В 1909 году, после пятнадцатилетнего неустанного труда, картины «Евангельского круга» были наконец завершены. Василий Дмитриевич присоединил к ним уменьшенные повторения полотен «Христос и грешница», «Генисаретское озеро», «Среди учителей». Была организована его персональная выставка. В Петербурге художник выставил 58 картин, затем в Москве и Твери по 64 картины.
В это время в искусстве было в моде течение так называемых декадентов; многие живописцы как будто нарочно уродовали натуру, искажали жизнь.
Рядом с подобными «шедеврами» пейзажи на полотнах «Евангельского круга» казались подлинным половодьем света и красоты. Народу ходило на поленовские выставки множество; их посетило свыше ста тысяч человек. Пространные рецензии в газетах правого направления были восторженные, однако газеты левых взглядов доказывали, что Поленов отстал от жизни по крайней мере на полвека. И все же печать всех без исключения направлений с глубоким уважением говорила о самоотверженном многолетнем труде художника.
Для некоторых кругов русской интеллигенции, мечтавших о мирном обновлении страны, были характерны уход в религию и идеализация прошлого. Для таких кругов эти картины Поленова в какой-то мере были дороги и близки.
Со временем они попали в различные музеи страны, многие из них оказались за границей. Картины эти впечатляли, когда висели все вместе, а каждая в отдельности ласкала глаз лишь своим красивым, но чуждым пейзажем Ближнего Востока.
Когда выставка картин закрылась, престарелый Василий Дмитриевич всем объявил, что последнее слово художника им сказано и от дальнейшей художественной деятельности он отказывается.
В годы работы над «Евангельским кругом» он составил «Художественное завещание», в котором подробно писал о картинах этой серии, о своем рукописном труде, связанном с философией Ренана и с евангелием, о значении музыки в его жизни, но ни единым словом не обмолвился о своих пейзажах, хотя неизменно продолжал выходить на природу и писал этюды — виды Оки и других окрестностей Бёхова. До конца жизни он считал второстепенным тот род живописи, который как раз и прославил его.
Когда-то в письме к Чистякову он небрежно назвал «Московский дворик» «картинкой». А теперь каждый школьник знает это самое популярное его произведение.
Художник М. В. Нестеров высказал в своей мудрой книге «Давние дни» такую мысль:
«Никто еще не придумал прибора, определяющего качество картин и вообще всяких художественных произведений, но есть другое — как, в какой степени и мере ты возбуждал „чувства добрые“».
У наших современников чувства добрые возбуждают только пейзажи Поленова. Трагична судьба художника, который, сам того не ведая, свернул с дороги своего истинного призвания. Лишь малую долю времени отдавал Поленов тому, к чему его помимо воли звало сердце, всегда любившее природу, и прежде всего русскую природу.
28. Эллада любимая
Афины теперь большой европейский город с чудными греческими зданиями. Вчера и сегодня утром провели на Акрополе. Очень жарко, тем не менее я работаю. Вообще живопись очень облегчает мне утомление… Завтра едем в Дельфы…
Юрий Степанович Нечаев-Мальцев — владелец на весь мир известных хрустальных заводов в Гусь-Хрустальном — был не только сказочно богат, но и тщеславен.
Третьяков основал в Москве картинную галерею; московские фабриканты Морозов и Цветков собрали замечательные коллекции лучших современных художников Западной Европы. И Юрий Степанович также решил прослыть покровителем искусств.
На его средства в Москве началось строительство небывалого музея, в котором предполагалось сосредоточить гипсовые точные копии лучших образцов скульптуры и архитектуры мирового искусства. Из верноподданнических чувств щедрый жертвователь присвоил ему имя покойного царя Александра III. Проект составил один из самых модных архитекторов того времени Р. И. Клейн, главным научным руководителем был профессор истории Московского университета И. В. Цветаев — человек передовых взглядов, видевший в музее храм, где искусство приближается к народу.
Деньги от Нечаева-Мальцева и от других желавших не отставать от него богачей меценатов полились потоком. Для оформления вестибюля понадобились колонны из желтого мрамора. Следовало бы собрать их из отдельных кусков, но Юрий Степанович решил поразить москвичей.
На Урале были заготовлены во всю длину огромные монолиты; их погрузили на специально для этого сконструированные железнодорожные платформы и привезли в Москву на Александровский вокзал[14].
По улицам Брестской, Садовой-Кудринской, Поварской и Знаменке[15] временно проложили рельсы; и паровоз, пугая лошадей и удивляя толпы зевак, за несколько ездок доставил колонны на Волхонку, где строился музей.
Для оформления залов предполагалось привлечь лучших художников. И первого, кого пригласил профессор Цветаев, был его давнишний знакомый Василий Дмитриевич Поленов.
Престарелого художника точно всколыхнуло. Он принял предложение с восторгом. Работать для столь примечательного музея, куда устремятся толпы посетителей, пойдут смотреть, любоваться и изучать, — такое даже не снилось. Какими скромными казались ему его собственные мечты создать маленький народный музей на берегу Оки.
Поленов выбрал самый близкий ему по духу греческий отдел. Он взялся руководить работами по оформлению зала, посвященного архитектуре древней Эллады. К этому делу ему очень хотелось привлечь своих бывших учеников, в первую очередь Коровина, а также талантливого Головина.
Когда-то дирекция императорских театров пригласила Василия Дмитриевича оформлять спектакли Московского Большого театра. Сам он отказался от этого почетного и выгодного приглашения, но рекомендовал своих «художественных детей» — Коровина и Головина. Оба они, создавая высокоталантливые красочные декорации для опер и балетов, с честью оправдали надежды их бывшего учителя. Конечно, и теперь, работая для греческого зала музея, они покажут себя во всем блеске.
Серов, узнав о планах Поленова, тоже увлекся этим начинанием.
Обрадованный Василий Дмитриевич ему сказал:
— Я не смел к тебе обратиться, но, если ты сам хочешь принять участие в этом деле, лучшего не могу желать.
Василий Дмитриевич мечтал, как они вчетвером поедут в Грецию и на холме Акрополя, близ развалин Дельф и Микен, у подошв овеянных легендами гор Олимпа и Парнаса, будут писать этюды для панно.
Но тут что-то застопорилось с выдачей денег из московской конторы мальцевских заводов. Поленов не дождался разрешения вопроса и в июне 1911 года вместе со своим молодым другом Л. В. Кандауровым выехал на собственные средства за границу. Путешественники побывали во Франции, Испании, Италии, а затем пароходом направились в Афины.
В третий раз посчастливилось Василию Дмитриевичу увидеть ту страну, которую всю жизнь он так любил. Не обращая внимания на палящее солнце, он без устали ходил со своим багажом художника по раскаленным крутым склонам холмов Эллады и вдохновенно писал этюды пейзажей и развалин древних храмов.
Вернувшись в Москву, он узнал, что Коровин и Головин так и не поехали в Грецию, потому что контора мальцевских заводов отказалась заключить с ними договор.
Что же, собственно, произошло?
Под большим секретом профессор Цветаев разъяснил: оказывается, кто-то шепнул всемогущему Юрию Степановичу, что, дескать, Коровин и Головин декаденты.
Серов отправился в Грецию раньше Поленова, и также на собственные средства. Узнав по возвращении обо всей этой истории, он не стал работать для музея, но зато результатом его поездки явились замечательные картины «Похищение Европы», «Царевна Навзикая» и множество этюдов.
Василий Дмитриевич был кровно оскорблен за своих бывших учеников — они же высокоталантливые художники и нет в их полотнах вывертов декадентов. С большой неохотой он написал восемь панно видов Греции, которые получились какими-то бледными и неинтересными, а от других работ для музея отказался.
Впоследствии его собеседники не раз слышали горькие слова художника о непродуманном оформлении греческого зала. Подлинный Парфенон ведь высится на холме, зритель его видит снизу, а строители музея поместили гипсовую копию части портика храма очень низко, словно в колодец посадили. И наоборот, в Акрополе к знаменитым кариатидам можно подойти вплотную, а в музее они почему-то вознесены под самый потолок.
Выражая свое возмущение, Василий Дмитриевич, случалось, добавлял, что и колонны из желтого мрамора, стоившие Нечаеву-Мальцеву миллион рублей, поставлены в вестибюле так, что их ниоткуда не видно. А о своих панно с видами Эллады художник не любил говорить.
29. Народный дом
Когда я им рассказывал о том, что сам видел, они плохо верили мне, но все любили страшные сказки, запутанные истории, даже пожилые люди явно предпочитали выдумки правде. Я хорошо видел, что чем более невероятны события, чем больше в рассказе фантазии, тем внимательнее слушают меня люди. Вообще действительность не занимала их, и все мечтательно заглядывали в будущее, не желая видеть бедности и уродства настоящего…
В этой главе автору хочется немного рассказать о себе.
В 1917 году мне было восемь лет. Жили мы тогда огромной семьей — дедушка, бабушка, мои дядья и тетки, множество двоюродных братьев и сестер — в Москве, в Георгиевском (ныне Вспольном) переулке.
Однажды бабушка, Софья Николаевна Голицына, позвала меня и двух моих двоюродных братьев и сказала нам:
— Мальчики, сегодня вечером мы едем в театр. Собирайтесь.
Такое счастье не мечталось, не снилось — попасть в настоящий театр!