Комнату заливал солнечный свет. «Если за всю жизнь у меня есть право опоздать на один-единственный корабль, – подумал он, – пусть это будет тот, что послезавтра отплывает из Гавра».
Он подошел к кровати Берта, переступая через одежду, валяющуюся на полу. Постучал пальцем по его голому плечу.
– Мастер, встаньте и одарите нас блеском ваших глаз.
По установленному правилу тому, кто проигрывал партию в теннис, полагалось в последующие двадцать четыре часа называть победителя «мастер». Накануне Берт взял верх со счетом 6:3, 2:6, 7:5.
– Одиннадцатый час. – Мэнни вновь постучал по плечу Берта.
Берт открыл глаза, устремив взор к потолку:
– У меня похмелье?
– Вчера мы выпили за обедом бутылку вина, а потом по два пива.
– У меня нет похмелья. – По тону Берта чувствовалось, что открытие это очень его печалит. – Но льет дождь.
– За окном ясное, жаркое, солнечное утро.
– Все всегда говорили, что в это время года в этих местах обязательно льет дождь. – Берт лежал не шевелясь, надеясь на чудо.
– Тебе лгали. Выметайся из кровати.
Берт медленно спустил ноги на пол. Сел, худой, костлявый, голый до пояса, с большущими ступнями, в коротких пижамных штанах.
– Ты знаешь, почему американские женщины живут дольше американских мужчин, Толстяк? – спросил он, щурясь от яркого света.
– Нет.
– Потому что долго спят по утрам. – Берт вновь улегся, но ноги на кровать не закинул. – Планы у меня простые – прожить не меньше американской женщины.
Мэнни закурил, бросил сигарету Берту. Тот умудрился закурить, не отрывая головы от подушки.
– Пока ты тратил драгоценное время на детский сон, у меня родилась идея.
– Брось ее в ящик для предложений. – Берт зевнул и закрыл глаза. – Управляющий награждает седлом из буйволиной кожи каждого сотрудника, выдвинувшего идею, которая, будучи реализована на практике…
– Послушай, – оборвал его Мэнни, – я думаю, мы должны опоздать к отплытию этого паршивого корабля.
Какое-то время Берт курил, прищурившись, нацелив длинный нос в потолок.
– Некоторые люди рождены для того, чтобы опаздывать на корабли, поезда, самолеты, – изрек он. – К примеру, моя мамочка. Однажды она спасла себе жизнь, заказав на ленч второй десерт. Самолет взлетел, когда она подходила к регистрационной стойке, и тридцать пять минут спустя рухнул на землю, объятый пламенем. Никто не уцелел. Очень уж ей понравилось мороженое с давленой свежей клубникой.
– Перестань, Берт! – Иногда Мэнни выводила из себя привычка Берта ходить вокруг да около, выгадывая время для обдумывания решения. – Я все знаю и о катастрофе, и о клубнике.
– По весне клубника просто сводит ее с ума, – не унимался Берт. – Скажи мне, Мэнни, ты в своей жизни куда-нибудь опаздывал?
– Нет.
– Так целесообразно ли теперь, когда ты уже полностью сформировался, менять стиль жизни?
Мэнни прошел в ванную комнату, налил стакан воды. Вернувшись, застал Берта в той же позе: тот лежал, свесив ноги через край кровати, и курил. Мэнни встал у кровати и медленно вылил воду на загорелую голую грудь Берта. Тоненькими струйками она сбежала по ребрам на простыню.
– Ах, – вздохнул Берт, в очередной раз затянувшись. – Освежает.
Они рассмеялись, и Берт сел.
– Хорошо, Толстяк. Я не знал, что ты настроен серьезно.
– Я предлагаю остаться здесь, пока не переменится погода. Слишком уж тут ярко светит солнце, чтобы ехать домой.
– А что делать с билетами?
– Пошлем телеграмму в судоходную компанию и скажем, что поплывем позже. У них лист ожидания длиной в милю. Они будут только рады.
Берт согласно кивнул:
– А Марта? Может, ей уже сегодня надо быть в Париже?
– Марте не надо быть в Париже. Или где-нибудь еще. И ты это знаешь.
Вновь Берт кивнул:
– Самая счастливая девушка в этом мире.
За окном послышался выстрел. Берт повернул голову. Выстрел повторился.
– М-да… – Берт мечтательно вздохнул. – Отличную мы вчера съели куропатку. – Он встал, огляделся, в коротких пижамных штанах больше похожий не на выпускника, а на студента первого курса, которого, откормив за год, могли бы взять в одну из спортивных команд колледжа. В армию он уходил вполне упитанным, но в мае сорок пятого демобилизовался долговязым и тощим, с торчащими ребрами. Марта, когда подшучивала над ним, говорила, что в плавках он выглядит как английский поэт. Он подошел к окну, Мэнни последовал за ним, и они постояли немного, глядя на море, горы и яркое солнце.
– Ты прав, – вынес вердикт Берт. – Только идиот может в такой день отправиться домой. Пойдем к Марте и скажем, что праздник продолжается.
Они быстро оделись в полотняные брюки и тенниски, обули сандалии на веревочной подошве, вместе поднялись наверх и, не постучавшись, вошли в номер Марты. Ветер скрипел ставнем, но Марта крепко спала. Из-под одеяла торчала только макушка с черными спутанными короткими волосами. Подушка валялась на полу.
Какое-то время Мэнни и Берт стояли, глядя на укутанную одеялом фигурку и черноволосую головку, и каждый при этом полагал, что его мысли неведомы другому.
– Пора, красавица, проснись, – прокурлыкал Берт. Он наклонился и легко коснулся головы Марты.
Глядя на него, Мэнни почувствовал, как по его пальцам побежали электрические разряды.
– Пожалуйста… – Марта не открывала глаз. – Еще глубокая ночь.
– Уж полдень близится, – возразил Мэнни, накинув час-полтора, – и мы должны тебе кое-что сказать.
– У Толстяка возникла идея, – добавил Берт. – Он хочет побыть здесь, пока не пойдут дожди. Как тебе это?
– Само собой.
Берт и Мэнни улыбнулись друг другу, довольные тем, что так хорошо ее изучили.
– Марта, – выразил Берт общую мысль, – в этом мире ты – единственная идеальная девушка.
И они вышли, чтобы она смогла одеться.
С Мартой Хольм они познакомились во Флоренции. Похоже, их интересовали одни и те же соборы и музеи, они постоянно наталкивались на нее, несомненно, американку, пребывавшую в гордом одиночестве, да еще – слова Берта – она была красоткой – лучше не сыщешь, и в итоге они разговорились. Может, причина их интереса к ней заключалась в том, что впервые они увидели ее в галерее Уффици, среди картин Боттичелли, и Мэнни решил, что она, если не считать коротко стриженных черных волос, вылитая Весна, высокая, стройная, с девичьей фигурой, чуть длинноватым тонким носом и глубокими, задумчивыми, разящими наповал глазами. Потом он вроде бы дал обратный ход, убеждая себя, что это уж чересчур – увидеть Весну Боттичелли в американке, которой двадцать один год, которая носила слаксы и проучилась год в колледже Смита, но ничего не мог с собой поделать. Марте он ничего об этом не говорил и своими мыслями на сей предмет с Бертом не делился.
Марта знала множество людей во Флоренции и окрестностях (со временем выяснилось, что она знала множество людей повсюду), и благодаря ей их пригласили на чай на виллу с плавательным бассейном во Фьезоле, а потом даже на вечеринку, где Мэнни танцевал с настоящей графиней. Марта провела в Европе почти два года, прекрасно разбиралась в том, куда надо пойти, а что следует обходить стороной, говорила на французском и итальянском, появлялась в указанном месте в назначенное время, если обещала появиться, не рыдала от жалости к себе, когда несколько кварталов приходилось пройти на своих двоих, смеялась шуткам Мэнни и Берта, шутила сама, не хихикала, не плакала и не дулась, одним этим выгодно отличаясь от всех знакомых Мэнни девиц. Проведя с ней три дня во Флоренции и уже собравшись взять курс на Портофино и Францию, Мэнни и Берт пришли к однозначному выводу: расстаться с ней – просто грех. К тому же они уже выяснили, что никаких особых планов у Марты нет.
– Я говорю маме, что учусь в Сорбонне, – объяснила Марта. – Так оно и есть, во всяком случае, зимой.
Мать Марты после третьего развода жила в Филадельфии. По словам Марты, время от времени она посылала матери свои фотографии из опасения, что та не узнает дочь, когда она наконец-то соблаговолит вернуться в Америку, и встреча на причале будет не столь радостной, как хотелось бы.
Поэтому Мэнни и Берт, всесторонне обсудив этот вопрос, пригласили Марту в кафе на пьяцца дель Синьория, заказали кофе и выложили ей свои соображения.
– Мы решили, – заявил Берт, Мэнни, сидя рядом, являл собой полное согласие, – что туристическая группа «Брукс-Карбой», путешествующая по Европе без гида, готова использовать тебя в качестве переводчика, советника по отелям и главного дегустатора блюд иностранной кухни. Не говоря уж о том, что нам не помешает женское общество. Мои рассуждения тебя заинтересовали?
– Да.
– Мы хотели бы знать, сможем ли более или менее согласовать наши дальнейшие планы.
Марта улыбнулась:
– У меня план простой – плыть по течению. Разве вы этого еще не поняли?
– Это означает, что ты хочешь поехать с нами? – уточнил Мэнни, который любил полную ясность.
– Это означает, что я очень хочу поехать с вами, и я надеялась, что вы меня пригласите, – ответила Марта. Она одарила каждого равным по продолжительности взглядом, в котором читались радость, благодарность и готовность на все.
– Мы с Мэнни обсудили эту проблему. – Берт вновь взял инициативу на себя. – Я могу доложить тебе результаты. Тут необходимо многое учесть, иначе в недалеком будущем нас будет ждать жестокое разочарование. Мы подготовили достаточно эффективный, по нашему разумению, свод правил, и, если они тебя устроят, завтра мы тронемся в путь. Если же нет – мы отбудем, пожелав тебе хорошо провести время.
– Хватит, Берт, – нетерпеливо вмешался Мэнни. – Совсем не обязательно цитировать преамбулу к Конституции.
– Правило номер один. – Марта застыла, внимательно слушая. – Это основное правило. Никаких любовных романов. Мы с Мэнни – давние друзья, много лет планировали это путешествие, прекрасно проводили время, и нам не хочется завершать лето дуэлью или дракой. Знаю я женщин… – Он выдержал паузу, желая посмотреть, решится ли кто на улыбку, но лица его слушателей оставались серьезными.