Помост сделали для вождя. Но не затем, чтобы вождь возвышался народом, а чтобы народ мог лучше видеть и слышать. Для своего удобства.
Эрик не дал монахам даже совершить утреннюю молитву.
— Поторапливайся, епископ! — то и дело, приговаривал он, поглядывая в окно. — Бог подождёт, а люди ждать не будут.
Эти слова покоробили Адальберта. Что себе позволяет этот рыжий бородатый варвар?
Но согласившись вчера с братом и Бенедиктом в главном, сегодня он не стал спорить по мелочам. Поднялся с колен, перепоясал рясу и взял в руки Евангелие.
Эрик внимательно взглянул на епископа. Видно, что-то ему не понравилось, но он промолчал. Только кивнул Бенедикту, и Бенедикт пошёл с ними, хотя Адальберт его и не звал.
Этот навязанный Болеславом спутник всё больше и больше раздражал епископа. Раздражал тем, что незаметно забирал всё больше воли в решениях. Словно не Адальберт, а именно он, Бенедикт, главный в их маленькой миссии.
Уже и Радим с ним согласился! А раньше всегда выступал на стороне брата.
Ещё больше сердило Адальберта, что он сам виноват. Незачем было советоваться со своими спутниками, показывая нерешительность! Принял бы решение сам, и вынудил их согласиться.
Народ заполнил торговую площадь до самых окружающих домов. Рыбаки побережья оставили свои сети, сборщики солнечного камня побросали корзины, кузнец отложил ковадло. Все собрались послушать — что скажет им вождь пруссов.
Видно, новость о вчерашнем приходе Криве-Кривейто распространилась мгновенно. На монахов поглядывали хмуро, исподлобья. Эрик, не обращая на это никакого внимания, расталкивал людей и освобождал Адальберту дорогу к помосту. На мгновение епископу показалось, что его ведут на плаху.
Вождь Арнас уже был здесь. Он внимательно взглянул на епископа, затем вопрошающе — на Эрика. Эрик ответил коротким кивком.
Ступив левой ногой на бочонок, вождь легко поднялся на помост. Толпа всколыхнулась, зашумела. Арнас выждал несколько мгновений, а затем поднял руку. Гул утих.
— Люди Самбии! — звучно сказал вождь. — Я собрал вас, чтобы говорить о деле, которое касается каждого из вас!
Адальберт по-прежнему не понимал, о чём говорит Арнас. За эти дни он едва выучил несколько слов на прусском. И то потому, что сам расспрашивал Эрика.
На счастье рыжий бородач коротко переводил речь Арнаса. Монахи слушали — Адальберт поневоле, а Бенедикт очень внимательно.
Арнас говорил о том, как сильны среди пруссов традиции гостеприимства. Живя у моря, они всегда открывали свои двери и сердца любому гостю. И даже вчерашних врагов прощали, если те раскаивались в совершённых злодействах.
— Эти монахи пришли к нам с миром, — говорил Арнас. — И принесли слова о своём боге. Он непохож на наших богов, это правда. Но разве на небе мало места? Разве человек становится хуже оттого, что верит по-другому? Что плохого в том, что у земли пруссов появится ещё один сильный заступник?
Адальберт слушал, и ему становилось всё хуже и хуже. Он почти терял сознание, и с ужасом ждал той минуты, когда его попросят — нет, прикажут! — вскарабкаться на помост и подтвердить слова вождя.
По лбу епископа тёк пот, а пальцы, сжимающие Евангелие, были холодными. Чтобы успокоиться, Адальберт сделал несколько глубоких вдохов.
Арнас умолк, и сердце Адальберта сжалось. Вот сейчас!
Но вместо вождя на помост запрыгнул рыжий Эрик. Взмахом руки привлёк к себе внимание и заговорил.
Теперь стало ещё хуже. Эрик говорил на языке пруссов, а переводить было некому. Адальберт совершенно растерялся.
Бенедикт наклонился к его уху.
— Скажите всё, что угодно, — посоветовал он. — Вас всё равно не поймут. А Эрик переведёт так, как нужно.
И в самом деле! Об этом Адальберт даже не подумал.
Но мысль принесла только мгновенное облегчение. Нельзя идти по пути лжи, даже если очень хочется.
А Эрик тем временем говорил о том, как приплыл из-за моря на корабле данов. Как воевал с пруссами.
— Моя мать была христианкой, и сам я христианин!
В доказательство своих слов Эрик оттянул ворот рубахи и показал толпе нательный крестик, вырезанный из дерева.
— Я был разбойником, — сказал он. — Мы потерпели поражение, и пруссы взяли меня в плен. Но не убили, а вылечили и позволили остаться среди них. И теперь я такой же прусс, как и вы! Я чту Перкуно, Потримпо и Патолло и приношу им жертвы в благодарность за спасение. Но я чту и Христа за то, что дал мне жизнь и своей волей направил к этим берегам.
Эрик почти кричал. Толпа шумела, словно отвечая ему. Утреннее солнце припекало, несмотря на апрель. Голова Адальберта кружилась от слабости, и бочонок, который служил ступенькой, казался непреодолимо высоким.
Неожиданно Эрик замолчал и обернулся, глядя прямо на Адальберта. Сердце епископа остановилось, он пошатнулся. Бенедикт поддержал его за локоть, и сам шагнул вперёд.
— Я скажу.
Адальберт увидел, как монах спокойно поднимается на помост. И испытал облегчение и отчаяние одновременно.
— Люди Пруссии, — сказал Бенедикт, подражая вождю. — Мы пришли к вам с миром, и благодарны за то, что вы приняли нас! Благодарны за тепло ваших очагов, за пищу и кров! Каждый день мы будем молить бога о том, чтобы он оказал вам своё покровительство. Христос заповедал нам быть кроткими и милосердными. И сам он был таким. Кормил бедняков хлебом и рыбой, лечил больных, воскрешал мёртвых и сотворял другие чудеса во имя людей! Даже идя на смерть, он благословлял своих палачей! Но и ваших богов мы тоже чтим, и никогда не позволим себе нанести им обиду! Так будем жить в мире, как внушал нам Господь! И боги наши пусть тоже живут в мире!
Сердце Адальберта бешено колотилось, кровь с неистовой силой стучала в виски.
«Вот и всё» — чуть слышно шептал епископ. — «Вот и всё».
А толпа на рыночной площади шумела и кричала, приплясывая от распиравших её чувств.
Вилкас, как и положено сыну вождя, стоял рядом с помостом. Он тоже поздоровался с епископом, но Адальберт его даже не заметил. Судя по лицу, монаху нездоровилось.
Слушая отца, а затем — Эрика, юноша всё больше убеждался, что решение принято. И теперь вражда между вождём и Криве-Кривейто неизбежна.
Вся жизнь Вилкаса, все его надежды рассыпались в прах на его глазах. Теперь Криве-Кривейто ни за что не отдаст ему Агне! Жрец не допустит, что его дочь вышла за сына мятежного вождя. Да ещё и поднимет против них другие племена пруссов!
Зачем только отец послушал монахов и Эрика? От ненависти к ним Вилкасу захотелось убивать! Всадить нож в горло епископа, и дело с концом!
Но тогда рухнет всё!
А может быть, люди не примут слова отца? Возразят вождю? Такое бывало раньше, правда, не при Арнасе. Но существовал закон, по которому вождь обязан исполнять волю народа.
Эрик всё говорил, и Вилкас отчётливо видел, что люди склоняются на его сторону. В конце концов, одним богом больше — какая им разница?! Больше — не меньше. Так рассуждает простой рыбак, землепашец или воин, для которого своё дело куда важнее, чем распри жрецов.
Пожалуй, у отца получится. Получится перетянуть людей на свою сторону, подчинить их своей воле, как всегда получалось до этого. Вилкас завидовал этому умению Арнаса и сам мечтал быть таким же. А как по-другому? Вождь должен вести людей за собой.
А когда на помост поднялся монах, Вилкас понял, что дело сделано. Этот Бенедикт был хитёр — он прикинулся кротким козлёнком, которому нужно совсем немногое. Разрешили бы только построить церковь и молиться своему богу.
Вот только Криве-Кривейто так просто не уговоришь. Старый жрец насмерть встанет за то, чтобы его боги остались единственными богами пруссов. И Агне встанет вместе с ним. На то она и дочь жреца.
Вне себя от отчаяния, Вилкас повернулся и побрёл к дому, расталкивая плечами возбуждённых людей. Он не замечал их, а они не замечали Вилкаса. Все смотрели на помост, куда снова поднялся вождь Арнас.
— Сегодня будет большой пир, — говорил вождь. — Все будем есть и пить во славу богов. Я угощаю всех!
Толпа взревела от радости.
Вилкас добрался до подножия холма. Поднялся по деревянным ступенях и, не заходя домой, прошёл в конюшню. Быстро оседлал коня. Вывел его не к площади, а через калиткув задней стене.
Возле ворот остались только сторожа, которые жадно прислушивались к тому, что происходило на площади. Они бросили на Вилкаса любопытный взгляд, но останавливать и расспрашивать не стали. Едет куда-то сын вождя — значит, так и нужно.
За воротами Вилкас сразу пустил коня вскачь. Застоявшийся жеребец, легко перебирая тонкими ногами, пролетел вдоль берега и свернул на знакомую тропинку в лес. Здесь поневоле пришлось замедлить скачку — ветки деревьев так и норовили хлестнуть по лицу, выбить глаза и зубы.
Перед трем идолами Вилкас остановился в растерянности. От волнения он забыл даже прихватить с собой жертву для богов. Вот растяпа!
Поразмыслив, юноша вытащил нож из ножен и полоснул себя по ладони. Окропив несколькими каплями крови подножие идолов, он немного успокоился. Кровавые жертвы боги любили больше других. Может, и хорошо, что у него не оказалось при себе лепёшки.
Конь, почуяв запах крови, тревожно заржал. Вилкас приложил к ране широкий лист молодого лопуха, похлопал жеребца по шее, успокаивая его, и повёл в поводу знакомой дорогой к святилищу. Птицы над головой молчали, но Вилкас изо всех сил уговаривал себя не обращать на это внимания. Ему нужно было увидеть Агне.
Если только он сможет поговорить с девушкой! Вместе они обязательно что-нибудь придумают. Агне умна и рассудительна, она сможет найти нужные слова для своего отца. Чем боги не шутят — может, Криве-Кривейто и прислушается к голосу разума. Ну, какой вред богам от трёх монахов? Да и захочет ли хоть кто-то принять их веру?
Так успокаивая себя, Вилкас добрался до частокола, окружавшего святилище. Постучал в ворота.
Ему открыл молчаливый жрец-вайделот. Но не тот, что в прошлый раз, а другой — широкоплечий, с сумрачным взглядом.