— Где же ты была, Солнышко? — звенит тонкий голосок.
— Я хотела прийти раньше, но… мать забыла закрыть кран в ванной и ушла. Понимаешь, мы залили Петровых и Исаевых, а ее дома до сих пор нет! — У меня дрожат руки, от кулаков разъяренного соседа-садиста до сих пор ломит спину.
— Но мы же с тобой договорились, Солнышко! Мне нужна новая стрижка, а ты вечно не можешь сдержать слова! — Ви плачет, и сердце сжимается от чувства вины. — Ну вот куда я, по-твоему, теперь пойду с такой шевелюрой?
— Я так рада, что вы поладили, Танюша! — Тетя Анжела сканирует меня огромными глазами цвета молочного шоколада. — Ты единственный друг Вики. После развода с ней сложно. Она точно тебя не обижает?
— Нет! Она классная! — улыбаюсь, облизывая липкие от клубничного джема пальцы: вечно голодный ребенок снова сыт и счастлив.
Пробуждаюсь в холодном поту — сон так похож на воспоминания.
— О чем мечтаешь, Солнышко? — Из темноты снова выскакивает кадр из прошлого: Ви густо подводит глаза черным карандашом.
— Хочу, чтобы мама бросила пить. — Мельком смотрюсь в зеркало, и дискомфорт заставляет отвести взгляд от лица с броским макияжем. — Хочу… чтобы все наладилось, чтобы все было хорошо.
Ви хохочет:
— Вот наивняк! Ну точно солнышко, блин, лесное. Думаешь, в этой дыре может произойти что-то хорошее?! Лично я, как только окончу школу, свалю, даже если мама будет против! Ну а ты сиди тут и прозябай! — От боли, вызванной ее словами, трудно дышать. Изо всех сил надеюсь, что она шутит, но во взгляде напротив сияет холодный черный лед.
Мучительная ночь давно сменилась робким утром, в компании подушки и побитого молью одеяла лежу на скрипучем диване и долго разглядываю серый потолок.
Рано или поздно все мы взрослеем: прежние увлечения кажутся странными, суждения — до смешного наивными, люди открываются с неожиданной и неприглядной стороны. С глаз будто слетает пелена — в один момент все, чего ты не хотел или не мог осознавать, предстает вдруг во всей пугающей очевидности.
Я всегда без раздумий следовала за Ви, она была для меня Солнцем. Той, кому я обязана жизнью. Той, от кого невозможно скрыться и скрыть. А кем была для нее я? Забавой, не купленным в детстве щенком, что безропотно ходит следом за хозяйкой и виляет хвостом? Куклой для битья, подопытным кроликом? Нет. Или да?
Как же хочется снова увидеть мир глазами ребенка, не замечающего теней и солнечных пятен. Как страшно взрослеть и узнавать природу людей и их поступков. Перестать себе врать трудно, но детство действительно ушло, глупой девочки больше нет.
Солнышко, устаю заставлять себя верить в себя.
Краешком мчатся мимо и вдаль кадры — дни.
Плюшевый одноглазый зайчик остыл в пыли,
рюшечки шелухой на красном под гнет земли.
Пальчики подтолкнули стрелки — пора вставать.
Ленточкой обвязала память мою кровать.
Облако, сон на цыпочках, чтобы ближе быть.
Крылышки волочатся сзади — не отступить.
Кисточкой рисовала яркими мир и лад
девочка десять лет-подвохов тому назад.
Перышки на заре расправила травка-беда.
Солнышко, я останусь маленькой навсегда.
Глотаю слезы, не позволяю им выступить на глазах, и нежное тепло, зародившееся в солнечном сплетении, согревает сердце — крепкие объятия и бездонные глаза кого-то хорошего все же реальны.
«Че — прекрасный парень, он любил тебя больше жизни и чуть не потерялся из-за тебя. Он не мог изменять тебе, Ви — читай по глазам. Ты врешь, и теперь я это точно знаю. Потому что ты всегда была плохой. Оттолкнуть, очернить, сделать больно, размазать, втоптать одним словом в грязь — это в твоей природе. Я, черт возьми, всегда помнила это, но в твоей сказке было все же лучше, чем наяву» — яростные ясные мысли словно сорвались с цепи.
Перечитываю злое, переполненное ядом сообщение, дегтем отравившее несуществующие воспоминания о счастливом детстве, и набираю ответ:
>> Ви, я тебя услышала. Знай — мне больно. А теперь, пожалуйста, напиши, что ВСЕ НЕ ТАК.
Дождь поливает крыши, из открытой форточки тянет прибитой пылью и прохладой, тюлевые занавески, ведомые сквозняками, медленно ползают кромками по подоконнику. Передо мной на кухонном столе в уютной чашке с отколотым краем остывает ароматный компот. Мать, закусив губу, тычет пальцем в кнопки допотопного, работающего от сети калькулятора и деловито списывает с экрана результаты вычислений:
— Вот, Танюх, хорошо, что я тогда подсуетилась с жильем Валюшиным. Теперь — семь рулонов и банка краски — и ремонт с тобой забабахаем, а потом, если хочешь, парня приводи!
Я давлюсь компотом и захожусь кашлем почти до агонии, но мама подозрительно смотрит на меня поверх надетых для солидности очков, по-свойски хлопает по спине и хохочет:
— Да шучу я! Шучу! Квартиранты через два дня заедут! Деньги теперь нужны, пенсии-то Валиной больше нет.
Из последних сил волоку на себе обои — лямки желтого рюкзака трещат, еще два рулона оттягивают руки. Топаю прямо по лужам, но мерзкое хлюпанье жижи в чужих кедах вызывает ликование, и довольную улыбку не вмещает лицо: телефон беспрестанно вибрирует в кармане, потому что Че весь день шлет мне смешные мемы и фото милых котиков.
И только от Ви сообщений нет.
Глава 29
Сидя на истертом половике у единственной дверцы шкафа с огромным помутневшим зеркалом на внутренней стороне, я всматриваюсь в свои глубоко посаженные изумрудные глаза, верчу головой, выгибаю спину — она болит и ноет — и живо припоминаю сегодняшний день.
В порыве все отмыть и очистить мама становится страшным человеком — в этом я в очередной раз убедилась, освобождая тесную комнату в общаге от ненужного хлама ее прежнего владельца. На свалке оказались грязные, заношенные до дыр одежда и обувь, тряпье, составленные в несколько рядов пустые бутылки. Затем в ход пошли забрызганные непонятной мерзостью истлевшие бурые газеты — зажмурившись и чихая, в клубах пыли мы с мамой с шумом сдирали их со стен.
Мать вознамерилась срочно начать поклейку новых обоев — голубых, в уютный цветочек, но я взвилась в бешеном приступе неподчинения, чем спровоцировала поток брани в свой адрес. Вообще-то мне в радость помогать маме, крутиться возле нее часами, болтать ни о чем и смеяться над пошлыми шутками: я понимаю, что эта идиллия продлится недолго. Никогда не знаешь, не уйдет ли она сейчас в запой и не бросит ли меня на произвол судьбы.
Для сегодняшнего бунта была уважительная причина — пару часов назад Че предложил встретиться и погулять вечером.
Ничего не видя от волнения, пытаюсь разглядеть отражение в старом зеркале — в нем кто-то в джинсах и свитере Ви, с ее сережками в ушах, с макияжем, нанесенным ее дорогой косметикой, собирается на свидание с ее парнем. Опускаю глаза.
Че — мой парень. И в том, что нищета не дает мне быть беззаботной счастливой девочкой, выражать индивидуальность и чувствовать себя свободной, нет моей вины. Я знаю, кто в этом виноват, и задыхаюсь от обиды. Плюю на палец, решительно стираю черные стрелки — это Ви придумала, что они мне идут. Я бы скинула и ее вещи, но кроме футболок и толстовок брата у меня ничего нет. Вру — в шкафу уже года три висит пара свитеров, которые мать купила перед нашим знакомством с Ви, но они мне малы.
С опаской взглянула на серебристый телефон, взяла его и включила — от Ви сообщений нет. Я тут же понимаю, что опаздываю — пора заканчивать с рефлексией. Вскакиваю с пола, что есть мочи грохаю полированной дверцей, спотыкаюсь о порог и вываливаюсь в коридор — мама кричит с кухни:
— Ты куда на ночь глядя намылилась, овца заполошная? Как ремонт, так ей гулять приспичило!
— Надо мне, мам! — отвечаю сдавленным голосом, впопыхах натягивая еще не высохшие кеды. — Меня ждут!
— Кому ж ты нужна… — Мать выглядывает в прихожую, мокрой рукой убирает со лба волосы и усмехается: — Неужто парнишку нашла? А? Смотри мне! В подоле не принеси! И так жрать нечего!
Стискиваю зубы и под звуки заливистого хохота выбегаю в подъезд. У матери отпадное чувство юмора? Да куда там! Хватит делать хорошую мину при плохой игре, а я только этим и занимаюсь! Нервное ожидание, мандраж, сомнения и светлые надежды пробудили меня: только теперь я поняла, что стыжусь матери и в обиде на нее с тех самых пор, когда мироустройство стало для меня проясняться. Я не понимаю ее, я недоумеваю… Хочется орать ей в лицо до тех пор, пока пустые осоловелые глаза не наполнятся раскаянием. Ведь это она привела нас с братом в свой убогий, неустроенный, страшный, холодный мир и обрекла на страдания. Ведь потому так сильны мои мечты о добрых, наполненных любовью сказках, что я ненавижу свою жизнь. И я никогда не поверю в утверждение Ви, будто каждый из нас заслуживает ту семью, в которой родился.
Глава 30
Ви как одержимая стремилась к общению: при любой возможности увязывалась за одноклассниками, пока те не начали договариваться о встречах за ее спиной. Я помню злые слезы на бледном лице подруги и свое благородное желание пойти и объяснить глупым людям, что они не должны с ней так поступать.
Когда в жизни Ви появился Че, ее авторитет в школе возрос: ни дня не проходило без приглашений от девочек «потусить вечерком» (при условии, что с ней придет Че). Ви лишь прохладно улыбалась, но не снисходила до общения с ними, и я чувствовала удовлетворение. Она больше в них не нуждалась: теперь Че водил ее в крутые клубы, где она танцевала до упаду, в кино, в кафе, на концерты заезжих звезд. Иногда, сидя средь бела дня на подоконнике, я наблюдала с высоты третьего этажа, как Ви и Че, воровато оглядываясь, забегали в подъезд, а потом, хохоча и топая, проносились мимо моей двери.
Телефон жужжит в кармане, и я словно просыпаюсь: полупустой трамвай гудит, медленно подползая к исторической части города.