— Я тебя отлично понимаю. Я тоже имею две специальности. Днем работаю бухгалтером, а по вечерам подрабатываю сторожем. Иначе как прожить, верно?
— Угу! — откликнулся я и предложил тете Глаше сразиться в шахматишки.
Фотограф
Я любил фотографироваться. Увижу на улице фотографа и иду за ним. Станет фотограф снимать какой-нибудь памятник, а я — раз! — и встану около памятника в выигрышной позе.
Или фотографируются какие-нибудь туристы, а я растолкаю их и встану впереди. И туристы ничего, улыбаются только. Иногда, правда, прогоняли. Но тогда я заходил к ним со стороны, пристраивался сбоку, и выглядывал. «Может, получусь где-нибудь в углу», — думал.
Долго я просил мать купить мне фотоаппарат, но она не покупала. «Учишься плохо, — говорила. — Вот когда исправишь все тройки, тогда куплю».
Засел я за учебу, много троек исправил, только по пению никак не мог.
— Да-а, эту тройку ты, наверное, никогда не исправишь, — вздохнула мать и на другой день купила мне фотоаппарат «Любитель».
Зарядил я в камеру пленку — целых двенадцать кадров, «вот поснимаю!» — думаю. Вначале снял себя в зеркале. Потом навел объектив на диван, укрепил камеру книгами и к спуску привязал бечевку; сел на диван и дернул. Затем еще раз.
— Что ж ты пленку зря тратишь? — сказала мать. — Ну снял себя один раз, ну два — хватит. Пойди на улицу, сними приятелей, пейзаж какой-нибудь.
Вышел я на улицу, а там — ни одного приятеля. И пейзажа никакого нет. Одни дома и заборы. Пошел по улице. «Что бы, — думаю, — снять такое, поинтересней?» Дорогу перебежала кошка. Я ее — раз! — и щелкнул. К булочной подкатил фургон с хлебом. Я и его запечатлел.
Потом снял точильщика, ларек, дерево. Иду так по улице, снимаю все, что попадется в поле зрения. Вижу — стоят две старушки, беседуют о чем-то. «Что если их снять? — подумал. — Вид у них смешной, старомодный». Подошел и говорю:
— Бабушки! Я хочу вас сфотографировать. Встаньте, пожалуйста, поближе и повернитесь.
— С величайшим удовольствием! — сказала одна старушка, достала зеркало из сумки и стала прихорашиваться.
— Фотографироваться — моя страсть, — проговорила вторая бабуся и поправила шляпку. Затем они прижались друг к другу и заулыбались.
Я навел фотоаппарат и щелкнул.
В этот момент мимо прошел какой-то рабочий с ящиком инструмента. «Групповой портрет — вот что надо сделать!» — мелькнуло в голове. Я догнал рабочего.
— Понимаете, — говорю, — я снимаю прохожих. Интересных людей. Не могли бы вы встать на минутку рядом с этими бабушками.
— Нет вопросов, — пробасил рабочий. Подошел к старушкам, хотел обнять их, но передумал; одернул комбинезон, вытянулся и застыл с каменным лицом.
— Пожалуйста, улыбайтесь, — сказал я ему.
— Изобразите радость жизни, — поддержала меня одна из старушек.
Рабочий не успел изобразить радость — появилась шумная ватага студентов; они шли, размахивая книгами, рулонами бумаги.
— Пристраивайтесь! — обратился к ним рабочий. — Здесь бесплатно всех снимают.
— Это идея! А почему бы и не увековечиться?! Может, попадем в хронику! Классно мыслишь юный фотограф! — загалдели студенты и обступили рабочего со старушками.
И только я собрался нажать на спуск, как между студентами вынырнул какой-то мальчишка и встал перед объективом. Да еще в выигрышной позе!
— А ну, отойди! — крикнул я. — Весь вид портишь!
— Пусть стоит! — бросил рабочий.
— Сфотографируй мальчика тоже! — сказали старушки.
— Щелкай, чего там! — закричали студенты. — Все равно не получимся.
Я навел фотоаппарат и щелкнул.
— Спасибо, мы получили огромное удовольствие! — сказали старушки и отошли.
— Будь здоров! — махнул рукой рабочий.
— Пришли карточки! — крикнули студенты, убегая.
Остался только мальчишка. Он долго рассматривал фотоаппарат, потом шмыгнул носом.
— Дай сделать один снимок!
— Ишь, чего захотел! — пробурчал я. — Лезешь, куда тебя не просят, да еще — дай поснимать. Много хочешь. Слишком много! Ты и так уже испортил групповой портрет. И мое настроение.
— Дай сделаю один снимок, — продолжал канючить мальчишка. — Всего один.
— Не дам! Да и кадров мало осталось, — я развернулся и пошел по улице.
Настырный мальчишка поплелся за мной.
— Ну, может дашь снять разочек, а? Сделаю хороший снимок.
Я усмехнулся.
— Хороший?! Разочек?! Ну ладно, так и быть. Сейчас еще кое-что сниму, если останется кадр — дам. Посмотрю, какой ха-ароший сделаешь!
В камере неснятых оставалось три кадра. Я быстро сфотографировал рисунки на заборе и чье-то брошенное колесо с каталкой, и протянул фотоаппарат мальчишке.
— Ну на! Только давай быстрей — у меня мало времени. И ерунду всякую не снимай!
Мальчишка обрадовался, взял фотоаппарат, стал вертеть головой по сторонам, искал, что снять. Я стою рядом, посмеиваюсь.
По улице проехал самосвал с песком. Мальчишка не снял, растяпа. Низко пролетел голубь — он его вообще не заметил. Все вертится, чего ищет — сам не знает.
— Давай быстрей! — тороплю его.
— Сейчас, сейчас, — бормочет и все крутится на месте. И вдруг подбежал к газону, нагнулся и стал наводить объектив.
— Не вздумай снимать цветочки! — почти рявкнул я.
Но он уже нажал на спуск. Я подскочил, выхватил у него фотоаппарат и процедил:
— Так и знал! Только кадр испортил!
— Много ты понимаешь! — заносчиво откликнулся мальчишка и перешел на другую сторону улицы.
Когда я проявил пленку, она вся оказалась темной; в кадрах еле различались предметы. Рисунки на заборе пропали, колесо и каталка слились с асфальтом. Кошка вышла без хвоста, от фургона виднелся один номер, групповой портрет не получился вообще — так, какое-то серое бесформенное пятно. Одиннадцать кадров были темными и расплывчатыми, и только один, последний — светлым и четким. В кадре на тонких стеблях, как на нитках, стояли пушистые шары одуванчиков. И в воздухе замерла стрекоза, словно маленький вертолет над аэродромом-листком.
Балбес
Мать всегда ставила мне в пример Филиппа. Во всем. Однажды я делал планер, и мне нужен был клей; я полез в кухне на полку и нечаянно разбил две тарелки. Мать тут же сказала, что я неаккуратный, непослушный, взбалмошный и так далее, и что вот Филипп никогда не разбивает тарелки — он такой примерный мальчик. Примерный, вдумчивый, воспитанный, вежливый и так далее.
А между тем Филипп был ни с чем пирог; даже не умел играть в футбол — с мячом он был беспомощен, как пес на заборе.
Целыми днями Филипп пиликал на скрипке — его готовили в великие музыканты. Я не любил Филиппа. Он это прекрасно знал. Да и как его можно было любить?! За что?! Всегда идет по двору со своей скрипкой, намурлыкивает что-то под нос и ничего не замечает вокруг, будто он на небе. Чтобы его опустить на землю, я подкрадывался сзади и хлопал его по плечу.
— Привет, Бетховен!
— Привет, — вздрагивал Филипп.
— Ну как? — усмехаясь, бросал я. — Все пиликаешь?
— Пиликаю, — говорил Филипп и робко улыбался.
— Ну пиликай, пиликай, — насмешливо кривился я, а сам думал: «Ну и балбес».
— Настоящий мальчишка должен быть спортсменом, — говорил я Филиппу, — а на скрипочках пиликают только маменькины сынки, разные парниковые цветочки. Неужели не понимаешь, что занимаешься ерундой?
— Понимаю, — улыбался Филипп, — но ничего не могу с собой поделать. Привык уже.
Так и говорил «привык». Вот чудило!
— Так у тебя вся жизнь пройдет, голова! — возмущался я.
— Что поделаешь, — говорил Филипп и все улыбался.
Это меня уже злило по-настоящему; я уже готов был на него наорать, но сдерживался и снова начинал терпеливо, доходчиво ему втолковывать что к чему. А Филипп смотрел на меня и уже смеялся, как дуралей.
— Ты все понял? — под конец спрашивал я.
— Филипп хохотал и кивал:
— Все!
Я вздыхал; ну, думал: «Слава богу, дошло», а на другой день опять встречал его со скрипкой.
Как-то я вполне серьезно сказал ему:
— Может, тебе помочь бросить музыку и научить чему-нибудь другому? Например, играть в футбол?
И Филипп неожиданно оживился.
— Конечно, помоги! Что ж ты раньше не догадался?! Все только ругаешься!
Я немного растерялся — удивился поспешности Филиппа. Мне даже стало жалко его.
Ну ты совсем-то музыку не забрасывай, — сказал я. — Играй иногда. Может, из тебя что-нибудь и выйдет.
— Да нет уж! Чего там! Брошу совсем, — засмеялся Филипп. — Футболистом быть лучше, это всем ясно. Только завтра у нас в училище концерт. Отыграю его и все.
На следующий день с утра я ходил по комнате и думал, чем бы заняться? Змея делать не хотелось, да и нитки нужно было искать. Рисовать надоело — много рисовал накануне; к тому же карандаши были не заточены. Все ходил и думал. Но ничего стоящего не лезло в голову, как назло. А тут еще наш кот на полу нахально развалился. Пнул его как следует; засунул руки в карманы; снова хожу, думаю, и все выглядываю во двор — не вышли ли ребята с мячом. Но ребят почему-то не было.
И вдруг пришла мать и сказала, что все ребята давно на концерте в музыкальном училище и только я прохлаждаюсь дома, потому что я невоспитанный, ленивый, взбалмошный и так далее.
Прибежал я в училище, а там на самом деле все ребята с нашего двора; сидят, слушают, как играет на рояле какой-то мальчишка — запрокинул голову и колошматит по клавишам.
Я присел на крайний стул рядом с Вовкой Карасевым, тоже приготовился слушать, но тут мальчишка перестал мучить инструмент и все ему захлопали.
Затем на сцене появился Филипп со своей скрипкой и объявил, что сыграет пьеску, которую сочинил сам.
Я хихикнул. Все обернулись и посмотрели на меня, но как-то с уважением — наверно, подумали, что уж кто-кто, а я-то знаю, какая это «пьеска».
Филипп начал играть. Я отвернулся к окну и стал смотреть на солнце, а оно, словно рыжий проказник, как раз уселось на карниз противоположного дома и прямо-таки расплавляло оградительную решетку и, казалось, вниз сыпятся слепящие искры. Потом солнце немного спряталось за крышу и стало корчить мне рожицы — как бы выманивало на улицу, — «залезай, мол, на крышу, будем пускать зайцев, раскидывать стрелы, слепить прохожих, высвечивать темные закутки…»