– Ты знаешь, что надо делать. И ты это сделаешь.
Когда сознание вернулось, Ардион сразу же понял, что брат рядом, – и от этого чьи-то невидимые руки, которые все это время стискивали его душу, разжались, давая свободу.
Он не сразу открыл глаза – прислушался и уловил негромкий щебет птиц за открытым окном, шелест зеленой листвы, свежий морозный запах, который всегда окутывал Микеллу. Тонкая рука дотронулась до его щеки, и голос сестры мягко окликнул:
– Проснулся?
Это в самом деле была Микелла – светлая, яркая, наполненная умиротворением и тишиной. Она нисколько не изменилась за все это время, и Ардион понял, что его сестра была счастлива – и что она все давным-давно простила и забыла.
От этого стало легче. Он кивнул и отозвался:
– Да. Это правда ты?
Микелла рассмеялась – она всегда была солнечной и смешливой, за это ее любили. И за легкий нрав, и за доброту, и…
– Прости меня, – сказал Ардион. – Прости, я поступил с тобой отвратительно.
Голубые девичьи глаза слегка потемнели, словно облако закрыло солнце – и уплыло дальше. Микелла вновь смотрела на него с теплом и любовью.
– Я давно тебя простила. Я очень рада, что ты жив, что ты здесь.
Ардион стиснул ее руку. Из глубины души к глазам поднималось что-то тяжелое, давящее – то, что скопилось слишком давно, и теперь пришла пора его выплеснуть. Микелла склонилась, прикоснулась губами ко лбу брата и тотчас же распорядилась:
– Так, а теперь выпей-ка вот это! Ну-ка, быстро!
В хрустальном бокале был тот травяной отвар с размятыми ягодами, который Лантан-ин-Ман всегда давал маленьким филину и сипухе, когда они заболевали. От жидкости пахло чистотой детства – когда Ардион послушно сделал глоток, голову наполнил звон, а ноющая тяжесть растворилась без следа. Он вернул бокал Микелле и дотронулся до живота – там, куда вошло копье гривла. Ничего. Чистая кожа, плотные мышцы, но под ними бродил огонь – свивался танцующими лепестками, поднимался, собираясь выплеснуться, и смирялся, опуская вскинутые руки.
– Я новый Солнечный кормчий, – сказал Ардион. Микелла кивнула, и он услышал голос брата:
– Да, видел бы ты вас! Мне пришлось потрудиться.
Верн неслышно вошел в спальню – внес еще одну лампу, поставил на прикроватном столике и устало опустился в небольшое кресло. Ардион смотрел на него, вспоминая, как тот сказал, когда Солнечный кормчий стравил их в последний раз: «Я не буду убивать брата, чтобы потешить бога».
Теперь не было ни отца, ни прошлого. Теперь был новый объединенный мир, который они с Антией замешали и слепили на собственной крови, – была жизнь и дороги, по которым надо идти дальше.
– Ты устал, – сказал Ардион, не сводя взгляда с Верна. Все это время он удерживал Великого Кита, и даже думать не хотелось, каких сил ему это стоило. Брат выглядел осунувшимся, но счастливым – он завершил огромный труд и ему наконец-то стало легко.
– Есть немного, – улыбнулся Верн, и Ардион протянул ему руку – брат осторожно сжал его ладонь, и Микелла рассмеялась тем счастливым смехом, который всегда наполнял ее весной.
– Прости меня, – искренне произнес Ардион. – Прости меня, и давай пойдем вместе.
В улыбке Верна появилась печаль – та, которая выскальзывает из души при прощании.
– Ты новый Солнечный кормчий, – повторил он то, что Ардион сказал несколько мгновений назад. – Ты уходишь. Уже почти ушел.
Огонь, наполнявший тело, снова вскинулся – в глаза плеснуло расплавленным золотом, голову наполнило перезвоном бесчисленных колокольчиков. Новая ладья ждала в саду – он слышал ее тихий зов: «Давай поднимемся в небо, поплывем над землями и морями, увидим все, что будем любить и защищать».
– Я давно тебя простил, – негромко произнес Верн. – Ты это прекрасно знаешь.
Они рассмеялись, и Ардион вспомнил двух сов, которые вылетали из своего убежища – домика на дереве, где теперь есть портрет Антии. Интересно, увидит ли он этот домик, когда ладья отправится в путь?
Увидит. Обязательно. Ничто не может скрыться от взгляда Солнечного кормчего.
– Я не хочу быть таким, как отец, – признался Ардион, и Верн решительно заявил:
– Ты будешь намного лучше. Добрее и справедливее.
Микелла ничего не сказала – только кивнула, и в груди Ардиона неожиданно шевельнулся тот крючок, который соединял его с Антией.
– Она жива? – спросил он, и не надо было уточнять, о ком идет речь. На какое-то мгновение ему стало не по себе от того, что Верн мог ответить «Нет» – но брат улыбнулся и кивнул.
– Жива. Но она тоже теперь меняется. И я не знаю, как она будет жить, оставшись внизу.
Антия провела ночь в одиночестве. Отправила прочь служанок и лейб-медика с его склянками лекарств, открыла окно и, сев на подоконник, стала смотреть в темноту дворцового парка – ее разгоняло мягкое сияние новой ладьи Ардиона, и Антии думалось, что там, на дне, все еще остались пятна их крови.
Мир слишком изменился. Она победила, она вернулась и теперь точно знала, что не сможет в нем жить. Не сумеет заковать себя в церемониальный доспех дворцовых правил. Не сможет смотреть в глаза Эдвигу. Не вынесет всю тяжесть того поклонения, которая однажды обрушится на нее, словно цунами, и наступит день, когда Антия просто рухнет, не выдержав.
Она спасла оба мира, но ей не было места ни в одном из них. Не принцесса, которая сбежала от дворцового переворота и прошла через подземелья к Великому Киту, не королева, которая отправилась в другой мир, чтобы спасти свой народ, – Антия не знала, кем стала теперь, но ей было тяжело. Слишком тяжело.
Когда часы в спальне пробили полночь, она окончательно поняла, что так давило на ее плечи – груз будущей потери. Невыносимая ноша грядущей разлуки.
Острый нос ладьи нового Солнечного кормчего горделиво изгибался – она едва заметно дрожала, будто хотела отправиться в путь. Ей не нравилось стоять на траве, не за этим она была создана: завтра утром Ардион выйдет в сад и, ежась от утренней свежести, поднимется на борт и попрощается с землей.
Завтра утром они расстанутся навсегда. У Антии будут лишь воспоминания, пригоршня сердоликов из домика Лантан-ин-Мана – она будет перебирать их темными зимними вечерами, вслушиваясь в вой ветра за окном и тоскуя о том, чего никогда не случится.
Ей хотелось заплакать, но она не могла.
Ранним утром в дверь постучала Микелла – когда Антия разрешила войти, она заглянула в спальню и сообщила:
– С ним все хорошо.
Антия кивнула.
– Он собирается улетать, – продолжала Микелла, не сводя с Антии сочувствующего взгляда. Она вновь кивнула, и бывшая маленькая белая мышь, которая спаслась из коллекции чудес и диковинок Безликого султана, добавила: – Он хотел бы попрощаться. Верн уже в саду. И твой муж тоже.
Должно быть, Эдвиг отправился туда, чтобы окончательно убедиться: тот, кто мог разрушить их жизни, уже никогда этого не сделает. Солнечному божеству, которым стал владыка Ашх-Анорна, не место среди людей, и люди, даже такие, как таллерийская королева, ему не ровня. Всхлипнув, Антия позвонила в колокольчик, вызывая слуг.
Надо было собраться.
Утро выдалось румяным и свежим. На траве лежала холодная роса – сойдя с дорожки, Антия сразу же промочила ноги. Возле ладьи собрались чуть ли не все обитатели дворца – в толпе Антия увидела и дядю Бриннена, и Лантан-ин-Мана, и Эдвига. Чуть в стороне Зендивен летал над пионами – судя по его разрумянившемуся личику, принц альвини счел таллерийские цветы изысканным лакомством. Антия удивилась, увидев, что компанию ему составляет такое же крылатое существо, только чуть поменьше: заливисто смеется и кокетливо взмахивает ручкой, когда принц протягивает лепесток, угощая.
Что ж, пророчество Оракула сбудется – Зендивен возродит свой народ в чести и славе.
Эдвиг держался спокойно и уверенно – сейчас Антия видела истинного короля, который пришел отдать почести своему спасителю. Опираясь на верную трость, он о чем-то негромко говорил с Ардионом, и на Антию вновь нахлынули жалость и стыд. Новый Солнечный кормчий мягко улыбался – сейчас он был облачен примерно в такие же серебряные доспехи, которые когда-то носил его отец, только плащ был не цвета артериальной крови, а белым.
«Вот и все, – обреченно подумала Антия. – Сейчас он поднимется в небо, и все закончится».
Дядя Бриннен поймал ее взгляд и кивнул, словно хотел сказать: «Ты знаешь, что нужно сделать, так сделай это правильно». Верн, который стоял рядом с ним, улыбнулся и дотронулся кончиком пальца до виска – своим жестом будто бы одобряя то, что Антии следовало сделать.
«Подойди к нему, – негромко приказал внутренний голос. – Подойди, вам надо проститься».
Антия подхватила пышные юбки одного из своих бальных платьев – нежно-сиреневого, с воздушным кружевом по вырезу, – люди расступились, пропуская ее и кланяясь в ноги. Приблизившись к Эдвигу, она взяла его за руку и негромко проговорила:
– Мне нужно сказать тебе кое-что.
Губы Ардиона дрогнули в едва уловимой улыбке – он обменялся рукопожатием с Эдвигом, кивнул всем остальным и быстрым упругим шагом двинулся к ладье: по бортам прошел нетерпеливый трепет, ладье хотелось подняться в небо. Эдвиг посмотрел Антии в глаза так, будто уже знал, о чем она будет говорить, и это вдруг придало ей сил.
– Ты хороший король, – сказала она, чувствуя, как к глазам подступают слезы. Но от этого почему-то становилось легче. – Правь Таллерией и Данвигоном так, как правил все эти дни. Ты справишься.
Эдвиг нахмурился. Пальцы сжались и разжались на набалдашнике трости, глаза потемнели.
– Ты со мной прощаешься, – произнес он с далекой, едва уловимой дрожью в голосе, и тот груз, который все это время лежал на плечах Антии, вдруг растворился без следа. Она приняла решение, которое было не просто правильным – единственно возможным.
Тот, кто плыл на солнечном пере через два мира, должен остаться в небе. Только там его место, счастье и свобода.
– Да, – прошептала Антия и все-таки не удержалась: слезинка пробежала по щеке. – Я не могу остаться и не хочу тебя обманывать. Ты хороший человек, Эдвиг, ты лучший из тех, кого я знала. – Она смахнула слезу и добавила: – Помнишь, как сказано в Писании: кроткие наследуют землю. Ты будешь замечательным королем, а я… Прости меня, пожалуйста, прости, но я правда не смогу. Такой, как ты, не должен жить без любви.