Последние слова Рауля привели Муму в исступление. Со стенанием, напоминавшим вой сирены воздушной тревоги, она вырвалась из объятий отца и бросилась на молодого человека, выталкивая его на середину улицы. Движениями спортсмена, участвующего в соревнованиях по метанию молота, Муму вращала над головой сумку. По звуку, с которым сумка опускалась на плечи или спину Рауля, Тиббел определил, что весила она не менее десяти фунтов и была набита стеклянной и металлической посудой. Молодой человек, воздев к небу руки, осторожно пятясь к стене, кричал:
– Муму! Не забывайся!
Увертываясь от мощных ударов, он смог обхватить Муму и зажать ее руки, однако она стала наносить ему удары ногами в туфлях на шпильках с заостренными носками. Тиббелу из окна казалось, что в свете фонаря безумная пара исполняет невиданную первобытную пляску. По стене напротив метались уродливые тени.
– Муму, Муму! – хрипло выкрикивал Рауль, высоко подбрасывая ноги, чтобы избежать болезненных уколов ее каблуков. – Ну что ты делаешь? Ведь своих проблем этим ты не решишь! Остановись!
Однако останавливаться Муму не собиралась. Накопившиеся в ней обиды и несбывшиеся мечты искали выхода и превращались в град ударов, обрушивавшихся на вероломного приятеля. Страстные вздохи, приглушенные стоны и звучавшие в них триумф и боль никак, по мнению Тиббела, не соответствовали нормам поведения в общественном месте. Чувствуя себя не только иностранцем, но в первую очередь американцем, Николас очень не хотел вмешиваться. В Нью-Йорке он со всех ног бросился бы разнимать дерущихся мужчину и женщину, однако здесь, в этой непонятной Франции, где вопросы взаимоотношения полов оставались будоражащей кровь тайной, Тиббел мог только наблюдать и надеяться на лучшее. К тому же по всем признакам победа должна была остаться за женщиной – залогом тому служила ее агрессивность. Единственную неудачу Муму потерпела, когда, попытавшись укусить Рауля, она с силой впечаталась лбом в его затылок.
Отец, казалось бы, должен был принять близко к сердцу драку, в которую вступила его дочь с бывшим любовником в первые часы наступавшего утра. Однако месье Банари-Куанто просто описывал круги вокруг поля схватки, с интересом вглядываясь в ее участников. Он действовал как рефери на ринге, считая, что не вправе вмешиваться до тех пор, пока противники не вошли в клинч, а удары ниже пояса могут считаться случайными.
Шум и крики разбудили спящих жителей, кое-где начали открываться окна. Тиббел увидел несколько высунувшихся на улицу голов. Лица выражали присущую французам смесь беспристрастия, любопытства и осторожности – последняя заставила бы зрителей мгновенно захлопнуть ставни при появлении жандарма.
К этому времени Муму оттеснила Рауля футов на пятнадцать, и оба теперь оказались напротив по-прежнему занятой бурными утехами парочки под аркой. Осознав, что уединение их может быть в любую минуту нарушено воюющими сторонами, пара разделилась, и мужчина прикрыл своим телом девушку, которую за мгновение до этого сжимал в объятиях. Стало видно, что он невысокого роста, плотный, одет в спортивную куртку.
– Эй, эй, – негромко бросил крепыш, делая шаг вперед и хватая Рауля за локоть. – Хватит! Ступай домой, проспись!
Появление новой фигуры привлекло на минуту внимание Муму.
– Не высовывайтесь из своей пещеры, месье! Ваши советы никому здесь не нужны!
В этот момент Рауль со всех ног бросился прочь.
– Трус!
С неожиданной для ее шпилек резвостью Муму кинулась ему вслед, угрожающе размахивая сумкой. Расстояние между бегущими на глазах сокращалось. Рауль в отчаянии нырнул за угол, разгневанная фурия последовала за ним.
Под окнами воцарилась гнетущая тишина, до Тиббела донесся приглушенный стук закрываемых ставней. Однако отец Муму так и остался стоять, печально и устало глядя на угол дома, за которым скрылась его дочь. Затем он медленно повернул голову к крепышу в спортивной куртке, который говорил своей девушке:
– Тоже мне парочка. Варвары!
– Месье, – хмуро обратился к нему Банари-Куанто, – кто просил вас вмешиваться в чужие дела? Ничего в нашей несчастной стране не изменилось: люди по-прежнему суют свои носы куда попало. Личная жизнь канула в прошлое. Неудивительно, что общество оказалось на грани анархии. Они уже почти договорились, а вы все испортили!
– Послушайте, месье, – воинственно произнес в ответ крепыш, – по натуре человек я простой, но понятие о чести имею. Я не могу оставаться равнодушным, когда вижу, что мужчина и женщина начинают размахивать кулаками. Остановить их – мой долг, и, если бы не ваш возраст, я бы сказал, что вам еще станет стыдно за то, что вы не сделали этого раньше.
Банари-Куанто смерил простого, но имеющего понятие о чести человека взглядом пытливого ученого, как бы беспристрастно взвешивая на точных весах последнюю фразу. Вместо ответа он повернулся к девушке – та пыталась поправить прическу в царившей под аркой темноте.
– Мадемуазель, – громко проговорил месье Банари-Куанто, – видите ли вы, что ожидает вас в будущем? То же, что произошло и с моей дочерью. Вы вспомните мои слова, когда забеременеете, а этот, – последовал обвиняющий жест в сторону крепыша, – сбежит от вас, как заяц.
– Симона, – обратился к своей спутнице мужчина в спортивной куртке, не дав ей ответить, – у нас есть более приятный способ провести время, чем болтать с выжившим из ума чудаком.
С этими словами он нажал кнопку в стене, и дверь, плечом к которой прислонялась девушка, медленно, с тихим электрическим гудением открылась. Крепыш с достоинством взял девушку за руку и скрылся с ней в темном внутреннем дворике. Тяжелая деревянная дверь закрылась за ними с легким щелчком.
Старик пожал плечами. Он исполнил свой долг – предупредил эту беззаботную молодежь, а там пусть поступают по-своему. На пустынной улице не было видно ни души, с которой стоило бы поделиться взглядами на жизнь. Даже Тиббел отступил от окна – из страха выслушать очередное пророчество.
Лишившись аудитории, месье Банари-Куанто вздохнул и медленно зашагал к углу, за которым исчезла его дочь. Там он застыл – одинокий, растерянный человек в жесткой каменной геометрии перекрестка, беспомощно вглядывающийся в пустынную даль улицы.
Где-то внизу послышался стук ставен и как из-под земли зазвучали голоса двух пожилых женщин: глуховато, но достаточно отчетливо.
– Ах, – донесся голос с нижнего этажа дома напротив, – город становится невыносимым. Люди теперь вытворяют на улице такое! Вы слышали, мадам Аррес?
– Каждое слово, – отозвалась дама под окном Тиббела. Это был хриплый, со сварливыми интонациями шепот консьержки. – Подонок и вор. Он пытался вырвать у нее сумочку. После прихода к власти де Голля парижанки вечерами уже не чувствуют себя в безопасности. А полиция имеет наглость требовать прибавки к зарплате!
– Да нет же, мадам! – раздраженно произнесла первая женщина. – Я собственными глазами видела, как она ударила его своей сумкой. Ему было от силы лет тридцать, не больше. Весь в крови, хорошо еще, если жив остался. Хотя, честно говоря, и поделом, ведь она-то беременна!
– Ах, негодяй!
– Но и сама она немногим лучше: вечно нет дома, флиртует напропалую, а о замужестве вспомнила лишь тогда, когда было уже слишком поздно. Залетела!
– Чего вы хотите от нынешних вертихвосток, – посетовала мадам Аррес. – Они получают то, что заслужили.
– Совершенно верно. Знали бы вы, что происходит в нашем доме!
– Знаю. У нас то же самое, и так по всей улице. Как подумаю о тех, кому приходится объяснять, что месье Бланшар живет на третьем этаже, направо, сама удивляюсь, что до сих пор хожу слушать мессу!
– А вот старика мне жаль, – заметила первая дама. – Ее отца.
– Пустое, – откликнулась мадам Аррес. – Скорее всего он же и виноват во всем. Авторитета недостает. Когда мужчине не хватает авторитета, он должен ждать от своих детей чего угодно. Не сомневаюсь, что он сам завел себе куколку лет шестнадцати. Помните, как тот грязный адвокатишка из Женевы? Я тогда хорошо его рассмотрела, я знаю этот тип мужчин.
– Старый потаскун.
С улицы донесся звук шагов, и Николас осторожно приблизился к окну. Ставни внизу почти без скрипа закрылись. По неровному асфальту устало брел месье Банари-Куанто. Дыхание его было тяжелым, как у астматика. Под окном Тиббела он остановился, печальным взглядом окинул дом, покачал головой и уселся на серый камень бордюра. Руки его беспомощно подрагивали на коленях. Николасу захотелось спуститься вниз и успокоить расстроенного папашу, однако он не был уверен в том, что месье готов принять утешения какого-то иностранца.
Тиббел собрался было закрыть окно и оставить пожилого француза с его проблемами, как вдруг заметил появившуюся из-за угла Муму. Покачиваясь на высоких каблуках, та все еще давилась рыданиями, сумка, которой она бесстрашно атаковала Рауля, мертвым грузом свисала с ее плеча. С ревматическим кряхтеньем Банари-Куанто поднялся навстречу ей. Увидев отца, Муму зарыдала громче. Заключив дочь в объятия, он неловко погладил ее по спине.
– Рауль ушел! Больше я его не увижу!
– Может, это и к лучшему, малышка. На таких людей никогда нельзя положиться.
– Я люблю его! Люблю! – сквозь слезы повторяла она. – Я убью его!
– Ну же, Муму, успокойся… – Месье Банари-Куанто с тревогой посмотрел по сторонам, сознавая, что из-за прикрытых ставен за ними наблюдает множество любопытных глаз.
– Я ему еще покажу! – в отчаянии воскликнула дочь. Вырвавшись из объятий отца, она подошла к дому, с ненавистью уставилась на мотоцикл. – На этой штуке мы ездили с ним на берег Марны, когда только познакомились. – Голос ее задрожал при воспоминании о былой нежности и невыполненных обещаниях. – Я ему покажу.
Не успел отец сделать и шагу, как Муму сняла с правой ноги туфлю и с размаху ударила острым каблучком по фаре. Сквозь звон разбитого стекла послышался резкий женский возглас.
– Что случилось? – встревожился месье Банари-Куанто. – В чем дело?