Монахам на Руси тоже не чужды были тайные пороки сладострастья. Вот, например, документально свидетельствует об этом грамота великолукского митрополита Евфимия от 1695 года. В ней говорится: «Ведомо нам, преосвященному митрополиту, учинилось: в нашей епархии приезжают в монастыри богомольцы мужского и женского пола, и будучи в монастыре на праздники, жены и девы ночуют в кельях у властей и рядовой братии. И сие зло непристойно иноческому званию и неблагочинно, наипаче же грешно, ибо от того сети дьявола простираются к блудной похоти зазорной».
Продажа непотребными девками своего тела за вознаграждение организована была в Московии из ряда вон плохо, не то что в Западной Европе. Нечто похожее на дома терпимости появились при Петре I: дома эти назывались «блядскими», и велено было подавать на них изветы, дабы «ниспровергнуть всякие мерзости и похабства». Несмотря на принимаемые меры с целью поставить сексуальные связи в рамки известных приличий, подпольные притоны размножались довольно живо, прежде всего в новой столице империи. Там на улицах расплодились проститутки-одиночки, а при Елизавете на Вознесенке возник первый публичный дом, который возглавила какая-то немка из Дрездена, набравшая для услужения гостей девиц благородного происхождения. Собирались в нем формально «для ведения светской беседы» наедине, пока не появилась строгая комиссия и не заставила мадам заложить всю ее клиентуру из высших слоев общества. Девиц забрали и взяли под караул.
К моменту восхождения на престол Екатерины II нравственное, да и физическое состояние здоровья подданных оставляло желать лучшего. Из-за отсутствия надлежащих знаний и элементарной гигиены даже дворяне все еще относили венерические заболевания к каре небесной, средств излечения не изыскивали, больных от семей не изолировали, а вместо профилактики ожидали исцеления от икон Пресвятой Богородицы, принимая болезни эти за злонамеренную порчу, золотуху и беснование. Осторожная во всех своих начинаниях императрица ввела обязательные медицинские осмотры для гулящих женщин, устроила лечение для больных «франц-венерою». Хотя Сенат повелел всех проституток, после их излечения, сослать в Нерчинск, Екатерина понимала несостоятельность таких драконовских мер и считала проституцию явлением, которое нужно признать терпимым.
Ближе к концу своего правления все более склонный к разговорам о благочестии Николай I потребовал ужесточить регламентацию «непотребного ремесла» и даже признал его противозаконным. С него и начали появляться правительственные указы строго надзирать за развратными женщинами. В столице и других городах создали врачебно-полицейские комитеты, но надзор их, по большей части, носил фиктивный характер. На лето 1889 года в империи числилось официально 1210 домов терпимости, на учете в полиции проституток-одиночек состояло около десяти тысяч. Это по официальным данным, в действительности же цифры занижены раза в три-четыре. Только в одном Петербурге властям были известны 365 квартирных хозяек, промышлявших распутством своих квартиранток.
Наряду с домами терпимости функционировали притоны и дома свиданий. Под притонами имелись в виду квартиры, чьи содержательницы предоставляли посетителям дополнительные платные удовольствия. В дома свиданий их хозяйки допускали мужчин с приходящими женщинами из числа явных (без паспорта и с желтым билетом) или скрытых, о побочном заработке которых могли не знать даже их ближайшие родственники.
В Москве «жрицы любви» облюбовали себе притоны для праздношатающихся, которые сходились туда на ночевку, каждый в снимаемый им угол. Летом они часто шалили в садах, парках, городских рощах, оврагах. Поздними вечерами охотились на Сретенском бульваре, в Александровском саду близ Кремля, по дороге на Ваганьковское кладбище. Самым опасным притоном считался подвальный этаж гостиничного трактира «Крым», что выходил на Трубную площадь и Цветной бульвар. Заниматься «непотребным ремеслом» могли заставлять женщин и свои же мужья, такой приработок пополнял семейный бюджет и даже не исключал вполне мирного супружества. Обычно главным закоперщиком был муж. О приемах вымогательства и мошенничества на этой ниве можно писать диссертации.
Под влиянием модного тогда учения итальянского доктора Ламброзо о типах преступной личности полицейские эксперты и судебные медики тщательно проследили контингент «эротоманок» на панели. В частности, оказалось, что размеры черепа у них меньше среднего статистического, а лица – больше. Выводя патологические отклонения в строении тела, подметили продолговатые уши, вздернутые носы и некоторые другие приметы. Однако от изысканий вскоре пришлось отказаться, ибо среди них попадались довольно часто индивиды с нормальными и довольно осмысленными лицами без каких-либо признаков вырождения или еще чего-то в том же духе. Вот что действительно оказалось для них весьма характерным, так это крайне редкое чтение ими книг: если они и читали, то преимущественно любовные, бульварные романы, а религиозная литература с ее нравственными наставлениями их совсем не привлекала, ибо будила в них горькие переживания, ухудшала и без того невеселый настрой.
Специалисты обнаружили и такую отличительную черту. Продажные женщины часто воспринимали свое тело как нечто отдельное от души, чем можно распоряжаться свободно, по собственному усмотрению. Отсюда-де отсутствие у них страха перед венерическими болезнями, пренебрежение довольно высокой вероятностью подвергнуться насилию, издевательству и просто быть убитыми. Засим следовало еще одно неожиданное открытие. Предоставляя свое тело временно в чужие руки, многие из них тем не менее могли искренне любить какого-то мужчину – в том смысле, что бесплатно никому, кроме него, не отдаваться. Такие даже обижались, когда их называли шлюхами. В общем, они как бы делили свою сексуальную жизнь на две самостоятельные части, одна из которых, полностью освобожденная от нравственных понятий, позволяла им услаждать клиентов совершенно непроизвольно, без каких-либо чувств, тем более страстей…
В начале XX века шестнадцать европейских государств подписали Парижскую конвенцию по борьбе с проституцией, в том числе и Россия. Ее министр юстиции представил Думе проект о мерах пресечения торга женщинами в целях разврата. Затем последовали правительственные указы по поимке в притонах лиц женского пола, не внесенных в списки «публичных», и по пресечению выезда из России девиц легкого поведения…
На просторах Российской империи «эротический» означал «любовный», а «эротиком» называли поэта, сочиняющего любовную лирику, воспевающего женскую красоту. Околоточные жандармы брали на заметку как неблагонадежного всякого, у кого дома на стене висела картина с обнаженной натурой.
Вероятно, в любом народе принято снисходительно относиться к тайным эротическим вожделениям не только своих правителей, но и «властителей дум». Среди последних первым для россиян несомненно стоит тот, кто сам о себе говорил: «Ай, да Пушкин! Ай, да сукин сын!»
Пушкинский гений поражал художественным дарованием излучать своей поэзией лучезарный свет и одновременно присутствием в нем самом поистине дьявольских противоречий. Характером капризный и непостоянный, нравом раздражительный и обидчивый, Александр Сергеевич считал себя православным и в то же время откровенно насмехался над святынями. В «Гаврилиаде» изобразил прелюбодеяние в Царствии Небесном, а будучи еще совсем юным, сочинил поэму «Монах», где посадил инока на спину черта и отправил их в Святой Град Господний Иерусалим. Ближе к своей трагической кончине отметил в письме к Чаадаеву: религия, мол, чужда нашим привычкам и мыслям, но только об этом не следует говорить.
В беседах со своими знакомыми русский потомок африканцев похвалялся тем, что нравится женщинам своим «бесстыдным бешенством желаний». Визиты к шальным девкам наносил и до женитьбы, и после, не боясь даже подцепить «венеру». Мог сочинить пламенные, нежные строки признаний в любви к женщинам и, поддавшись «искушению рассеянности», в своем же имении «обрюхатить» крепостную девицу, а потом, после короткого угрызения совести, бросить ее на произвол судьбы. В общем, «младых богинь безумный обожатель» просто хотел, по его же собственному признанию, описать «странности любви, открыть тайну сладострастья, оживляя ее лучом вдохновения и славы».
У другого патриарха отечественной литературы, Тургенева Ивана Сергеевича, тоже были свои слабости в отношениях с прекрасным полом. Ярый противник крепостного права, он не отпустил на волю ни единой души крестьянской из пяти тысяч принадлежавших лично ему. Многие рабыни и в самом деле оставались верны помещику-писателю: за свои годы жизни на лоне природы он совратил далеко не одну из них, как Пушкин, и частенько делал это скопом, насколько позволяло ему здоровье. Кстати, никто из участниц оргий жалоб на его экстравагантное поведение не подавал. Да и к чему доносы, если забеременевших от него девиц хозяин удостаивал подарками и вполне достойным пенсионом.
По данным департамента полиции, за границей Иван Сергеевич предпочитал именно бордели с групповым сексом, где щедро раздавал вознаграждения. Оказавшись снова в родном отечестве, тесно сошелся с театральной актрисой Савиной, которая принялась лечить его от импотенции весьма утонченными методами. Что примечательно, классик так и не признался никому в своем тайных прихотях сладострастья. Просто очень хотел оставить о себе впечатление как о великом писателе и благочестивом человеке.
Полиция добывала тогда «подноготную» об интимной жизни всех известных литераторов, особенно демократического толка. Какие-то сведения докладывались Его Императорскому Величеству, какие-то оставлялись в архиве про запас. Вот, к примеру, Белинский Виссарион Григорьевич. На почте агенты перехватили его письмо к другу, в котором литературный критик рассказывал: «Итак, узнай то, что я упорно от всех скрывал вследствие ложного стыда и ложного самолюбия. Я был онанистом и не очень давно перестал им быть, – года полтора. Сначала я прибег к этому способу наслаждения вследствие робости с женщ