— мистер Хэллоран был человеком практичным и тщеславным — висел над камином в комнате, которую архитектор называл «ваша гостиная». Книги мистера Хэллорана тоже не интересовали, тем не менее он уступил под натиском удивленных взглядов архитектора и декоратора и обустроил библиотеку, должным образом оснастив ее мраморными бюстиками и десятками тысяч томов в кожаных переплетах; их привезли по железной дороге, внесли в дом коробку за коробкой, аккуратно распаковали и разложили по полкам специально нанятые для этого люди. Больше всего мистеру Хэллорану запала в душу идея солнечных часов. Их заказали из Филадельфии, в одной фирме с хорошими отзывами; мистер Хэллоран лично выбрал место в саду. Он смутно надеялся, что надпись — оставленная на усмотрение фирмы, они в таких вещах лучше разбираются — будет глубокомысленной, например: «Лови момент» или даже «За знаком знак чертит бессмертный рок перстом своим»[4], однако по воле неизвестного автора надпись на часах гласила «Что жизнь?»[5]. Мало-помалу мистер Хэллоран к ней привык, убедив себя, что ремарка относится ко времени.
Солнечные часы установили и настроили с таким же старанием, что и книги в библиотеке, и каждый, кому взбрело бы в голову проигнорировать маленькие нефритовые часы в гостиной или дедушкины часы в библиотеке, или мраморные часы в столовой, мог выйти на лужайку и определить время по солнцу. Из любого окна, выходящего на сад и на озеро, виделись солнечные часы, установленные на повороте аллеи. Старший мистер Хэллоран был человеком методичным. В левом крыле насчитывалось двадцать окон, в правом ровно столько же. Так как центральная дверь была двойной, на втором этаже располагались сорок два окна и столько же на третьем, прямо под резным орнаментом крыши. Мистер Хэллоран распорядился, чтобы там изобразили цветы и древнегреческий символ богатства — рога изобилия, и нет никаких сомнений, что его распоряжения выполнили в точности.
По обе стороны двери располагалась терраса: восемьдесят шесть черных и восемьдесят шесть белых плиток направо и столько же налево. Мраморную балюстраду поддерживали по сто шесть колонн слева и справа соответственно. Восемь широких мраморных ступеней вели на лужайку, которая изящно обтекала квадратный пруд и плавной волной устремлялась вперед, к летнему домику в виде храма, посвященного какому-то второстепенному богу математики, с шестью тонкими колоннами по обеим сторонам. Хотя никто не пытался подобрать деревья, окаймляющие лужайку, листик к листику и веточку к веточке, летний домик окружали четыре тополя, посаженные на равном расстоянии. Внутри домик был выкрашен в зеленый и золотой, вдоль колонн и потолочных балок обвивалась виноградная лоза.
Все это царство симметрии нарушали солнечные часы, нарочно установленные не в центре, с провокационной надписью «Что жизнь?»
После того как дом был покрашен, обит деревянными панелями, устлан коврами и парчой, оснащен шелковыми простынями и драгоценными произведениями искусства, мистер Хэллоран перевез сюда жену и двух маленьких детей. Миссис Хэллоран умерла через три месяца, так и не увидев солнечных часов вблизи, разве что из окна спальни. Не довелось ей прогуляться ни к центру лабиринта, ни в тайный сад, чтобы сорвать абрикос, хотя каждое утро даме подавали свежие фрукты в прозрачной голубой вазе. Из розария ей доставляли розы, из теплиц — орхидеи и гардении, а по вечерам ее сносили вниз и сажали в кресло у огня. Миссис Хэллоран родилась в доме на две семьи в глухом далеком городке, где бо`льшую часть года было холодно и мрачно; впервые в жизни она почувствовала тепло, лишь сидя у камина. Она никак не могла поверить, что в этом доме ей не грозит зима, и даже вечное лето из роз, гардений и абрикосов не разуверило ее сомнений; миссис Хэллоран скончалась в полной уверенности, что за окном идет снег.
Вторая миссис Хэллоран — Орианна, жена Ричарда — поставила себе цель относиться к свекру с восхищением и покорностью.
— Мне кажется, — заявила она Ричарду, когда молодожены вернулись из свадебного путешествия и обосновались в Большом доме, — наш долг — скрасить последние годы твоего отца. В конце концов, он — твой единственный родственник.
— Вовсе нет, — возразил Ричард, озадаченный. — Есть еще сестра Фрэнсис и дядя Харви с женой и детьми в Нью-Йорке. И потом, наверняка имеются кузены разной степени дальности…
— Да, но никто из них не распоряжается деньгами твоего отца.
— Ты что, вышла за меня ради отцовских денег?!
— Ну да. И еще ради дома.
— Повторите еще раз, — велела миссис Хэллоран, разглядывая часы в теплых сумерках.
— «Что жизнь? И почему к ней люди жадны? Сегодня с милой, завтра в бездне хладной! Один как перст схожу в могилу я…»[6]
— Не нравятся они мне.
Миссис Хэллоран протянула руку и дотронулась пальцем до часов. В сумраке доносилось слабое шуршание листьев, плеск воды. Дом отсюда казался очень далеким, свет в окнах — совсем тусклым. Миссис Хэллоран провела пальцем вдоль буквы «Ч» и подумала: без этих часов лужайка выглядела бы пусто. По сути, часы — символ людской порочности, доказательство того, что глаз человека не способен вынести математическое совершенство. Я — существо земное, напомнила себе миссис Хэллоран, и потому должна смотреть на часы, как и все прочие. Если их убрать, мне тоже придется отводить глаза до тех пор, пока я не увижу несовершенство взамен часов — возможно, звезду?
— Вам не холодно? — спросил Эссекс. — Вы дрожите.
— Становится прохладно. Давайте вернемся в дом.
Тихими шагами миссис Хэллоран ласкала землю, по которой ступала; под рукавом ощущалась твердость руки Эссекса, едва заметное напряжение мускулов — реакция на ее совершенство и одновременно жест защиты. Все это мое, думала она, осматривая молчаливые камни, и землю, и листья своих владений. Тут она вспомнила, что собирается отослать Эссекса прочь, и улыбнулась. Бедный Эссекс так и не понял, что сущность хорошего придворного заключается в неуверенности. Теперь дом принадлежит мне, подумала она молча, не в силах произнести ни слова.
В большой гостиной у огня сидел Ричард Хэллоран; в дальнем углу, на почтительном расстоянии, за столиком устроились мисс Огилви с тетей Фэнни. Мисс Огилви читала, а тетя Фэнни раскладывала пасьянс; судя по всему, последняя не осмеливалась подкрутить свет в лампе, и они с мисс Огилви склонились над столом, щурясь в темноте.
— Орианна, — произнес ее муж, как только миссис Хэллоран и Эссекс вошли через высокие двери террасы, — я вспоминал Лайонела.
— Конечно, Ричард. — Миссис Хэллоран отдала Эссексу шаль, подошла и встала за креслом мужа. — Попытайся не думать об этом, а то не заснешь.
— Он был моим сыном, — терпеливо объяснил Ричард.
Миссис Хэллоран склонилась вперед.
— Тебе не слишком жарко? Отодвинуть кресло подальше от огня?
— Не приставай к нему, — вмешалась тетя Фэнни и подняла карту к свету. — Ричард всегда сам принимал решения, Орианна, даже в том, что касается его собственного комфорта.
— Мистер Хэллоран всегда был таким сильным, — добавила мисс Огилви с нежностью.
— В день его рождения мы велели звонить в колокола над конюшней, — объяснил мистер Хэллоран тете Фэнни и мисс Огилви через всю комнату. — Жена предложила и сегодня позвонить — в качестве прощального жеста, — но я решил, что не стоит. Как ты считаешь, Фэнни?
— Ни в коем случае, — отрезала тетя Фэнни. — Вульгарная идея, разумеется. — Взглянув на миссис Хэллоран, она повторила: — Разумеется…
— Эссекс, — произнесла миссис Хэллоран, не двигаясь. — Пожалуй, и вправду стоит позвонить в колокола.
Бесшумной кошачьей походкой Эссекс пересек комнату и встал рядом, ожидая приказаний.
— Разумно. Ему бы понравилось. Мы звонили в колокола над конюшней, — повторил мистер Хэллоран, обращаясь к мисс Огилви, — в день его рождения, а затем каждый год после этого, пока он не попросил нас так не делать.
— Боюсь, уже слишком поздно звонить, — заметила миссис Хэллоран.
— Ты права, дорогая, как всегда. Бедный Лайонел все равно не услышит. Может, завтра?
— Лайонел был прекрасным человеком, — вставила мисс Огилви траурным тоном. — Нам будет его не хватать.
— Да, нужно распорядиться, чтобы подрезали живую изгородь, — сказал мистер Хэллоран жене.
— У него был замечательный отец, — заявила тетя Фэнни. — Ричард, тебе не жарко? Ты терпеть не мог перегреваться. Хотя, — добавила она, — пламя, по-видимому, не слишком высоко. По крайней мере, света не дает.
— Эссекс, — распорядилась миссис Хэллоран, — включите лампу тете Фэнни.
— Спасибо, не надо, — ответила та. — Не стоит заботиться о моем удобстве, Орианна. Ты прекрасно знаешь, что я ничего не попрошу из твоих рук. Или, — добавила она, покосившись на Эссекса, — из рук нанятого…
— …библиотекаря, — закончил за нее Эссекс.
— Мистер Хэллоран, позвольте я наброшу вам шаль на плечи? — предложила мисс Огилви. — У вас спина не мерзнет? Так часто бывает, даже когда огонь греет… — Она помедлила и стыдливо добавила: — …конечности.
— Вы имеете в виду ноги? — осведомилась миссис Хэллоран. — Уверяю вас, у Ричарда они до сих пор сохранились, хоть и не всегда видны. Мисс Огилви беспокоится о твоих ногах, — сказала она, нагибаясь к мужу.
— О моих ногах? — улыбнулся тот. — Я все больше сижу, — галантно объяснил он мисс Огилви, и та покраснела.
— Тетя Фэнни, — позвала миссис Хэллоран, и все обернулись, настороженные ее тоном. — Я рада, что ты ничего не просишь из моих рук, поскольку я как раз собиралась вам всем кое-что сообщить, а тетя Фэнни меня только подбодрила.
— Я? — изумилась тетя Фэнни.
— Сущность жизни, — мягко начала миссис Хэллоран, — заключается в переменах; вы все, будучи людьми интеллигентными, со мной согласитесь. Наша последняя перемена — я имею в виду кончину Лайонела…