Мне хотелось бы знать Ваше отношение к этим весьма чувствительным вопросам. Очевидно, что любое обсуждение конкретных проблем этики приводит к разговору об их основах. В связи с этим считаю оправданным и необходимым обсуждать их, дабы, по меньшей мере, внести некоторую ясность в воззрения каждого из нас и лучше понять точку зрения другого».
Писатель Умберто Эко:
«Определяемое Вами как «абсолютная основа» не мешает многим верующим грешить с полным осознанием того, что они грешат. Соблазн зла присутствует даже в тех людях, чье понимание добра основано на божественном откровении.
Лично я пытаюсь основывать принципы светской этики на реальном и естественном, природном факте: в теле нашем заключена еще и наша душа, которую мы инстинктивно осознаем (для Вас это также результат божественного замысла) только в силу присутствия других людей. Отсюда получается, что светская этика в моем определении есть, по сути, этика естественная, которую не может игнорировать и верующий. Не является ли этот самый доведенный в самосознании до зрелого состояния естественный инстинкт основой, которая дает достаточную гарантию? Конечно, можно предположить, что инстинкт этот служит слабым стимулом для добрых деяний, ибо неверующий может понадеяться сокрыть в тайне свое творение зла.
Но обратите внимание, неверующий считает: никто не следит за ним с высей горних и по этой причине не от кого там ждать прощения. Если он осознает, что сотворил зло, ему придется чувствовать себя бесконечно одиноким и в отчаянии это переживать. Скорее всего, неверующий попытается очиститься в глазах окружающих его людей, попросить прощения у них, а не у кого-то еще. В глубине души своей он осознает, что должен так же прощать и других. Иначе как объяснить, что угрызения совести характерны и для неверующих?
Вы утверждаете, что без примера и слова Христовых любая светская этика лишена глубокого, убедительного оправдания. Кардинал Мартини, попытайтесь, исходя из добрых намерений и ради самой дискуссии, принять, хотя бы на время, такую гипотезу: Бога не существует, человек появился на земле по какой-то случайности не только как существо смертное, но и сознающее это, а потому самое несовершенное из всех животных. Представьте себе, что человек, дабы обезопасить себя от смерти, превратился из необходимости в животное религиозное, стремился выработать какое-то объяснение, способное дать ему модель для примерного подражания. Будь я пришельцем из далекой Галактики, который столкнулся здесь с существом, способным предложить себе такую модель, то поразился и посчитал бы его несчастным созданием, ибо столько ошибок оно совершило, ведомое желанием верить в то, что все это и есть истина.
Если желаете, оставьте эту гипотезу другим, но признайте: хотя Христос есть не больше, чем субъект великой легенды, сам факт, что она могла быть создана невежественными людьми и желанна ими, чудодейственен и загадочен, как и то, что Сын Божий был реально и по-настоящему явлен в образе человеческом.
Полагаю, что в своих основных положениях естественная этика, уважаемая и воодушевляемая своей глубокой религиозностью, может пойти навстречу принципам этики, основанной на вере в метафизическое. Это заставляет меня признать: естественные принципы были бы оправданы в нашем сердце на основе какой-то программы спасения. Если останутся и логически сохранятся при этом известные непримиримые области, они не будут отличаться от тех, которые появляются при контактах между различными религиями. Даже в конфликтах веры должны превалировать Сочувствие и Мудрость».
После опубликования этих писем в журнале (по взаимному согласию авторов) поднятые в них вопросы вызвали живой отклик в газетах. Первыми по горячим следам высказали свои мнения философ Марлио Сгаламбро и журналист Эудженио Скальфари.
Для начала философ предложил разобраться, откуда среди людей появилось само добро. Как могло вообще время от времени на это скопище каналий мгновенно, подобно лучу света, находить нечто вроде легкого сочувствия и столь же быстро исчезать? Как могли возникнуть мораль и этика в мире, где легче было совершить преступление, чем не совершить? Не зло, а именно добро соблазняло людей засомневаться в установленном Высшим Существом порядке вещей в мире, им же созданном. В мире, где все строилось на взаимном, безжалостном уничтожении людей друг другом. То есть добро выступало против Создателя и всегда одерживало верх над установленным им же порядком. С учетом всего этого, заключил философ, как может добро опираться на Бога? Это же нелогично.
Марлио Сгаламбро привлек внимание кардинала Мартини к тяжелейшему грузу, который взвалила на себя «великая схоластическая теология». По его убеждению, извечно существовавшей идеи о Боге вообще не должно быть, она пагубна сама по себе и ее надо отвергать, как и самого Бога. Вот в чем для него вся суть дела, ибо нельзя связывать себя с чем-то более низкого порядка, чем мы сами, то есть с природой божественности, созданной нами на основании только идей и ничего большего.
Философа возмущает, когда неутомимое желание творить добро увязывается с Богом. «Выбирая человека своим ближним, своим братом, – мы хотим, чтобы тот жил и не умирал, – пояснил он. – Как может само это желание приписываться Всевышнему, который «зовет нас к себе», или тем самым подталкивает к смерти. С самого начала Бог в своей онтологической основе содержит смерть нашу. Когда же выбираешь кого-то своим ближним, как бы говоришь ему: ты не должен умирать. В добре заключена боль по поводу кончины человека. Добро есть борьба за то, чтобы другой не умирал, борьба с тем, кто пытается убить его. Желать добра другим значит желать, чтобы они не умирали. И только это. Как можно примирять добро с Богом, который и есть сама смерть».
Полемика между кардиналом и писателем вызвала свои наполненные мыслями чувства у журналиста Эудженио Скальфари. Он сразу пояснил, что для него история христианства, хотя и сотворившего много хорошего, насквозь пропитана насилием церкви. По его мнению, никакая связь с Абсолютом не могла помешать сделать саму мораль понятием весьма относительным. Сжечь на костре ведьму или еретика, например, не считалось грехом, тем более преступлением, на протяжении почти тысячи лет существования католицизма. Наоборот, варварство, нарушавшее основополагающую заповедь любви к ближнему, совершалось во имя все той же христианской религии и морали. Иисус отказался забрасывать камнями согрешившую женщину, ибо его мораль действительно основывалась на любви к человеку. Церковники предложили свою интерпретацию, открыв дорогу убийствам и преступлениям. Произошло это не по трагическому неведению отдельных личностей, а по соображениям принципиальным, служившим церкви духовной опорой в течение многих столетий.
В чем же тогда основа морали, которая позволила бы верующим и неверующим признать друг друга? Скальфари видит ее в биологической принадлежности людей к одному общему роду. Ему представляется, что в любом из нас уживаются вместе два главных инстинкта самосохранения – отдельной личности и всего рода человеческого. Первый открывает путь эгоизму разумно необходимому и позитивному до того, как эгоизм этот перейдет определенную границу и станет разрушительным для общества. Второй оставляет место моральному чувству, или необходимости сопереживать чужому страданию, способствовать общему благу. Каждый индивид имеет дело с этими двумя глубоко заложенными биологическими инстинктами, опираясь на свой собственный интеллект. Нормы же морали и поведения могут меняться под влиянием меняющейся реальности, но в одном постоянны: моральны они лишь тогда, когда, выйдя за пределы личного, способствуют общему благополучию.
«Я не доверяю такому Абсолюту, который диктует заповеди и порождает институты, призванные строго следить за их выполнением, должной интерпретацией и превращением в святыни, – писал журналист. – История, уважаемый кардинал Мартини, включая историю ордена иезуитов, к которому Вы принадлежите, дает мне основания для сомнений. Поэтому лучше оставить в стороне метафизику и трансцендентальное, если мы хотим вместе возродить потерянную мораль. Давайте признаем оральную ценность общего блага и сопереживания в самом высоком значении слов. Давайте осуществлять это на практике до конца и делать не для премий или во избежание наказания, а просто следуя инстинкту, который происходит из нашего общего человеческого корня и генетического кода»…
От себя позволю лишь краткий комментарий. Хитроумна и жестока католическая вера. Хитроумна и жестока в своей иезуитской диалектике, выработанной наставниками-мечтателями о потустороннем мире и большими любителями богатых вдов. Пытаясь стать святыми на чужих прегрешениях, как же тонко они обыгрывают ограниченные возможности разума, прекрасно сознавая при этом, что верят в абсурд. Религиозные догматы сознательно ими ставятся за пределами познания. И вся эта химера действует на них столь обольстительно, что ради спасения своей души они готовы даже жертвовать мирскими благами для себя лично – на всякий случай.
Бывает же, ищешь по всему Мадриду нужную тебе книгу, нигде ее нет, а сам автор, оказывается, живет в том же доме, что и ты. Такое случилось у меня с Франциско Лопесом-Сейване, испанским востоковедом, которого я знал по его исследованиям «Против монополии Бога», «Кандидаты на сожжение», «Путешествие в тишину»… И вот, наконец-то, мы встретились у него на застекленной веранде, но с видом уже не на площадь Хуана де Лакоссы, а на улицу Потоси.
Как-то само собой получилось, что разговор начался с «доктрины предопределения судьбы», согласно которой Всевышний якобы выбирает для спасения тех людей, чьи заслуги ему «известны заранее». То есть он уже как бы все про всех решил, чья душа спасется, а кто понесет наказание в загробном мире.
– Тем не менее судьба отдельных личностей и всего рода человеческого остается загадкой, – совсем без сожаления заметил дон Франциско. – Рождение и смерть не зависит от воли человека. Пока мы живем, у нас есть возможность выбирать между жизнью и уходом из жизни. Такое впечатление, будто в основных своих проявлениях существование каждого из нас и всех вместе прописано какой-то невидимой рукой.