Аллан сознательно шел на риск, отправляясь в зону Хоккайдо. Вчера он задержался за работой в агентстве до десяти часов. Но даже усталость не смогла заглушить его тревогу. Тогда он все закрыл и взял маленький корабль, принадлежавший агентству, одноместный скиб, на котором доставлялись срочные заказы в Телеинформацион. Забравшись в него, Аллан вылетел за пределы Новейшего Йорка, бесцельно покружил в воздухе и направился на восток, решив посетить Гейтса и Шугермана. Но пробыл он там недолго и около одиннадцати полетел назад. Это путешествие было ему необходимо. В связи с исследованиями.
Четыре гигантских агентства, относившиеся к той же отрасли, здорово его опередили. Фирма «Аллан Перселл инкорпорейтед» не обладала ни обширными финансовыми возможностями, ни резервами в области идей. День за днем в ней составляли новые пакеты. Служащие агентства – художники, специалист по истории, консультант по вопросам нравственности, стилист и драматург – старались предвосхитить течения будущего, вместо того чтобы разрабатывать схемы, имевшие успех в прошлом. В такой постановке вопроса были свои плюсы и минусы. Большая четверка сознательно ограничила свой кругозор: они составляли стандартные пакеты, успевшие с годами достигнуть совершенства. В их основе лежала испытанная временем формула, к которой в предреволюционные годы обращался майор Стрейтер. В те дни моральное совершенствование осуществлялось силами бродячих актерских трупп и лекторов, выступавших с сообщениями, а сам майор проявил гениальность в использовании средств массовой информации. Разумеется, фундаментальная формула отвечает всем требованиям, и все же необходим прилив свежей крови. Майор лично привнес струю свежей крови: будучи выходцем из империи Африкаанс – воссозданного Трансваальского государства – и весьма влиятельной там фигурой, он вдохнул новую жизнь в нравственные силы, которые в современную ему эпоху пребывали в состоянии спячки.
Вернулась Дженет и сказала:
– Теперь твоя очередь. Я оставила там мыло и полотенце, так что иди прямо сейчас.
Аллан направился к двери, а Дженет полезла доставать тарелки для завтрака.
Как всегда, на завтрак ушло одиннадцать минут. Аллан расправился с едой, как всегда, быстро: кортотиамин снял тошноту. Сидевшая напротив Дженет отодвинула тарелку с недоеденным завтраком и стала расчесывать волосы. Щелчок выключателя, – и окно превратилось в зеркало, выполняя двойную функцию, – очередное проявление изобретательности по части экономии пространства, нововведение жилищного ведомства при Комитете.
– Ты поздно вернулся, – немного погодя сказала Дженет. – Я имею в виду вчера вечером.
Она подняла на него глаза.
Вопрос удивил его, поскольку жена еще ни разу не пробовала что–нибудь у него выпытать. Дженет жила, словно блуждая в потемках, впадала в смятение по любому поводу и просто не могла питать злобу. Он понял: она и сейчас не пытается что–либо выведать. Дженет беспокоится. Вероятно, вчера она не спала и лежала, уставясь в потолок и гадая, все ли у мужа в порядке, до одиннадцати сорока, пока он не появился на пороге. Когда он разделся и улегся рядом с ней, она ни о чем не спросила, а просто поцеловала его и уснула.
– Ты летал на Хоккайдо? – спросила Дженет.
– Ненадолго. Шугерман подбрасывает мне идеи… Меня вдохновляют разговоры с ним. Помнишь пакет про Гете, который мы сделали? Ну, историю про шлифовку линз? Я ничего об этом не слышал, пока Шугерман не рассказал. Благодаря оптической стороне дела получился отличный пакет – Гете знал, в чем его истинное предназначение.
– Но ведь… – Она взмахнула рукой знакомым нервным движением. – Шугерман – яйцеголовый.
– Меня никто не видел. – Аллан в этом почти не сомневался: по воскресным вечерам в десять часов люди уже обычно в постели. Три стакана вина с Шугерманом, с полчаса он слушал проигрыватель – Том Гейтс поставил чикагский джаз, – вот и все. Аллан уже проделывал такое раньше, и ни разу не было ни неприятностей, ни каких–либо затруднений.
Он наклонился и поднял полуботинки, в которых ходил вчера. Они оказались забрызганы грязью. И на каждом виднелись крупные капли засохшей красной краски.
– Из художественного отдела, – сказала Дженет. В первый год существования агентства она выполняла обязанности секретаря приемной и работника картотеки, а потому знала, что где находится. – Зачем тебе понадобилась красная краска?
Аллан не ответил. Он все еще разглядывал башмаки.
– И грязь, – добавила Дженет, – да вот, смотри–ка. – Она потянулась к ботинкам и отодрала клочок травы, присохший к подошве. – Где же ты отыскал траву на Хоккайдо? Среди тамошних развалин ничего не растет… Она зараженная?
– Да, – согласился он, – конечно, зараженная.
За время войны остров пропитался насквозь: на него падали бомбы, туда сливали и сбрасывали в невероятном количестве все токсичные и смертоносные вещества, какие только есть на свете. Моральное совершенствование в таком случае бессильно, не говоря уже об усиленной физической реабилитации. Хоккайдо такой же мертвый и бесплодный, как и в 1972 году, когда закончилась война.
– Трава здешняя, – сказала Дженет, разминая ее пальцами. – Я в этом разбираюсь. – Бо′льшую часть жизни она провела на планетах–колониях. – На ощупь гладкая. Эта трава не импортирована, она выросла здесь, на Земле.
Аллан раздраженно спросил:
– Ну и где же?
– В Парке, – ответила Дженет. – Только там и растет трава. Все остальное пространство занято жилыми и административными зданиями. Наверное, ты побывал в нем прошлым вечером.
За окном квартиры в лучах утреннего солнца сиял благословенный Шпиль МОРСа. У его подножия раскинулся Парк. Шпиль и Парк – средоточие МОРСа, его омфалос.[10] Там, среди газонов с кустами и цветами, стоял памятник майору Стрейтеру. Официально одобренная статуя, отлитая еще при жизни майора. Ей уже 124 года.
– Я прогулялся по Парку, – признался Аллан. Он перестал есть, «яичница» остывала на тарелке.
– А как же краска? – спросила Дженет. В голосе ее звучало смутное беспокойство, страх, нападавший на нее в критические моменты, предчувствие беды, от которого она словно цепенела, теряя способность к действию. – Ты ведь не сделал ничего плохого?
Очевидно, она подумала о праве аренды. Потирая лоб, Аллан поднялся из–за стола.
– Уже семь тридцать. Мне пора на работу.
Дженет тоже встала.
– Ты же не доел. – Он всегда все доедал. – Ты не заболел?
– Заболел? – переспросил Аллан. – Это я–то? – Он рассмеялся, поцеловал жену в губы и достал пальто. – Когда я в последний раз болел?
– Никогда, – пробормотала она, по–прежнему тревожно и пристально глядя на мужа. – С тобой никогда ничего не случается.
***
В цокольном этаже жилищной секции у стола секционной надзирательницы столпились предприниматели. Текущая проверка уже началась, и Аллан пристроился в хвост очереди. В утреннем воздухе пахло озоном, благодаря его чистому аромату в голове у Аллана прояснилось. И в нем снова взыграл природный оптимизм.
Учредительский Гражданский Комитет содержал на службе в каждой жилищной секции надзирательницу, и миссис Бирмингем являла собой типичную представительницу своей профессии: эта тучная краснощекая женщина лет пятидесяти пяти носила пышные платья в цветочек и писала докладные чернильной ручкой – добротной и внушительной. Должность считалась почетной, и миссис Бирмингем занимала ее уже многие годы.
– Доброе утро, мистер Перселл. – Она просияла, когда подошла очередь Аллана.
– Приветствую, миссис Бирмингем. – Он приподнял шляпу, поскольку секционные надзиратели придавали большое значение мелким знакам внимания. – Похоже, будет хороший денек, если только небо не затянется.
– Дождь полезен для посевов, – пошутила миссис Бирмингем. Практически все продовольственные и промышленные товары прибывали на ракетах автофакта, небольшие местные поставки лишь поддерживали определенный уровень мышления и как бы возрождали идеалы. Женщина сделала пометку в желтом блокноте с длинными листками. – Я… еще не видела сегодня вашу милую жену.
Аллан всякий раз находил оправдание опозданиям Дженет.
– Она готовится к собранию Книжного клуба. Сегодня особенный день: ее повысили в должности, теперь она – хранитель.
– Как я рада, – сказала миссис Бирмингем. – Такая очаровательная женщина. Только немного застенчива. Ей следует больше общаться с людьми.
– Вы, несомненно, правы, – согласился он. – Дженет выросла среди огромного безлюдного пространства. Бетельгейзе–четыре. Скалы и козы.
Он полагал, что на этом беседа закончится – его собственное поведение редко ставилось под вопрос, – но миссис Бирмингем вдруг заговорила строго и деловито:
– Вчера вечером вы поздно вернулись, мистер Перселл. Славно провели время?
«О боже, – вздохнул он. – Наверное, меня засек кто–то из недомерков».
– Не очень.
Он принялся гадать, много ли тот сумел подсмотреть. Если недомерок сел ему на хвост в начале поездки, вполне возможно, что он следил за ним до самого конца.
– Вы побывали на Хоккайдо, – констатировала миссис Бирмингэм.
– Исследования, – сказал Аллан, занимая тем самым оборонительную позицию. – Для агентства.
Тут скрывалась высокая диалектика Общества Морали, что доставляло ему какое–то извращенное удовольствие. Перед ним бюрократ, который действует, не вникая в суть дела, а сам он работает, рассекая наслоения привычек, и попадает прямо в цель. Именно поэтому дела в агентстве идут неплохо, его собственная жизнь тоже удалась.
– Нужды Телеинформациона превыше личных чувств, миссис Бирмингем. Вы не можете не понимать этого.
Благодаря его уверенной манере номер прошел, и на лице миссис Бирмингэм снова заиграла слащавая улыбка. Она черкнула что–то ручкой и спросила:
– Мы увидим вас на собрании жилищной секции в среду? Это послезавтра.
– Конечно, – сказал Аллан. За несколько десятилетий он привык терпеливо сносить бесконечный обмен мнениями, близость соседей, собиравшихся в тесной душной комнате. И жужжание недомерков, которые сдавали свои пленки представителям Комитета. – Боюсь, однако, что не смогу быть полезен. – Он был настолько увлечен собственными идеями и планами, что его не интересовало, кто еще допустил промашку и какую. – Последнее время у меня по горло работы.