– Да, это Махивари. Когда-то я ее любил, – сообщил Ардион тем будничным тоном, за которым хотел спрятать далекий отблеск своей тоски. Когда-то он пытался скрыть ее от себя и мира, заталкивал на самую глубину души, а потом вдруг понял, что от прошлого не осталось ничего, кроме пустоты. – Отец поднял ее в небо в своей ладье и сбросил оттуда в болота.
Он вспомнил сиреневую звезду, которая сорвалась и рухнула в трясину. Солнечный кормчий приказал ему стоять на балконе дворца и смотреть. Это была казнь – наблюдая за ней, Ардион старался держаться как можно равнодушнее и радовался, что отец не видит его лица.
В тот миг он готов был убить Солнечного кормчего. Разорвать, уничтожить, вычеркнуть из жизни. Попади ему тогда в руки копье гривлов – от отца и пепла бы не осталось.
А потом он смирился. Запер свое горе, сделал все, чтобы оборвать мысли и стереть воспоминания – не хотел лечь в трясине рядом с Махивари. Все равно ее было не вернуть.
Антия смотрела с жалостью – так смотрят барышни на героев своих романтических книжек. Наверное, она думает о том, почему он построил дом именно здесь – конечно же, чтобы быть рядом с той, которую любил, романтические герои всегда так поступают, если верить той девичьей болтовне, которую он иногда слышал.
– Не думала, что ты можешь кого-то любить, – призналась Антия. Ардион скептически усмехнулся, и она добавила: – Что тебе вообще нужна любовь. Что ты способен дорожить кем-то. Заботиться, беречь…
– Да, я не сомневался, что произвожу на тебя именно такое впечатление, – сказал Ардион. Легонько дотронулся до ее подбородка, подумал: не поцеловать ли – просто так, в шутку, чтобы она больше ему не дерзила и не задавала лишних вопросов. Он полагал, что Антия отпрянет от него – но нет, она даже не шевельнулась. От нее сейчас веяло тем же теплом, каким когда-то от Махивари, и Ардион подумал, что должен ее удержать и сохранить.
Так он сможет искупить свою старую вину. Так он больше не будет выбирать между долгом и любовью – конечно, если умудрится выжить в нынешних обстоятельствах.
Ему ведь хотелось жить. Когда гривлы появились перед Оракулом, он даже не подумал о сопротивлении или камешке в кармане – просто упал в червоточину в пространстве, спасая себя и Антию. И эту трескучую мелочь тоже.
На болотах вдруг воцарилась тишина – глухая, безжизненная. Даже дождь перестал стучать по крыше.
– Я не буду открывать, – сказала Антия, шевельнувшись в его руках. – Незачем туда смотреть. Просто поставлю чайник.
– Правильно, – одобрил Ардион. Антия прошла к плите, оглянулась – оценивающе посмотрела в его сторону, так, словно хотела проникнуть в чужую душу и узнать, какая она на самом деле и что за тайны скрывает в себе. Снаружи донесся тоскливый скрип и стон, и Антия едва не выронила чайник с оставшейся водой.
Она осторожно заглянула в кухонное окошко, и Ардион услышал, как заклацали ее зубы. Из-за деревьев с величавой размеренностью выдвигалось то, что призраки называли холмом с тысячей глаз. Они сами его боялись – как только он появлялся, призраки давали деру. Молочно-серая махина выкатилась из-за стволов, и Антия издала беспомощный стон, словно животное, которое попало в ловушку и осознало, что не сможет освободиться.
Это был Оракул, которого они увидели среди полей. Но сейчас от его головы остался лишь череп – кое-где к нему прилипли ошметки кожи, половина зубов была выбита, засохшие деревья в короне были изломаны так, словно их крутила невидимая жестокая сила. В глазницах клубилась тьма. Ардион бесшумно скользнул к окну, встал, закрыв Антию собой, и ощутил на лице след чужого взгляда, который обжег кожу до кости.
– Солнечная кровь и королевское серебро соединяют миры, – хрипло прокаркал Оракул. – Вы оба сдохнете в муках, вы соединитесь в смерти и рассыплетесь жирным пеплом по болотам. Вижу! Вереницы мертвецов спускаются в трясину! Вижу! Дирижабли летят над морем, и нет в нем суши! Вижу! Океан становится гнилой лужей, а небо рвется в клочья! Вижу!
Он не договорил. Ардион выбросил вперед руку, и от его ладони разлился свет. Оракул поперхнулся, не договорив своих омерзительных пророчеств – солнце залило болото и лес, разбрасывая в стороны ошметки призраков. Казалось, его лучи очищают мир. Когда свет погас и Ардион опустил руку, в лесу воцарилась тишина – но теперь она была живой. Поскрипывали деревья, по мокрой траве осторожно брел ветер, негромко чирикала какая-то птичка.
Ночь продолжалась, но тьма отступила – вернулась в глубину болот, нырнула в ледяную воду, затаилась. Пока у нее не было сил для новой атаки.
– Спасибо, – выдохнула Антия, всхлипнула, уткнулась лбом в спину Ардиона.
– Пожалуйста, – откликнулся он. – Хорошо, что тебе не страшно. Плохо, что теперь гривлы знают, где мы.
Из дома на болотах уходили впопыхах.
Ардион переоделся – глядя, как он застегивает темно-синюю рубашку с изящной вышивкой по вороту, морщась от боли в пострадавшем плече, Антия подумала, что им бы стоило выглядеть попроще. Заглянув под диван, она вытащила спящего Зендивена, устроила его в расстегнутом нагрудном кармане своей курточки и спросила:
– Куда мы теперь?
– У отца были три запасные ладьи, – ответил Ардион. Он вынул из шкафа небольшую кожаную сумку и стал перекладывать в нее вещи: коробку, от которой веяло пронзительным лекарственным запахом, бархатный мешочек, в котором что-то звенело едва слышно, еще одну темно-синюю рубашку, на этот раз без вышивки. – Сейчас отправимся в Тар-Хавер, там была самая быстроходная. Он очень ее берег.
Он закинул сумку на плечо и шагнул к дверям. Потянувшись за ним, Антия спросила:
– Почему твой отец убил Махивари? Просто потому, что ты любил ее? Тебе нельзя было любить?
– Ох, сколько вопросов от одной невыносимой девчонки, – вздохнул Ардион. Взял Антию под руку, и мир закрутился над ними, перебрасывая в другую точку, – когда пестрый дождь цветов, запахов и звуков улегся, успокаиваясь, а в подошвы туфель уткнулись мокрые камни мостовой, он ответил: – Да просто потому, что… Да, нельзя.
– Но почему? – удивилась Антия.
– Ты разве никогда не замечала, насколько равнодушно солнце? Что оно никого не любит, а просто дает свет?
Его слова утонули в веселой музыке, под которую ноги сами так и рвались в пляс. Антия огляделась и увидела, что стоит на маленькой улице перед изящными, словно игрушечными домиками. Их ставни были украшены нарисованными цветами и птицами, на каждом кружевном балкончике отплясывали бойкие существа, похожие на кошек, которых кто-то нарядил в человеческие красные рубашки и черные брюки. В лапках, украшенных бесчисленными пестрыми браслетами, они держали скрипки и дудки – кто-то бахнул хлопушкой прямо над головой Антии, осыпав ее метелью конфетти, и радостно воскликнул:
– Танцуют все!
Ему ответили хохотом, аплодисментами и новым потоком музыки. По дороге плыла людская река – яркая, беспечная, полная светлого восторга. Женщины, одетые в крошечные платья, щедро усеянные блестками и стразами, извивались в танце, ритмично двигая бедрами. Мужчины кружились возле них, хлопая в ладоши, – их лица скрывали маски животных: слонов, тигров, медведей, волков. В воздухе плыли широкие ленты запахов – карамельных, винных, фруктовых.
Антия вдруг обнаружила, что тоже приплясывает в такт музыке. Ардион мягко подхватил ее под руку и повлек по тротуару в сторону белой статуи бегемота, украшенной гирляндами из растрепанных фиолетовых и розовых цветов. На морде зверя красовались оранжевые мазки, словно кто-то пытался накормить его медом. Высокая мулатка, всю одежду которой составляли накладки на соски, отделилась от карнавала, прильнула к Ардиону и поцеловала его так лихо, что Антия невольно приоткрыла рот. Владыка что-то пробормотал, отстранил ее, и девушка скользнула в сторону, приметив нового кавалера.
– Как тут весело, – заметила Антия, когда они свернули в проулок. Здесь никого не было. Двери в погребки были открыты, каждый вход украшал фонарик и вывеска с пивной кружкой, но проулок был пуст. Над домами низко висело серое небо, мертвые нотки гниения едва уловимо проступали сквозь густые ароматы карнавала, но присутствие гривлов здесь почти не давило на душу.
– Здесь всегда поют и танцуют, – ответил Ардион. Провел пальцами по губам, стирая помаду, оставленную мулаткой, нахмурился. – Сегодня, например, отмечают День святого Варсавви, спасителя мира от чумы. Видимо, надеются, что он поможет и в этот раз.
Зендивен высунулся из кармана, угрюмо потер глаза и спросил:
– Мы умерли?
– Пока еще нет, – бросил Ардион, спускаясь по ступенькам в погребок, на вывеске которого мышь пила пиво из большой кружки. Антия последовала за ним.
Заведение пустовало. На первый взгляд оно ничем не отличалось от таких же погребков в Таллерии: деревянные столы, большая стойка, пивные бочки, какой-то пьяница, спящий в углу в обнимку с кружкой. Здесь все было точно так же, и пьяница был таким же, как в Таллерии – краснолицым, опухшим от выпитого. Вот только в Таллерии не было гривлов, которые сейчас сидели с ним за одним столом. Головы покачивались на двух тонких жгутах – третьи отделились и с чавканьем прильнули к груди пропойцы.
Антия заскулила от ужаса. Чудовища с изнанки мира с аппетитом пожирали человека – он то ли спал, то ли был погружен в транс. Жгуты дергались и тряслись, словно по ним медленно перетекала густая жидкость, и Антия чувствовала: гривлы счастливы. Им нравится этот погребок и этот бедолага, который стал их кормом. Им тут было очень хорошо.
Ни один гривл не посмотрел в их сторону – зато бармен в грязном фартуке заметил новых гостей и, просветлев лицом, торопливо поманил к себе. Повинуясь приглашающему жесту, они обошли стойку и нырнули в подсобку; бармен устало провел ладонью по лысеющей голове, вздохнул и сказал:
– Владыка, неужели это вы…
– Я, – кивнул Ардион. – Давно они тут так питаются?
Бармен выглянул в зал. Его осунувшееся немолодое лицо сделалось угрюмым и серым. Антия присела на край трехногого табурета и поняла, что готова расплакаться от отчаяния и страха.