— Что ж, тогда… до свидания?
Собрав все силы, я встаю и вслед за мамой Ви шагаю к прихожей:
— До свидания. Спасибо вам. Привет Вике. Огромный… — последние слова выходят невнятными и сиплыми.
Тетя Анжела разворачивается перед дверью и заключает меня в хрупкие теплые объятия:
— Танюш, это тебе спасибо! И… прости нас! За все.
Дождь разгулялся, завесив обзор мутной целлофановой шторкой. Из гостиной слышится шум — холодею при мысли, что в пустых темных углах возится неприкаянный призрак Вали. Подтягиваю колени к подбородку, продолжая всматриваться в размытые серые сумерки.
Тетя Анжела уехала. Я провожала взглядом красные габаритные огни ее машины, пока они не скрылись за углом. Вот и закончилась моя красивая сказка. Ее сменяет реальность, невыносимая настолько, что впору запрокинуть голову и взвыть: без этой доброй феи мне грозит кое-что похуже маминых пьянок — стоит где-нибудь грохнуться в голодный обморок, как в перспективе сразу замаячит приют. Даже сейчас, в шестнадцать с половиной лет, ощущая себя влюбленной и взрослой, от этого слова по коже бегут мурашки.
Прежний участковый был одноклассником отца и, даже наведываясь на шум и крики родителей, всегда ограничивался беседой — в нашем районе каждая третья семья жила «бедно, но весело».
— Времена смутные, Борисыч. А в этом возрасте они вон все черт-те где пропадают! — сетовала мать в ответ на его вопросы о месте нахождения брата: Саша был гордостью школы, подающим надежды спортсменом, хорошим добрым мальчиком и к криминалу отношения не имел… А то, что он неделями скитался по заброшенным дачным домикам и подвалам, никого никогда не интересовало.
После его похорон к нам изредка стали заходить незнакомые тети с цепкими взглядами и ненастоящими улыбками. Они пугали меня до ужаса: мама постоянно рассказывала о детском доме, где детей бьют и заставляют есть из прибитых к столам алюминиевых мисок. Я не хотела оказаться там и, показывая дневник с пятерками, говорила тетям, что живу хорошо, а мама, широко раскрыв дверку «Полюса», с гордостью кивала на его загодя набитые продуктами полки.
В последний раз они приходили год назад. Я встретила их в красивой Викиной одежде, с чистой совестью утверждая, что, даже если мама иногда и выпивает, нужды у меня ни в чем нет. Я почти не врала — моим спасением стала квартира номер тринадцать.
Сейчас она пуста. За стенкой пикает радио — до полуночи остался час. Че так и не пришел. Даже не позвонил, хотя я так его ждала! С чего я вообще взяла, что у него ко мне есть какие-то чувства? Похоже, что принц, побывав здесь, встречаться со мной все-таки передумал. Слезаю с подоконника, обреченно заползаю под холодное сырое одеяло, зарываюсь носом в подушку — она пахнет парфюмом Че — и всхлипываю.
Уболтала ты меня, ложь.
Оглянусь — закончился день.
Водочку из рюмок сольешь, удалишься,
скрипнет ступень.
Утешаешь ты меня, дождь, пальцами
скребешься в стекло,
Третью ночь свидания ждешь —
ведра с потолков натекло.
Усыпляешь ты меня, лень,
руки, ноги, мысли взяла.
Тихо. Лишь луна набекрень
через туч лохмотья светла.
Утомляешь ты меня, стих.
Зуб на зуб от страха нейдет.
Захлебнулся черный лес, стих.
Что-то милый мой не идет…
От невыносимого одиночества, паники, навалившихся разом липких страхов зубы непроизвольно выбивают дробь. И я плачу бессильными слезами так, что не могу дышать.
Глава 38
Чудно устроен человеческий разум: от нестерпимой боли он прячется, отключается, заменяет травмирующую реальность радостным помешательством, обмороком или сном. В одно из этих состояний впал и мой.
Я лежу с закрытыми глазами и слышу брата, который читает мне альтернативную историю Золушки, чье платье превратилось в тряпье прямо посреди бала. Гости в ужасе разбежались, принц слинял. Брат переворачивает страницу волшебной книги с картинками и, улыбнувшись, исчезает. Сумасшедший сон прерывается стуком в дверь.
На полу у дивана оживает и загорается голубой подсветкой телефон, оповещая о входящем вызове. «Артем» — с трудом фокусируюсь на черных буквах на экране. Следующих секунд я не помню — сбрасываю одеяло, вскакиваю и, сшибая худыми плечами углы, несусь в коридор. Борюсь с заевшим замком, распахиваю дверь, вижу на пороге того, кого уже отчаялась увидеть, и он кажется мне продолжением сна.
— Извини меня. Пришлось конкретно задержаться дома… А потом топать пешком через весь город! — Промокший до нитки Че мнется в проеме и вертит в руках телефон. — А этот зараза намок и никак не хотел включаться.
— Проходи! — Очнувшись, я хватаю его за мокрый рукав и втаскиваю в квартиру. — Снимай быстрее этот ужас, я пока чайник поставлю!
Шум дождя уже не кажется зловещим, а тесная кухня — убогой: она наполнилась теплом, уютом и запахом чая с жасмином, который мы купили в гипермаркете. Че, растрепанный и загадочный, сидит напротив, грызет фисташки и устало улыбается — с его волос все еще стекают прозрачные капли дождя. Протягиваю руку, загребаю орешки, перевожу дух, изводясь от стыда — как я могла сомневаться в нем после всего, что он для меня сделал?
— Я думала, ты не придешь, — призналась я.
— Я бы в любом случае пришел, раз пообещал, — заверил Че и после секундной паузы нахмурился. — Или ты не об этом? Солнце, что с глазами?
До боли в пальцах сжимаю крепкую скорлупку, ломаю ее, увлеченно наблюдая за процессом. Орех развалился на части и упал на пол.
— Все нормально! — бодро отзываюсь я. Не говорить же этому мальчику, что осталась без средств к существованию и превратилась в жалкую беспризорницу, которую со дня на день упекут в приют. Однако Че ждет ответа, и от проявленного им искреннего участия мои страхи вырываются наружу потоком слов и плачем: — Че, я ревела полночи, — голос дрожит. — Я думала, что ты не вернешься. Вообще никогда. Что ты передумал. И бросил меня! Как и все остальные! — Че пораженно молчит, а я захлебываюсь слезами: — Я так и жду момента, когда ты… и ты тоже… — Выцветшие наклейки на дверке холодильника подергиваются пеленой, размываются и уплывают.
— Да почему, Солнце? — перебивает Че.
— Потому, что я живу вот так! — Ком сдавливает горло. — Забей. Это только мои трудности.
— Моя жизнь ничем не лучше твоей, — возражает Че. Я перевожу взгляд на его лицо:
— Ты не понимаешь, Че. У меня мать пьет!
— И что? — Он поразительно спокоен, и моя истерика сходит на нет.
— Если бы она действительно была алкоголичкой, мне было бы не так обидно! Но она не больна! Ей проще так, и она ничего не хочет менять. Спряталась от проблем. От ответственности. От меня… Вот как так можно?
— Моя мать занимается тем же самым, — кивает Че.
— Это несравнимо…
Че перебивает:
— Я отлично понимаю, отчего ты стесняешься матери. Хочешь совпадение? Моя мать тоже всеми способами старается не замечать проблем, а когда те становятся слишком серьезными, делает виноватым кого-то другого. Меня это просто умиляет. — Он невесело улыбается. — Например, я всю жизнь бешу ее одним своим видом, вернее, доставшимся от папаши фейсом. А папашу она считает первопричиной всех своих бед. Это уже не лечится.
Че взмахивает рукой в своем коронном «виджейском» жесте и сияет, но слушать его «репортаж» невыносимо больно. Никто не любит этого невероятного парня. Никто… кроме меня. И ощущение, что на всей земле лишь мы вдвоем, тихо возвращается в сердце, страшит, но умиротворяет.
— И тебе больно, ведь мать может быть лучше, но не делает этого даже ради тебя, — продолжает Че с азартом. — А вот ты всю жизнь будешь ощущать ответственность за нее. Просто потому, что она твоя мама. Ты была с ней еще до рождения и такого понятия, как ее проблемы и твои проблемы, для тебя не существует. Знаешь, почему?
— Почему?
— Ты ее любишь.
Капли одна за одной монотонно капают из неисправного ржавого крана, в голове гудит. Че срифмовал мои мысли так, как надо, и все сказал так, как должна была сказать я. У нас действительно с ним одна душа.
— Ну да, ты абсолютно прав. — Отдышавшись, утираю слезы и обращаюсь за новыми ответами: — И что дальше?
Облокотившись на стол, Че подается вперед:
— Ты ведь никогда ее не переделаешь. Да и не ты сделала ее такой. Так прости свою маму и живи без злобы, иначе не выбраться. Я тоже стараюсь придерживаться этого курса. Хоть и не без труда. — Че стряхивает с ладоней скорлупу и подносит к губам чашку с чаем. — С жизнью все обстоит примерно так же. Вот увидишь: все будет хорошо. Она тебя еще удивит.
Зависнув между мирами, я гляжу на абсолютно идеального парня, так запросто размотавшего клубок моих противоречий и разложившего их по полочкам, но думать способна лишь о том, что не ошиблась с выбором. Ви никогда не понимала меня без слов… Ви — просто набитая дура, раз променяла Че на призрачные перспективы жизни в большом городе.
— Кстати, о «только твоих проблемах», — между делом замечает Че. — Мы вместе, и они теперь «наши». Общие. Окей?
— Окей. — Хлопаю глазами. Теперь уже у меня нет морального права сомневаться и молчать в нерешительности. — Тем, расскажи, что стряслось у тебя? — требую я.
— Мама уже несколько дней удивляет… не очень приятно. — Че снова забирает со стола чашку, допивает чай, колеблется.
— Тем! Общие проблемы, помнишь?
— Да, окей. Она решила продать квартиру, где мы все сейчас живем. Собирается обзавестись жилплощадью поскромнее, а мне предлагает на остаток средств снять угол подальше отсюда, в другом городе, и не мозолить ей впредь глаза. Я категорически против. И дело тут не в меркантильности, просто я не хочу, чтобы братья ютились в однушке. Мама на взводе: даже «сломав ее личную жизнь», я «не желаю мириться с ее решениями и продолжаю добиваться своего при помощи запрещенных приемов». — Че машет рукой. — Это была цитата. Сегодня она мурыжила меня до позднего вечера, требуя согласия на продажу, и я сказал, что буду судиться, если она не прекратит. И свалил — пусть сначала найдет меня, чтобы вручить повестку. Так что… можно перекантоваться у тебя до утра? — уже без всякого пафоса произносит Че, выдает дежурную улыбку, которой не под силу скрыть мелькнувшую в зеленых глазах безысходность. — Потом я придумаю что-нибудь, найду, где вписаться.