
– Ага, – посмеиваясь, сказала Тайла, – а тогда я останусь без работы.
– Чем вы занимались раньше, до работы в органах безопасности?
– Ничем, это первая моя работа. Мне еще семнадцать. Я до сих пор еще неловко чувствую себя с вами и с другими… У меня нет никакого опыта.
Кивнув на стакан девушки, Каминский сказал:
– Я тебе одно скажу: эта отрава вконец расшатает твои нервы. Она разрушает верхние центры спинного мозга.
– Не волнуйтесь, – быстро сказала Тайла, – я приняла меры. – Она притронулась к своей сумочке. – У меня есть синтетический нейтрализатор. Иначе я бы не стала и пробовать.
Кассик еще больше зауважал ее.
– Откуда вы сюда приехали?
– Я родилась в Китае. Мой отец был большой шишкой в Хайпинском секретариате компартии Китайской Народной Республики.
– Но ведь тогда вы родились по ту сторону фронта, – изумился Кассик. – И вас воспитывали… – он состроил гримасу, – что называется, в еврейско–атеистическо–коммунистическом духе.
– Мой отец был преданным бойцом Партии. Не жалея сил, он боролся против мусульманских и христианских фанатиков. Воспитывал меня он, потому что мать погибла во время бактериологической атаки. Она была беспартийной, и поэтому убежища ей не полагалось. Я жила с отцом в партийных квартирах, что–то около мили под землей. Пока не кончилась война. – Она поправилась: – То есть я–то там оставалась. А отца расстреляли в конце войны.
– За что?
– За уклонизм. Книга Хоффа появилась и у нас. Мы с отцом вручную набирали ее… и распространяли среди работников партии. От этой книги у нас в голове все совершенно перевернулось: мы никогда и не слыхали о возможности множественной системы ценностей. Мысль о том, что каждый может быть прав, что у каждого своя судьба и собственное отношение к жизни, потрясла нас. Концепция Хоффа о личном стиле жизни… это было здорово. Нет больше никаких догм, ни религиозных, ни антирелигиозных; нет споров о том, чье толкование священного текста более правильно. Нет больше сектантства, расколов, фракций; не нужно больше расстреливать, сжигать и сажать в тюрьмы еретиков.
– Но вы не китаянка, – сказала Нина.
– Нет, англичанка. Мои родители сначала были англиканскими миссионерами, а потом отец вступил в партию. В Китае существовала община английских коммунистов.
– Ты хорошо помнишь войну? – спросил Каминский.
– Не очень. Налеты христиан с Формозы…[8] но главным образом запомнилось, как мы печатали по ночам и тайно распространяли все это…
– Как вам удалось спастись? – спросил Кассик. – Почему вас тоже не расстреляли?
– Мне было всего восемь лет – таких не расстреливали. Один из руководителей Партии удочерил меня. Такой добрый старый китаец, который все время читал Лао Цзы; у него еще были золотые коронки на зубах. Я была под опекой Партии, но тут кончилась война и партийный аппарат распался. – Она покачала головой. – Все это была такая ужасная чепуха… Так легко можно было избежать войны. Если б только люди не были такими фанатиками.
Нина встала.
– Милый, – сказала она мужу, – хочешь сделать мне приятное? Я хочу танцевать.
В одном углу освободили место для танцев, несколько пар механически двигались там взад–вперед.
– Ты правда хочешь? – осторожно спросил Кассик. – Ну хорошо, только недолго.
– Она милая девочка, – сказала Нина холодно, когда они пробирались через переполненный зал.
– Да, все это любопытно, что она рассказывала, особенно как они распространяли среди партийных боссов тексты Хоффа.
Вдруг Нина крепко схватила мужа за руку.
– Я хочу… – ее голос пресекся от боли, – неужели нам уже ничего не вернуть?
– Вернуть? – Он был озадачен. – Что вернуть?
– Наше прошлое. Мы ведь раньше никогда не ссорились. Мы так отдалились друг от друга в последнее время. Мы больше не понимаем друг друга.
Он тесно прижал жену к себе; ее тело в руках его показалось удивительно хрупким.
– Все этот проклятый… но ведь когда–нибудь это кончится и мы снова будем вместе, как раньше.
Пораженная Нина умоляюще посмотрела на него снизу вверх:
– Но разве так уж нужно, чтобы это кончалось? Разве нужно бежать от этого? Разве нельзя смириться и принять все это?
– Нет, – сказал Кассик, – я никогда не примирюсь с этим идиотизмом.
Острые ногти жены отчаянно впились ему в спину. Она опустила голову ему на плечо; лицо его утонуло в пышной копне ее волос. Знакомый запах щекотал ноздри: упоительный аромат ее тела, смешанный с теплым запахом волос. Он ощутил всю ее: гладкие обнаженные плечи, мягкую ткань платья, слабый блеск мелких капелек пота, выступившего над верхней губой… Охваченный сильным желанием, он крепко прижал ее к себе. Оба молчали. Потом она подняла вверх подбородок и с улыбкой, дрогнувшей на губах, поцеловала его.
– Мы будем стараться, – тихо сказала она. – Мы сделаем все, что можно. Правда?
– Конечно, – ответил он, растроганный до глубины души. – Это слишком важная штука… Нельзя, чтобы наша жизнь прошла так бездарно. И у нас есть Джек. – Его пальцы легли ей на шею, подняв вверх копну ее распущенных волос. – Ведь мы не хотим отдать его на растерзание стервятникам.
Глава 10
Когда окончился танец, он повел ее обратно к столику, сжимая ее тонкие пальцы до тех пор, пока оба не уселись. Каминский дремал, развалившись на стуле и что–то бормоча себе под нос. Тайла сидела прямо, и весь вид ее говорил, что она в полном порядке. Она уже выпила свой коктейль и заказала еще.
– Еще разок, – бодро сказала Нина. Она подозвала официанта и повторила свой заказ. – Макс, у вас такой вид, будто мы надоели вам до смерти.
Каминский с трудом поднял лохматую голову.
– Мадам, – ответил он ей, – не троньте человека.
Ночь подходила к концу. Люди покидали бар, поднимались по лестнице вверх, выходили на улицу. На сцене опять появились те двое, мужчина и женщина, разделись и снова начали свой танец. Кассик не обращал на них внимания; погрузившись в собственные мрачные мысли, он сидел и тупо посасывал напиток, едва сознавая, что пьет, едва замечая рокот голосов в дымном воздухе подвала. Когда выступление закончилось, основная часть зрителей поднялась со своих мест и повалила к выходу. Бар наполовину опустел. От лестницы, ведущей на улицу, потянуло холодным утренним воздухом.
– Уже поздно, – сказал Кассик.
На лице Нины появилось выражение паники.
– Нет, они закрываются ненадолго, – горячо запротестовала она. – Там есть помещение, которое вообще не закрывается. Ну пожалуйста, потанцуем еще перед уходом.
Кассик покачал головой:
– Извини, любимая. Я падаю с ног.
Нина встала:
– Макс, пригласите меня.
– Конечно, – сказал Каминский. – Я сделаю все, что вы захотите. Повеселимся напоследок.
Неуклюже взяв ее за руку, он не то повел, не то потащил ее через толпу теснившихся к выходу людей туда, где танцуют. Там уже двигалось взад–вперед несколько измотанных пар. Двое гермафродитов, обе женщины, бесстрастно танцевали с двумя посетителями–мужчинами. Потом им, видимо, это надоело, они переменили пол и уже мужчинами побрели между столиков, подыскивая себе партнерш. Сидя за столом, Кассик спросил: