а
С ним лежали еще два человека. У самой двери — пенсионер Ерофеич, сухонький ворчливый старичок. Ему почему-то все было неладно, все не по нем: и ухаживают-то не так, и лечат… Как только речь заходила о чем-нибудь серьезном, он тотчас же вскакивал: «Да разве так бы надо? Бывало, мы-то раньше как работали?»
Рядом с ним лежал директор какого-то завода. Этот, напротив, был угрюм и молчалив.
Остальные три койки стояли пока свободными.
Однажды под вечер в палату торопливо вбежала нянечка, осмотрела свободную кровать, взбила подушку и вышла, а через несколько минут ввела под руку нового больного.
— Никак, товарищ Трухин? — словно обрадовавшись, не зная и сам чему, воскликнул Волнухин. — Да что же это с тобой стряслось? Давай сюда, рядышком. — И он протянул ему руку. — Пленум закончился?
— Уже… Со всех стружку сняли…
— За что?
— Как за что? За семена. Семвн-то в районах не хватает… — И, помолчав, Трухин пояснил: — У Жернового-то, слышь, беда ведь большая. Жену похоронил… Оттого, должно быть, и зол. Кому-кому, а мне нынче спуску не дал. Ты, говорит, старый работник, да еще аграрник, за семена, говорит, должен сполна ответить. Дружинин ваш тоже не отвертелся, выговорок схватил.
— А ему-то за что? — удивился Волнухин. — У наших семена должны быть. Спасибо товарищу Янтареву: побывал, разобрался и сказал: не трогать!
— Вот-вот, теперь и должны поделиться с другими районами. Дружинин должен взаймы дать. А он не дает. Ровно кулак какой прежний. Специально туда выезжал нынче Пекуровский, проверял…
— Ну, это, я тебе скажу, неправильно поступили, — возразил Волнухин. — Ты хоть и друг мне был раньше, а прямо скажу, с семенами вы сами прошляпили.
— Дак ведь это не первый год, милый.
— Это-то и плохо, Кондрат Осипович, что
не впервой шляпим. Получается вроде как не шибко кругло: не засыпал — выговор, и засыпал — выговор. -
— Небольшая разница есть — мне-то строгий дали.
— Мало еще тебе да.^и, — пробурчал из угла старик. — Раньше, бывало, мы как Делали? Получил нахлобучку, и опять — за дело, как нашкипидаренный. Больниц-то не было таких…
— А по-твоему, я на курорт сюда прибыл? — обиделся Трухин. Он снял полосатую пижаму, повесил ее на спинку кровати и залез под одеяло.
Волнухин присел к Трухину на краешек кровати и тихонько спросил его. какие еще слыхать новости.
— А такие, что ты, считай, скоро без работы останешься.
— То есть как это без работы?
— На пленуме выступил Щелканов и такое завернул! Говорит, Волнухину нечего трактора сторожить. Передать, говорит, их надо в распоряжение колхозов.
— Ну, с нашего Петрована это станется. Он давно об этом питает надежду. Только, по-моему, не машины надо передавать в колхозы, а колхозы в эмтээс.
— Ух ты! Много захотел! А земли? Земля-то ведь колхозная?
— Земля государственная, Кондрат Осипович.
— Как так? Она ведь навечно передана колхозам?
— А кто передал? — не уступал Волнухин. — Государство передало, вот и выходит, что она все равно общенародная.
— Верно, Волнухин, ты говоришь, — поддержал его ворчливый старик. — Другой председатель телегу не может содержать без скрипу, а ему трактора доверь…
— А все-таки, я думаю, отживает твоя директорская должность свой век, Степан, — словно подводя итог, сказал Трухин и попросил нянечку принести грелку. — Только ты не печалься. Председателем в колхоз пойдешь, вместо, скажем. Селезневой…
— Как это вместо? — удивился Волнухин.
— И этого не слыхал? Селезневу, брат, так подняли, что все теперь на цыпочках заходим. Председателем облисполкома на сессии избрали.
26
После рабочего дня Селезнева, уставшая и проголодавшаяся, вышла на улицу. В лицо дохнул свежий, по-февральски . колючий, дерзкий ветер. Еще вчера была оттепель, потом повалил снег, густой и пушистый. Днем он на пригреве раскис, а теперь опять подмерз и похрустывал под ногами, как битое стекло.
В скверике молодые дубки, липы, ясени покрылись изморозью. Вера Михайловна дотронулась до ветки, тряхнула ее — смерзшиеся капельки легонько зазвенели. Они были похожи на светлые бусинки. А рядом с бусинками, в тесном соседстве, тайком набухали почки. В природе стояла какая-то неразбериха и неустроенность, но уже чувствовалось дыхание весны.
Придя в гостиницу, Вера Михайловна сняла пальто, поправила перед зеркалом волосы и решила сойти вниз, поужинать в ресторане. Там было людно, а ей хотелось посидеть одной. Окинув взглядом зал, она направилась в угол, к крайнему столику, и неожиданно увидела Дружинина.
— Как хорошо, что ты здесь! — схватив его за руку и не выпуская из своей ладони, призналась она.
Сев за столик напротив Дружинина, Вера Михайловна ласково посмотрела на него. Сергей был все тот же, лишь около глаз чуточку прибавилось морщинок, а может, ей показалось. Но все же он выглядел сейчас несколько старше. Только глаза были по-прежнему мальчишеские и немножко грустные.
— Выпьем за твою новую работу, — предложил Дружинин.
— Нет, лучше за нашу встречу.
— …и за твой отъезд?..
— Ну что же, если хочешь, чтоб я скорей уехала…
— Это от меня уже не зависит, — с нескрываемой грустью сказал Дружинин и поднял наполненную вином рюмку. — Когда переезжаешь?
— И сама не знаю, Сергей. Татьянку придется пока оставить в деревне, — сказала она задумчиво и, помолчав, вздохнула. — Признаться. все это не очень-то нравится мне…
— Но ведь ты сама дала согласие?
— Знал бы, как все это вышло. — Она слегка прикоснулась своей рюмкой к рюмке Дружинина и снова взглянула на него. — Ты думаешь, я с охотой еду? Я страшно волнуюсь…
— И совсем напрасно, — возразил Дружинин. — У тебя же такой опыт. Работала первым секретарем горкома. — И, улыбнувшись, шутливо добавил: — Была, кажется, и председателем колхоза?..
— Не смейся, Сергей, как раз там я по-настоящему и поняла жизнь. И главное — лучше узнала людей. И колхоз вроде как поднялся, ведь верно же? Только в надежные руки передайте…
— Будем объединять, к «Организатору» присоединим…
— А не лучше ли к «Восходу»? — спросила Вера Михайловна. — Хотя Щелканов тебе сейчас и тестем доводится, но не обижайся — не любят его наши мужики.
«Это верно», — молча согласился Дружинин.
Поужинав, Дружинин и Вера Михайловна вышли в вестибюль.
— Проводи меня, — попросила она и пошла вперед по коридору, застланному вытершейся ковровой дорожкой. Открыла свой номер, сказала: — Извини, Сергей, но я должна объясниться. — Она взяла его за руку и взволнованно продолжала: — Я не думала… не хотела этого делать. Но я не должна уехать так. не высказав всего… И как кстати эта встреча…
Дружинин видел, как в полутьме горели ее глаза, слышал ее учащенное дыхание.
— Но ведь ты сама, Вера, так решила, — будто оправдываясь, сказал он.
— Знаю, дорогой… Я хочу, чтобы вы были счастливы. И вы, конечно, счастливы. — И вдруг, будто прощаясь навсегда, она прижалась к его плечу.
— Ну зачем же слезы, Вера, не надо, — словно растерявшись, прошептал Дружинин.
— Знаю, что не надо, сама виновата, — призналась она. — Но я женщина, и пойми… Горько мне. горько и обидно, что в жизни у меня не все так, как хотелось бы…
27
Назавтра Вера Михайловна снова была сама собой, будто и не было вчерашней усталости. Со стороны казалось, что работает она здесь уже много лет и со всеми давно знакома. Однако многие сотрудники ей не были известны, и Вера Михайловна старалась сейчас хотя бы бегло уловить в каждом из них какие-то характерные черточки, которые помогли бы ей ближе узнать этих людей. Как они работают, полностью ли отдаются своему делу или только исправно отбывают служебные часы, стараясь вообще не налегать на постромки, за которые они должны тянуть этот большой воз? А воз, который и ей придется теперь тянуть, и не просто тянуть, а быть коренной, — она знала, — нелегок. Здесь одним подписыванием бумаг не отделаешься.
И опять вспомнился Вере Михайловне «Красный луч». Там не было и приставного круглого столика с телефонами, и ковров на полу, не было и личного помощника — такого, как эта миловидная девушка, подстриженная под мальчишку, которая то и дело заходила в кабинет с бумагами. Но там все было ясно, любое дело знакомо, выстрадано ею.
Оставшись одна, Вера Михайловна взялась за бумаги и, не читая их, начала подписывать. А девушка приносила все новые и новые. Среди них были и разнарядки с колонками цифр, и распоряжения, и длинные постановления с таким обилием пунктов, что не скоро и доберешься до смысла.
Но вот, подписав несколько документов, она вдруг начала читать их. И чем больше вчитывалась, тем больше удивлялась, что во многих излагалось не то и не так, как надо бы. Она взяла один из них и тут же красным карандашом начала вычеркивать лишнее. Взяла другой и — поставила на нем жирный красный крест.
На круглом столике зазвонил телефон. Вера Михайловна, еще не привыкнув к множеству трубок, взяла крайнюю, но, оказывается, звонил средний телефон. Какой-то незнакомый председатель колхоза жаловался, что он сидит в сельхозснабе, а начальника с утра нет, без него никто не решает вопрос. Выслушав и пообещав помочь, Вера Михайловна повесила трубку. «Почему Пекуровский не наведет порядок?» — подумала она и сразу решила переговорить с ним. Но из его приемной ответили, что Пекуровский занят, — и тут же повесили трубку.
«Вот так заколдованный круг!» — возмутилась Селезнева и, оставив бумаги, быстро вышла из-за стола.
Кабинет Пекуровского был этажом ниже. Войдя к начальнику сельхозуправления, Вера Михайловна увидела, что среди посетителей сидел Фонарев, тот самый Фрол Фонарев, которому она передала дела в «Красном луче».
— А вы зачем здесь, Фрол Денисыч? — здороваясь за руку, с теплотой в голосе спросила она.
— Так как же не ездить, Вера Михайловна? — вскочил Фонарев и обдернул свой кургузый, с короткими не по росту рукавами пиджачок. — Взвалили вы на меня не маленькую заботу. Вот и приехал… Толкнулся в снаб — отказ, в другой толкнулся — второй отказ… Я шумнул, сказал, что жаловаться пойду. Пришел вот к товарищу Пекуровскому, не поможет — к вам поднимусь…