Хорошо-то как!
Забываюсь блаженным сном…
ПГТ Троебратский, 09.00. 01.09.1970 года, вторник
Двор школы быстро заполняется. Первыми в школу пришли учителя и суетятся внутри, в классах, устраняя последние действительные или мнимые недостатки. А во дворе кучками толпятся школьники: робкие младшеклассники, многие с родителями, суетливые ученики средней школы и солидные старшеклассники. Все нарядные, наглаженные. Мальчики в костюмах, девочки в форменных чёрных или коричневых платьях и белоснежных передниках. Почти все со значками: комсомольскими у старшеклассников, пионерскими и октябрятскими у младших. Кое-кто без галстуков и без значков: это хулиганы, двоечники и второгодники. Не самые приятные существа, они существуют в некой зоне отчуждения: с ними остальные школьники разговаривают, шутят, но держатся несколько отстранённо.
Я вместе с другими участниками ВИА пришёл пораньше, чтобы подготовиться к выступлению. Место нам определили на крыльце, с правой стороны. Здесь двери закрыты, все ходят через левые двери. Ребята ужасно волнуются, всё-таки первое выступление. Ещё сильнее волнуется Ирина Сергеевна, одному мне всё поровну, вот и беру на себя функцию успокоителя.
— Ребята, признавайтесь, кто забыл слова?
— Не забыли… Никто… — слышатся растерянные голоса.
— А мелодии кто забыл? Ну-ка по-честному!
— Да никто не забыл.
— Так чего вы волнуетесь, а, братцы-кролики? Неужели вы испугались своих одноклассников и мелюзги? Мы перед самим директором не струсили, что нам всякая мелочь?
Ребята запереглядывались, заулыбались. Это хорошо. Ступор прошел. Ирина Сергеевна тоже повеселела, ожила, вспомнила о своих обязанностях.
— Кайрат, ты проверил электричество?
— Конечно, Ирина Сергеевна! Вон на блоке контролька светится.
— Юрий, не забыл порядок исполнения?
— Не забыл, Ирина Сергеевна. У каждого перед глазами тексты и аккорды в том порядке, в каком будем исполнять.
Первым слово предоставили председателю поселкового Совета. Вообще-то он всегда ходил на первое сентября в залининскую школу, но тут явился к нам: хочет послушать наш ВИА. Второй дали слово представительнице РОНО[39], неизвестно каким ветром занесённую в нашу железнодорожную школу. Наша школа относится к другому ведомству, к железной дороге, у нас своё начальство, свои проверяющие. А последним слово взял директор. Он кратко поздравил первоклашек, потом всех остальных с Первым Сентября, и представил нас: школьный ВИА «Ария».
Ну, мы и выступили. Четыре песни, которые мы запланировали для выступления, были отрепетированы нами до автоматизма, так что никакое волнение нам не помешало. Разумеется, сорвали бешеные аплодисменты и шквал завистливых взглядов от парней и девчонок из числа амбициозных личностей, и просто восхищённые улыбки и взгляды — от всех остальных.
Далее всё пошло по-прежнему: вдоль рядов прошелся десятиклассник, несущий на плече очаровательную первоклашку, звонящую в колокольчик, и школьники повалили в классы.
Мы остались: надо убирать инструменты, чем мы и занялись. Вернее, занялись все кроме меня: я-то ещё ковыляю с костылями. Управились и с этим, и пошли по своим классам.
Я зашел в свой класс, кабинет истории, и стал искать взглядом куда сесть. Бобрик рассказывал, что он все школьные годы, с первого до последнего дня просидел с Геной, но тут Гена демонстративно отвернулся, а рядом с ним, угрюмо глядя на меня, устроилась Оля Чернышевская. Хе-хе! Совет вам да любовь, недоделки!
Но проблема остаётся: куда бросить мослы? Заняты все парты, впрочем, кое-кто сидит по одному. Ковыляю вдоль ряда на «камчатку», и чувствую, как меня трогают за ладонь.
— Юра, если хочешь, садись со мной.
Смотрю на девочку: худощавая, некрасивая, с двумя толстыми и длинными косами. Смотрит на меня и страшно волнуется: а ну как откажу! Как же тебя зовут, добрая и робкая девочка? А! Вспомнил! Дина Нурпеисова! Бобрик показывал мне её на снимках его класса. Нехорошая у неё была судьба в той жизни: муж попался пьющий, промучилась она с ним лет десять, пока тот не отравился какой-то политурой. Второй муж, с которым она прожила ещё десять лет, бросил её с двумя детьми, и ушел к начальнице своей фирмы, в сволочные девяностые годы.
— Спасибо, Дина, с удовольствием.
На нас косятся. Классные красавицы особенно: почему я сел не к ним, а к этой замухрышке? Да ну вас, красотки! Попросись я к вам, будете носом крутить, уговаривай ещё вас! А Дину я ещё сделаю красавицей, что я, зря, в той жизни, целый год ходила на курсы визажистов? Вот тогда и побеситесь!
Откидываю крышку парты сажусь. Здесь ещё стоят классические парты Эрисмана, совмещённый стол и скамейка. Столешница наклонная, с откидными крышками, чтобы было удобно садиться, а на верху крышки парты углубление под чернильницу, куда Дина уже поставила свою непроливайку. И простенькое перо выложила. Мне-то непроливайка не нужна: у меня четыре автоматические чернильные ручки, одна из которых с золотым пером — подарки от отчима, Бориса Ивановича и заводчан, которые будут производить наши костыли и прочую ортопедическую продукцию.
— Слушай, Юра, вы так здорово пели! — шепчет девочка. У Дины любопытная особенность: когда она говорит, то исподлобья смотрит собеседнику прямо в глаза.
— Если хочешь, тоже можешь поучаствовать.
Девочка ахнула и задрожала.
— Хочу! — решительно шепчет она — Только я ничего не умею!
— Не страшно. Научу.
Говорим мы негромко, Дина вообще шёпотом, но все в классе вдруг затихают, и поворачиваются в нашу сторону. Мдя… Начинаются проблемы с популярностью.
Неловкую ситуацию прервала классная руководительница, вошедшая в класс. Она поздравила нас с началом учебного года, продиктовала расписание уроков на первую неделю и провела первый урок, из тех, которые впоследствии будут называться уроками мира. Вторым уроком была математика, а после третьего, литературы, нас распустили по домам. На переменах я никуда не выходил, сидел за партой и читал принесённый с собой сборник стихов Марины Цветаевой. Дина, хоть и поднималась, из класса не выходила, и вообще, дальше трёх метров не отдалялась. Забавно!
Наконец звонок, и разрешение расходиться.
— Ну что? — спросил я Дину, поднимаясь из-за парты — не передумала вступать в группу?
— Не передумала. Только я не умею петь. Вернее, петь я люблю, но голос у меня очень тихий.
И тут я вспомнил, что Дина в нулевых годах за свой счёт издала два сборника стихов, причём стихотворения шли вперемешку по-русски и по-казахски. Бобрик очень хвалил её стихи, да и мне они понравились. Интересно, пишет ли она сейчас? Впрочем, есть только один способ проверить:
— Слышал, что ты пишешь неплохие стихи? — ляпнул я наугад.
Дина покраснела как пожарный гидрант.
— Кто тебе это сказал?
— Я и не помню кто, но помню, что очень хвалили.
— И что из этого следует?
— Понимаешь, Дина, нам нужен свой штатный поэт. Я готов поставлять мелодии, и на эти мелодии нужно писать тексты.
— Ну и как ты себе это представляешь?
— Очень просто: я сочиняю музыку, а ты на эту музыку накладываешь свои слова. Тут нужно понимать, что высокого искусства от тебя не требуется, как и высокой поэзии. Чем примитивнее текст, тем он доходчивее.
— Ты преувеличиваешь!
— Ну, разве что самую малость. Согласна?
— Конечно же, согласна!
— Тогда пойдём в актовый зал, я тебя представлю ребятам.
Разворачиваюсь, направляясь к нашей репетиционной базе, но Дина удерживает меня за руку:
— Юра, скажи честно, зачем ты меня зовёшь с собой? Разве ты не понимаешь, что для меня это совсем не игрушки? Да, я пойду с тобой куда скажешь, с делаю ради тебя всё что угодно потому, что я… Неужели ты этого не видишь?
— Поясни свою мысль, Дина.
— Когда ты согласился со мной сесть, я думала, что умру от счастья. А когда ты предложил быть рядом с тобой, то и умерла. Я до сих пор как в раю, Юрочка. Я как тебя увидела, когда ты перешёл в нашу школу, ещё тогда, в первом классе, так и влюбилась, а ты всё смотрел на этих смазливых и злых дурочек. Это несправедливо. Вот.
— Дина, славная ты моя девочка! Извини, но я тебя не люблю. В этом вопросе врать нельзя, поэтому говорю тебе чистую правду. Изменится ли к тебе отношение в будущем — не знаю, поэтому не нужно напрасных надежд, уж прости. Почему я тебя позвал? Всё просто: ты хороший, надёжный товарищ, на тебя всегда можно положиться, и я надеюсь, что мы с тобой сработаемся.
Уж не знаю, что я такого сказал, но лицо Дины озарилось такой радостью, что мне стало нехорошо: у девочки явно появился новый смысл жизни. Она стояла передо мной, задрав голову, поскольку на полторы головы ниже меня, и чёрные её очи сияли таким нестерпимым светом, что становилось страшно.
— Хорошо, Юра.
— Ну, тогда пошли.
Пока я на костылях ковылял до актового зала, Дина шла рядышком со мной.
— Слушай, Юра, а где ты купил себе такой рюкзак?
Рюкзак у меня шикарный, сшит по типу городских рюкзаков для коротких прогулок. Объём рюкзака около десяти литров, он имеет насколько отделений, и закрывается на пока дефицитные молнии. Длинных молний в продаже ещё нет, поэтому на каждый клапан установлено по две коротких. Карабины, трезубые застёжки и прочие разъёмы, которые там, в будущем, изготовляют штамповкой из пластмассы, здесь пришлось делать металлическими, причём сразу во многих экземплярах: отчим, Борис Иванович и Давид Исаакович тут же захотели и себе такие же рюкзаки, ибо это очень удобная вещь. Тут же свою долю потребовала и Ленуська, но я ей сшил рюкзачок попроще, но одновременно и самый оригинальный по нынешнему времени, в виде медвежонка. Ленуська теперь даже спит со своим рюкзаком, до того он ей нравится.
— Сам сшил. Если хочешь, могу дать тебе выкройки, сошьёшь.
— У нас нет швейной машинки, да и не умею я на ней работать.
— Ничего страшного, Дина, примерно к зиме, может ближе к весне, швейный цех при АТЭП будет шить рюкзаки, и я тебе достану такой же.