ашины, чуть не упала – ноги будто разучились ходить. День сегодня ветреный, зябкий, но ясный, я бы даже сказала – киношно яркий. Солнце слепит глаза, я щурюсь. Природа, похоже, специально заливает эту улицу светом, словно говоря: «Вот где живет Роберт!»
Низенькая, мне по плечо, калитка скрипнула, я проскользнула в твои владения и замерла на поросшей сорняками дорожке. Передо мной сад. На одном его краю – ржавая ванна с велосипедными колесами внутри, рядом кипа сплющенных картонных коробок. Трава растет клоками, повсюду бурьян. Судя по запущенной лужайке, когда-то тут были разбиты клумбы, но теперь все затянуло буро-зеленым хаосом. Меня всю так и затрясло. И чем дольше я смотрела на эту картину, тем больше разбирала меня злость. На Джульетту. Ты вкалываешь с утра до вечера, нередко семь дней в неделю. У тебя нет времени на сад, но у нее-то есть! Она ни дня не проработала с тех пор, как вышла за тебя, и детей у вас нет. Чем же она занимается дни напролет?
Направляясь к входной двери, я обогнула дом и прошла вдоль стены с узким длинным оконцем. Боже… Только не думать о том, что ты заперт там, внутри, за этой стеной, за этим окном. Разумеется, такого не может быть. Мужчина ты рослый, под метр девяносто, крепкий, широкоплечий. Джульетте не под силу удержать тебя взаперти. Если только она не… Ну все, довольно, иначе можно и до полного бреда дофантазироваться.
Я решила вести себя уверенно и напористо. Три года назад дала себе клятву, что никто и ничто больше меня в жизни не напугает. Я подойду к двери, позвоню и задам вопросы, которые задать необходимо. Только обогнув дом, я поняла, что ты живешь в традиционном английском коттедже[1] – длинном, приземистом. И обшарпанном. Судя по внешнему виду, ремонта здание не знало несколько десятилетий. Входная дверь блекло-зеленая, стекла маленьких квадратных окон разделены на ромбы металлическими полосками. С самой толстой ветки единственного дерева свисают четыре разлохмаченные веревки. Остатки качелей?
Лужайка здесь идет под уклон, а дальше открывается вид, за который пейзажисты передрались бы. В поле зрения – как минимум четыре башенки церквушек. Теперь понятно, что привлекло тебя в домишке, повернутом спиной к улице. Передо мной как на ладони долина Калвер с голубой змейкой реки, вьющейся до самого Роундесли. В бинокль, наверное, отсюда и мой дом видно.
Пройти мимо окна и не заглянуть внутрь я не в силах. Там ведь твои комнаты, там везде твои вещи. Ладонями заслонив глаза от света, едва не расплющиваю нос о стекло. Гостиная. Никого нет. Стены скучно белые, неровные, а из картин – единственный портрет: неряшливый старик в коричневой шляпе наблюдает за игрой юного флейтиста. А я-то всегда воображала твою гостиную в темных тонах, с традиционными копиями на стенах, в тяжелых деревянных рамах, – Гейнсборо, Констебл. Дешевый красный палас закрывает почти все пространство пола из ламината «под дерево», даже отдаленно не напоминающего дерево.
Комната чисто прибрана, чего я, после бардака в саду, никак не ожидала. Безделушки ровными рядами выстроились на всех поверхностях. На мой вкус, слишком их много. В основном глиняные домики. Никогда бы не подумала, что ты живешь среди нагромождения китчевых ерундовин. Может, это коллекция? Когда я была подростком, мама пыталась увлечь меня коллекционированием мерзких глиняных созданий, называемых, если не ошибаюсь, «Капризулями». Я отказалась наотрез. Компания Джорджа Майкла и Эндрю Риджли[2] была куда приятнее, и я продолжала собирать их постеры.
Это вина Джульетты. Твоя гостиная выглядит глиняным поселком в миниатюре. Все остальное вроде приемлемо: темно-синий диван и такое же кресло; светильники на стенах, с матовыми получашами, прикрывающими лампы; обтянутая кожей скамеечка для ног; мерная рулетка; небольшой настольный календарь. Все это – твое, твое, твое. Пусть я чокнутая, но я чувствую, что эти неодушевленные предметы – часть тебя. И сердце в груди начинает биться сильнее. За стеклянными дверцами шкафчика теснится еще один квартал глиняных домиков, совсем крошечных, а на нижней полке – толстая розовато-желтая свеча. Непохоже, чтобы ее хоть раз зажигали.
Все изменилось внезапно. Словно взрыв в мозгу. Отшатнувшись от окна, я натыкаюсь на что-то и едва не падаю. Продолжаю пятиться, оттягивая воротник и пытаясь вдохнуть. Другой рукой прикрываю глаза. Меня трясет. Если немедленно не сделаю вдох – точно вывернет наизнанку. Мне нужен глоток воздуха. Позарез.
Сейчас это пройдет, сейчас пройдет. Но нет – становится еще хуже. Перед глазами вспыхивают и растворяются черные точки. Я слышу собственный стон. Стоять не могу – ноги дрожат. Вся в испарине, с хрипом падаю на колени. Мыслей никаких, ни о тебе, ни о Джульетте. Трава почему-то ледяная на ощупь. Я отдергиваю руки, валюсь лицом вперед и какое-то время просто лежу, тщетно стараясь сообразить, почему очутилась на земле.
Мгновения или минуты я провела в такой позе, недвижимая и почти бездыханная? Вряд ли дольше нескольких минут. Как только способность двигаться вернулась, я поднимаюсь сначала на карачки, затем выпрямляюсь и без оглядки бросаюсь к воротам. В сторону гостиной я не смогла бы посмотреть при всем желании. Откуда я это знала – представления не имею, но знала наверняка.
Полиция. Мне нужна полиция.
Метнувшись за угол, лечу к воротам – быстрее, быстрее. Что-то жуткое, думаю я… В окне я увидела ужас, сочинить который мне не хватило бы фантазии. Но убейте меня – я не знаю, что это было.
На пути к спасительным воротам меня останавливает голос. Женский голос.
– Наоми! Наоми Дженкинс!
Я захлебываюсь на вдохе, потрясенная звуками собственного имени, которое выкрикнули мне в спину.
Оборачиваюсь. Отсюда, с другой стороны дома, мне не грозит увидеть окно твоей гостиной, чего я боюсь гораздо больше, чем твоей жены. А кем еще может быть окликнувшая меня женщина?
Хотя… Джульетта ведь не знает моего имени. Она вообще не знает о моем существовании. Ты сделал все, чтобы две твои жизни не соприкасались.
Она идет ко мне.
– Джульетта… – говорю я, и она мимолетно кривит рот, словно не успев стереть горькую улыбку. Я рассматриваю ее, как недавно рассматривала мерную рулетку, свечу, картину со стариком и мальчиком-флейтистом. Как и все, что я увидела за стеклом, Джульетта принадлежит тебе. Без твоей поддержки ей будет нелегко прожить.
А впрочем, постойте. Вот это – Джульетта? Не может такого быть. Из того, что ты о ней рассказывал, у меня сложился образ робкой затворницы-домохозяйки, но передо мной женщина с тугими светлыми косами, в черном костюме и тонких черных чулках. С горящими глазами она приближается ко мне нарочито неспешно, с явным намерением запугать. Нет, эта блондинка не может быть твоей женой, которая боится снять трубку телефона и не в состоянии включить компьютер. И с какой стати она так элегантна?
Ответ рождается мгновенно: похороны! Джульетта собралась на похороны, отсюда и наряд.
Я отступаю на шаг, выкрикнув:
– Где Роберт?
Надо хотя бы попытаться, ведь я пришла сюда с твердым намерением найти тебя.
– Это вы звонили вчера вечером? – спрашивает она.
Каждое слово вонзается в мой мозг стрелой, пущенной с близкого расстояния. Мне хочется спрятаться от ее голоса, ее лица, от всего, что с ней связано. Невыносимо, что отныне я смогу представлять тебя вместе с ней, видеть вас вдвоем, слышать ваши беседы. Мое счастливое неведение утрачено навсегда.
– Откуда вам известно мое имя? – Я невольно морщусь, меня пугает, что она так близко. – Вы что-то сделали с Робертом?
– Полагаю, мы обе делаем с Робертом одно и то же, не так ли?
Она самодовольно улыбается. Наслаждается собой. Ее самообладанию можно позавидовать.
– Где он? – повторяю я.
Она продолжает приближаться и останавливается, едва не упершись в меня. Отвечает вопросом на вопрос:
– Знаете, что ответили бы вам в колонке «Советы доброй тетушки»?
Я отшатываюсь от ее дыхания, пячусь к воротам, нащупываю задвижку. Калитка открыта, можно уйти в любой момент. Она ничего со мной не сделает.
– Добрая тетушка сказала бы, что вам будет лучше без него. Считайте это любезностью с моей стороны. Незаслуженной любезностью. – Вскинув руку, она машет мне – едва уловимое движение пальцев, не более, – и поворачивается обратно к дому.
У меня нет сил посмотреть в ту сторону, куда она идет. Нет сил даже думать об этом.
Глава вторая
– Лив, ты дома? – негромко произнесла в мобильник сержант уголовной полиции Чарли Зэйлер, постукивая ногтями по своему рабочему столу. Быстро оглянувшись, убедилась, что никто не слушает. – Ты должна быть дома и собирать чемодан. Возьми трубку! – Она чертыхнулась сквозь зубы.
Похоже, Оливия в последнюю минуту опять рванула по магазинам. Сестра отказывалась покупать в заграничных супермаркетах даже мелочевку вроде солнцезащитного крема и зубной пасты. Неделями составляла списки и запасалась всем необходимым заранее. «Как только я вышла из дома – все, отпуск начался! – говорила она. – Суета и заботы побоку, да здравствует лентяйство на пляже».
Чарли услышала голоса за спиной – Колин Селлерс и Крис Гиббс уже вернулись, по дороге с обеда притормозив лишь на обмен шпильками с парочкой коллег-соперников. Понизив голос, Чарли зашипела в телефон:
– Слушай, я тут форменную глупость сотворила. Мне надо отлучиться, но я позвоню, как только освобожусь, и уж тогда будь любезна взять трубку.
– Форменную глупость, говоришь, сержант? Ни в жизнь не поверю.
Кто другой мог бы притвориться глухим, только не Селлерс. Но Чарли знала, что с его стороны это всего лишь дружеская подначка. Он не станет лезть ей в душу, тем более использовать ее промашку в своих интересах. Да Селлерс уже и думать забыл о Чарли, уткнувшись в монитор.
– Тащи сюда стул, – бросил он Гиббсу, но тот и бровью не повел.