В просторном зале Василий Дмитриевич повесил свое большое полотно и начал работать углем.
Когда бывала солнечная погода, учитель и ученик ходили писать пейзажи. Глядя на них, и Наталья Васильевна тоже пристрастилась к живописи. Она искренне радовалась, когда какое-нибудь дерево получалось у нее «немножко хуже», чем у Костеньки.
Василий Дмитриевич постоянно ворчал на своего ученика за чрезмерную быстроту его кисти.
— Не торопитесь. Много еще вам надо работать, чтобы с вашим талантом выходили бы настоящие чудеса живописи. Вечно у вас недописки да недохватки, — корил он.
Однажды отправились они вдвоем за четыре версты в деревню Тургенево и сели рядом писать один и тот же пейзаж — прозрачную речку на переднем плане, дальше, в зелени деревьев, ветхие сарайчики под соломенными крышами.
Через час Костенька поднялся:
— Василий Дмитриевич, я кончил. Пойдемте купаться.
— Нет, не кончили. Сидите. Пройдитесь кистью еще раз.
Костенька покорно вздохнул и остался сидеть, скучающе подремывая.
Еще через час встал Василий Дмитриевич.
Поставили оба этюда рядом, начали сравнивать: воздуха, света, звучных сочетаний зеленых тонов у обоих художников было хоть отбавляй. Этюд Василия Дмитриевича получился аккуратнее, тоньше, нежнее. Этюд Костеньки выглядел резче, размашистее.
Василий Дмитриевич видел: краски, солнце Костенька перенял от него, а размах, смелость кисти — это у мальчика свое, взятое от самого сердца. И он радовался и восхищался талантом и блеском своего ученика, говорил, что скоро сам начнет у него учиться. А Костенька, услышав похвалы, скромно отвечал, что, наоборот, этюд Василия Дмитриевича куда лучше, что его краски словно поют и звенят.
Оба возвращались домой пешком, в приподнятом настроении. Василий Дмитриевич рассказывал о своих дальнейших творческих планах: закончит большую картину из жизни Христа, начнет писать другие, также на евангельские сюжеты…
Костя осмелел и решился спросить:
— Василий Дмитриевич, объясните, пожалуйста, мне непонятно: как это вы, такой признанный мастер русского пейзажа, природы русской, а мечтаете совсем не о пейзажах?
Василий Дмитриевич помрачнел и оставил вопрос без ответа. Все следующие дни, хотя погода стояла отличная, он с утра уединялся в большом зале, превращенном им в мастерскую.
Наталья Васильевна забеспокоилась. Она давно замечала: когда Василий работает над своей большой картиной, он неразговорчив, угрюм, сосредоточен. Когда же всей компанией они идут писать пейзажи, его словно подменяют — он веселый, оживленный, шутит, рассказывает разные потешные эпизоды.
Но никогда еще эта разница в настроении не была у него столь разительной, как после похода в Тургенево.
К счастью, приехал милейший Илья Семенович Остроухов. Он и раньше несколько раз приезжал в Меньшово. Наталья Васильевна и Елена Дмитриевна очень любили его.
— Я хоть и не был вашим учеником, но никому столько не обязан, как вам, — не раз говорил Остроухов Василию Дмитриевичу.
С приездом Ильи Семеновича сразу все оживились. Теперь отправлялись на этюды уже впятером. Василий Дмитриевич снова стал прежним жизнерадостным, милым собеседником.
Так в творческих общениях прошло все лето.
Осенью Поленовы вернулись в Москву на свою божедомскую квартиру. Опять возобновились по четвергам поленовские рисовальные вечера, снова Василий Дмитриевич увлекся преподавательской деятельностью.
А картину из жизни Христа он все еще не начинал писать.
Выручил Савва Иванович. Он предоставил в распоряжение Василия Дмитриевича свой роскошный кабинет в особняке на Садовой-Спасской.
И художник вернулся к своему долголетнему замыслу. В поразительно короткий срок ему удалось создать огромный, в размер будущей картины, рисунок углем. Не переливались на этом рисунке краски, только свет и тени играли даже на самых мелких деталях, только умело расположились мастерски исполненные фигуры.
Рисунок был подобен законченной картине. Им восхищались друзья — художники, артисты, родные — все, кто видел его. Впрочем, были и такие, кто молчал и не высказывал своего мнения.
По совету многих Василий Дмитриевич не стал покрывать рисунок красками, а перенес контуры на другое, таких же размеров полотно. Верный Костенька Коровин помогал ему в этой работе.
С затаенным страхом приступил наконец художник к самой картине.
Порой тяжелые раздумья охватывали его. Он начал уставать, но никому не поверял своих сомнений. И только однажды в письме к Васнецову у него вырвалось одно поистине зловещее признание:
«Я все работаю над моей картиной и не предвижу конца…»
Весной следующего, 1886 года Поленовы опять переехали в полюбившееся им Меньшово. И снова наезжали к ним молодые художники, чаще других гостил Костенька.
Неожиданно страшный удар обрушился на семью Поленовых. Умер, проболев всего несколько дней, их двухлетний первенец. Горе обоих родителей было неописуемо. «Да, нет у нас больше нашего Федюшки, дорогого мальчика, а какой он становился милый; вспомнишь о нем, как-то радостно станет. Уж зато как горько, как обидно, что нет его больше, голубчика», — жаловался Василий Дмитриевич в письме к Васнецову.
До глубокой старости с болью в сердце вспоминал он свою невозвратимую потерю.
Деятельная меньшовская жизнь оборвалась. Мамонтовы увезли к себе в Абрамцево неутешных родителей и там старались их всячески отвлечь. Горе подкосило Василия Дмитриевича. С ним нельзя было говорить, он почернел, глаза его потухли. К тому же начались страшные приступы головных болей. Не только будущая большая картина, даже любимая пейзажная живопись, даже искусство, казалось, перестали для него существовать.
19. Часть их жизни
Так живо передо мной встает вся история твоей картины. Ведь она часть нашей жизни, всегда останется таковой…
Наступила осень, ясная, золотая. В Абрамцеве Поленовы жили в отдельном домике, с хозяевами виделись не каждый день. Василий Дмитриевич или уединялся в комнатах и сидел там, стиснув руками виски, глядя в одну точку, или уходил в лес, на берег узкой, запрятанной в кустах речки Вори, уходил без своего привычного этюдника.
Наталья Васильевна первая взяла себя в руки. Как-то она подвела мужа к колыбельке, где спал их трехмесячный второй сын Митя.
— Смотри, — она показала на малыша, — вот растет наше утешение. Возьми этюдник, пойдем погуляем.
Они пошли. Он повел жену на то глухое место на берегу Вори, где любил сидеть и вспоминать своего умершего первенца.
Они остановились на уединенной, закрытой со всех сторон густыми деревьями полянке. Тихая речка струилась в кустах.
Наталья Васильевна начала выдавливать на палитру краски, сунула в руки мужу одну из его любимых кистей.
И Василий Дмитриевич не выдержал. Несколькими привычными взмахами карандаша набросал он контуры деревьев, надел на большой палец левой руки палитру, подхватил кистью кусочек золотистого кадмиума…
Лес перед ним звучал настоящей симфонией зеленых и золотых красок, от самых светлых до темных. И душа художника отдалась этой симфонии.
Он работал час, и два, и три. Пора было идти обедать. Наталья Васильевна встала; поднялся и Василий Дмитриевич.
— Я напишу с этого этюда пейзаж, — говорил он, складывая все принадлежности. — Назовем его «Федюшкиным воспоминанием». Только не сейчас буду писать, когда-нибудь потом. — Помолчав немного, он добавил: — Поедем в Москву.
— Поедем, поедем завтра же! — подхватила Наталья Васильевна. Она подумала, что он решил вернуться к своей большой картине.
Но она ошиблась. Василий Дмитриевич не собирался ехать к Мамонтовым на Садовую-Спасскую, где находилось его незавершенное полотно.
В своей мастерской он поставил на мольберт ту картину «Больная», которая пять лет провисела в его кабинете незаконченной. Ему опять сделалась близкой тема безвременной смерти.
За несколько дней он прошелся по полотну кистью и внизу поставил дату: 1886 год.
На очередной Выставке передвижников картина пользовалась большим успехом. Толпы стояли перед нею. Ее приобрел Третьяков, неизменно продолжавший покупать лучшие произведения Поленова.
Как-то Мамонтов примчался к Поленовым и заявил, что увозит их к себе.
— Просто так, давно не были. Поехали!
Василий Дмитриевич зашел в кабинет Саввы Ивановича и отдернул занавес, закрывавший его картину, его нерожденное детище.
Долго смотрел он на свою кровь и муку… А потом…
А потом они просто договорились, когда, в какие часы Василий Дмитриевич будет приезжать работать над картиной.
И снова началась для Поленова напряженная, порой почти ненавистная творческая работа. Страшно, когда художнику не дается его творение и он постепенно начинает это сознавать. Но еще страшнее, когда он чуть ли не силой заставляет себя работать. К страданиям нравственным присоединились страдания физические: усилились его нестерпимые, гнетущие головные боли.
«Я за последнее время плохо себя чувствую… Силы понемногу уходят, с трудом могу работать два-три часа в день. Картину мою начал опять писать, но по тому, как дело идет, мало надежды на хороший конец. Ах, если бы удалось ее кончить, я с радостью ушел бы отсюда…»
Эти строки из письма Василия Дмитриевича к Виктору Михайловичу Васнецову — подлинный крик души.
— Уйти, уехать куда-нибудь подальше, туда — в прекрасную и сказочную, такую далекую и пока еще такую несбыточную Илтань, — мечтал он и, пересиливая себя, вновь брался за кисть.
Шли месяцы; работа над картиной, казалось, приближалась к концу. Жена, мать, сестра, еще кое-кто из родных и близких искренне хвалили новое творение художника. Но Василий Дмитриевич не доверял их неумеренным похвалам.
Ему страстно хотелось узнать мнение друзей-художников, посоветоваться с ними, но все они разъехались в разные стороны.