– Раньше убийцы пытались найти способ случайного принятия решений, – продолжал Веррик. – В этом им помог генератор случайных чисел. Собственно, он стал обычной практикой убийц. Карманный калькулятор выдает случайную комбинацию цифр, которая помогает принять решение любой степени сложности. Убийца смотрит на свой калькулятор, читает выданную комбинацию цифр и в зависимости от нее принимает то или иное решение. Ни телепат, ни убийца не знают заранее, какая комбинация выпадет.
И все же этого недостаточно. Убийца играет в эту чертову М-игру и проигрывает. Он проигрывает, потому что в эту же игру играют и телепаты, но он один, а их восемьдесят. Он вычисляется статистически. Только один сумел преуспеть в давние времена. Этот убийца сумел добраться до цели. Де Фафл открывал на произвольной странице «Закат и падение Римской империи» Гиббона и довольно сложным образом обрабатывал почерпнутый оттуда материал.
– Пеллиг – это наш выход, – вмешался Мур. – Мы имеем двадцать четыре различные головы. Между ними нет никакого контакта. Все двадцать четыре сидят в отдельном помещении здесь, на Фарбене. Каждый подключен к исполнительному механизму. Через произвольные промежутки времени мы подключаем к Пеллигу произвольно выбранный мозг. В каждой голове уже имеется тщательно разработанная стратегия. Но никто не знает, когда и какой мозг будет подключен к убийце. Телепаты не могут предсказать, что сделает в следующую минуту тело Пеллига.
Бентли был восхищен этим дерзким, сверхлогичным решением.
– Неплохо, – признал он.
– Видишь, – гордо сказал Мур, – Пеллига можно сравнить с неопределенной частицей Гейзенберга. Телепаты могут вычислить его путь до самого Картрайта, но только не его скорость. В какой точке этого пути Кит Пеллиг окажется в следующий момент, никто предсказать не может.
Глава 8
Квартира Элеоноры Стивенс находилась в жилом районе для классифицированных служащих Холма Фарбен и состояла из нескольких хорошо обставленных комнат. Бентли с одобрением осматривал их, пока хозяйка закрывала двери и ходила по квартире, включая свет и убирая по местам разбросанные вещи, которые попадались по пути.
– Я только что сюда переехала, – пояснила она, – поэтому здесь такой беспорядок.
– А где Мур?
– Полагаю, где-то в этом здании.
– Я думал, вы живете вместе.
– Уже нет.
Элеонора повернула регулятор прозрачности стены. Ночное небо, усыпанное сияющими звездами, сверкающие искры автомобилей и контуры Холма поблекли и исчезли.
Элеонора бросила на него косой, смущенный взгляд и сказала:
– По правде говоря, в данный момент я живу одна.
– Извини, – смутился Бентли. – Я не знал.
Элеонора пожала плечами, глаза ее блестели, красные губы грустно искривились.
– Чертовски печально. После того как ушел Мур, я жила еще с одним специалистом из лаборатории, его другом. Потом у меня был еще один, из группы планирования. Не забывай, я была телепаткой. Большинство нетелепатов не хотят жить с телепатами. А в Корпусе я никого не нашла.
– Теперь это в прошлом.
– Конечно. – Она начала расхаживать взад-вперед по комнате, глубоко засунув руки в карманы. Взгляд ее внезапно стал грустным и задумчивым. – Наверное, я испортила себе жизнь. Я никогда не представляла, что стану кем-то иным, а не телепатом. Я должна была пройти обучение для работы в Корпусе телепатов или отказаться от своего дара. Но дала подписку, что не претендую на место в рабочих лагерях… У меня нет классификации. Ты это знаешь? Если Веррик меня бросит, я пропала. Я не смогу уже вернуться в Корпус, но не смогу и участвовать в игре с Колесом Фортуны. – Она умоляюще посмотрела на Бентли. – У тебя изменилось мнение обо мне, когда ты узнал, что я одинока?
– Вовсе нет.
– Чертовски неприятно чувствовать себя предоставленной самой себе. – Она сделала неопределенный жест. – Я совершенно изолирована. Живу сама по себе. Для меня это очень суровое испытание, Тед. Я вынуждена была уйти с Верриком, потому что это единственный мужчина, с которым я чувствую себя в полной безопасности. Но это оторвало меня от семьи. – Она с грустью посмотрела на Бентли. – Я ненавижу одиночество. Я так боюсь…
– А не надо ничего бояться. Наплюй ты им всем в глаза.
– Я не смогу этого сделать, – пожала плечами Элеонора. – Как можно жить в одиночестве? Тебе обязательно нужен человек, на которого можно было бы положиться, кто-то сильный, кто-то, кто будет о тебе заботиться. Это огромный, равнодушный ко всему мир, совершенно холодный и враждебный, начисто лишенный теплоты. Ты прекрасно знаешь, что он сделает с тобой, если ты потерпишь неудачу.
– Знаю, – кивнул он. – Они таких трамбуют миллионами.
– Мне следовало бы остаться в Корпусе. Но я ненавижу Корпус. Вынюхивать, подслушивать, всегда следить, что происходит у других в голове. Это не настоящая жизнь, люди так не живут. Ты становишься частью коллективного организма. Ты не можешь по-настоящему любить, не можешь по-настоящему ненавидеть. Все, что у тебя есть, – это твоя работа. Да и она не твоя. Я разделяла ее с восьмьюдесятью другими наподобие Вейкмана.
– Ты хочешь быть независимой и в то же время боишься этого.
– Я хочу быть самой собой! Но не одинокой! Я ненавижу просыпаться по утрам и видеть, что рядом никого нет. Я ненавижу приходить домой в пустую квартиру. Ужинать в одиночестве, готовить и прибираться только для себя самой. Включать по вечерам весь свет, чтобы разогнать тени. Сидеть и смотреть телевизор. Просто сидеть. Думать.
– Ты еще молода. Ты к этому привыкнешь.
– Я никогда к этому не привыкну! – Она слабо улыбнулась. – Конечно, я живу лучше многих других. – Элеонора отвела от лица свои пламенные кудри, ее глаза были печальными, болезненными и милыми. – С тех пор как мне исполнилось шестнадцать, я жила с очень многими мужчинами. Я даже не могу вспомнить, сколько их вообще было. Я встречалась с ними так же, как встретилась с тобой; на работе, на вечеринках, иногда знакомилась через друзей. Какое-то время мы жили вместе, а затем ссорились. Всегда что-нибудь получалось не так; это никогда не затягивалось надолго. – Ее снова охватил прежний страх. – Они уходили! Они какое-то время жили со мной, потом собирали вещички и оставляли меня одну. Или… просто бросали меня.
– И такое случается, – сказал Бентли.
Погруженный в свои мысли, он почти не слышал ее.
– В один прекрасный день я обязательно найду кого-нибудь единственного, – горячо заявила она. – Правда? Мне же всего девятнадцать. Я ведь уже хорошо устроилась для девятнадцати лет. Девятнадцать лет это же совсем мало. К тому же Веррик мой покровитель, я всегда могу на него положиться.
Бентли наконец очнулся:
– Ты предлагаешь мне жить вместе?
Она покраснела.
– А ты как?
Он ничего не ответил.
– Что случилось? – резко и взволнованно спросила Элеонора, в ее глазах промелькнула настороженность.
– Ты к этому не имеешь никакого отношения.
Он повернулся к ней спиной, подошел к стене и восстановил ее прозрачность.
– По ночам Холм очень красив, – угрюмо сказал он. – Когда вот так смотришь на него, то ни за что не догадаешься, что же он представляет собой на самом деле.
– Забудь ты про Холм! – Она снова сделала стену непрозрачной. – Я к этому не имею никакого отношения? Значит, дело в Веррике. Я знаю, дело – в Веррике. Господи, ты пришел в тот день к нам, прижимая к животу свою папку, как спасательный пояс, такой взволнованный! – На ее лице промелькнула улыбка. – Ты сиял, как христианин, который наконец-то попал в рай. Ты так долго ждал… и так многого ожидал. В тебе было что-то ужасно притягательное. Я надеялась, что ты будешь с нами.
– Я хотел вырваться из системы Холмов. Мне хотелось чего-то лучшего. Хотелось в Директорат.
– Директорат! – рассмеялась Элеонора. – А что это такое? Абстракция! Из чего, как ты думаешь, состоит Директорат? – Ее дыхание участилось, глаза расширились. – Главное – это живые люди, а не учреждения и отделы. Как ты можешь сохранять верность учреждению? Новые люди приходят, старые умирают, лица постоянно меняются. И ты считаешь, что при этом твоя верность сохраняется? С чего бы это? И верность чему? Структуре! Ты верен слову или названию. А вовсе не живому существу из плоти и крови.
– В этом есть что-то большее, – возразил Бентли. – Это не просто кабинеты и письменные столы. Это само по себе что-то собой представляет.
– И что же представляет?
– Это стоит выше любого из нас. Это больше, чем любой человек или группа людей. И в то же время это – каждый из нас.
– Это никто. Если у тебя есть друг, то это определенный человек, а не класс или рабочая группа. Ты же не имеешь в друзьях весь класс четыре-семь, согласен? Если ты ложишься в постель с женщиной, то это какая-то определенная женщина, или я не права? Все остальное во Вселенной изменчиво… подвижно, случайно, это серый дым, который проходит у тебя сквозь пальцы. Единственное, что постоянно, так это люди: твоя семья, твои друзья, любовница, твой покровитель. Ты можешь дотронуться до них, быть близок к ним… вдыхать жизнь, теплую и осязаемую. Пот, кожа и волосы, слюна, дыхание, тело. Вкус, осязание, обоняние, цвета. Боже праведный, это все то, что ты можешь почувствовать! А что имеет смысл, кроме людей? На что ты можешь положиться, если не на своего покровителя?
– Положиться на себя.
– Риз заботится обо мне. Он большой и сильный!
– Он тебе как отец, – сказал Бентли. – А я ненавижу отцов.
– Ты… психопат. С тобой что-то не в порядке.
– Знаю, – согласился Бентли. – Я – больной человек. И чем больше я смотрю на окружающий мир, тем сильнее становится моя болезнь. Я настолько болен, что мне кажется, будто вокруг меня больны все, а я – единственный здравомыслящий человек. Это очень плохо.
– Да, – тихо ответила Элеонора.
– Мне бы хотелось с большим грохотом обвалить всю эту систему. Но мне этого даже не надо делать: она разваливается сама. Кругом все тонкое и пустое. Игры, лотереи – детские игрушки! Все держится на присяге. Продажность, циничность, роскошь и нищета, равнодушие… вопящие телевизоры. Человек идет убивать другого человека, а все аплодируют и с интересом наблюдают. Во что мы верим? Что имеем? Умелых преступников, работающих на влиятельных преступников. Присяги, которые мы даем пластиковым бюстам.