Он опять вздохнул, что-то хотел сказать, но не успел — открылась дверь, и на пороге показалась женщина с миской в руках.
— Авдотья Павловна! — воскликнул удивленный Дружинин. Да откуда вы взялись?
— Как откуда? Я здесь работаю, Сергей Григорьевич, — ответила Волнухина. — Чего нее мне там делать, в нашей Талице-то? Столовку прикрыли. И потом… ведь Степана-то рядышком схоронили. Не могу пройти мимо, не поплакавши. Ночи напролет не спала, извелась вся. А ведь у меня дите… Услышала, что местечко есть вакантное, вот и качнулась сюда. Спасибо вот Якову Васильичу — принял. Куда же без работы мне с дитем своим, Андрейкой-то?
Авдотья говорила и в то же время накрывала на стол: оголенные по локоть руки ее, загорелые и проворные, удивительно ловко работали, то расставляли тарелки, то раскладывали ложки и вилки, то резали хлеб… И вот наконец она принялась разливать по тарелкам дымящуюся уху из свежей рыбы. Потом спохватилась, выскочила в сенцы и через минуту-другую вернулась обратно, улыбчивая и добрая, с бутылкой в руках.
— Рыба посуху не ходит, — пропела она и зазвенела рюмками.
«А чего бы и не пожениться им?» — опять подумал Дружинин, смотря на оживленную Авдотью, на ее раскрасневшееся улыбчивое лицо, казавшееся теперь особенно молодым и красивым.
Тем временем Авдотья разлила в рюмки водку и, подняв одну из них — ту, что была поменьше, спросила:
— А за что будем пить?
— За ваше здоровье, Авдотья Павловна.
— Я и так здоровая, Сергей Григорьевич. Давайте-ка выпьем лучше за вашу дружбу с Яковом да свет Васильичем. — И, чокнувшись, она выпила первой.
Опростали рюмки и мужчины. Разрумянившаяся Авдотья, все еще поблескивая улыбчивыми глазами, говорила:
— Ведь мы, женщины, ой как живучи. Кажись, какое горе на меня свалилось? Думаю — не пережить. Но ведь работать-то кто за меня будет? Приехала сюда. На другой день заглянула в комнату к Якову-то Васильичу. Вижу, совсем человек без женского глазу погибает. Говорю, разрешите поприбираться. Нет, говорит, спасибо, не надо. А как же. говорю, не надо, коли пол грязный, сам ходит в продымленной гимнастерке. Нельзя.же так-то…
— Авдотья Павловна у нас молодец.
— Вздумали хвалить, Яков Васильич, когда вашей Авдотье вот-вот за сорок перевалит, —* усмехнулась она. — А ведь в пословице-то говорится: сорок лет — бабий век.
— А в сорок пять — баба ягодка опять, — подхватил весело Дружинин.
— Оно конечно, огонь еще у этой ягодки есть, — смеясь, шутливо отозвалась Авдотья. — Но не такой у нас Яков Васильич, строгий он человек… Спасибо, что детишек он любит, хоть вон моего же Андрейку…
Она вздохнула и опять подняла глаза на Дружинина.
— Другой раз и думаю: было хорошее-то времечко, да укатилось, ровно под бережок водичка талая.
— Хорошее укатилось, а самое лучшее еще впереди, — поправил Дружинин.
— И то верно, Сергей Григорьич, говорите, ой как верно. Жизнь-то, ее, милушку, ничем не остановишь. Она ведь, жизнь-то, нам не часто дается — однажды на веку. Потому и дорожить ею надо. Ой как надо… Чтоб и она, жизнь-то эта, не застоялась, не заплесневела…
Прошло месяца два, и о Верходворье заговорили. Заговорили в полный голос — по радио, в газетах… Не любившая шумихи Вера Михайловна как-то сказала на заседании бюро обкома, нельзя ли обойтись без всего этого, и тут же шутливо добавила: того и гляди, зазнаются ее земляки. Но с ней не согласились — как же не поднимать их на щит, когда район перешагнул свое обязательство, а впереди еще целых три месяца?
— Успехи под замок не кладут, а множат, — сказал Жерновой, а сам сосредоточенно думал, искал ответ на вопрос, который не только волновал, но не давал ему покоя ни днем ни ночью.
Однажды Жерновой сидел с Иваном Гавриловичем за шахматной доской. Он знал давно — Иван Гаврилович человек бывалый, инструктором ЦК работает уже не один год и не раз приезжал в Краснолудск. И эти посещения ничем не омрачались, наоборот, его присутствие доставляло Жерновому удовольствие, — с ним можно было поговорить по душам, а на досуге отдохнуть, сыграть разок-другой в шахматы. Все знали, что Жерновой любил шахматы и играл неплохо. Но вот сейчас у него дело явно не клеилось. И противник на десятом ходу дал ему мат.
— Как же это вы, Иван Гаврилович? — все еще не выпуская из &иду фигур, удивился Жерновой.
— А вот так: ход конем и — мат… Мат, дорогой, никуда не денешься.
— Да-да, давненько не играл давнень-ко-о,— упрекнув себя в поражении, сказал Жерновой. — Рановато выдвинул ферзя, рановато…
— Ферзь ваш не спас бы положения, разгром был очевиден. — И Иван Гаврилович склонил крупную, с большой загорелой лысиной голову. — Вот смотри. — И продемонстрировал, как это могло получиться. — Думать надо, дорогой, думать, — засмеялся он.
Смеялся Иван Гаврилович легко и как-то по-особому весело, заразительно. Его крупное лицо с характерными, по-мужски грубоватыми чертами — и глаза, и нос, и выступающий вперед широкий лоб — сделалось как-то сразу удивительно добрым и по-своему привлекательным.
Он достал портсигар и, отойдя к раскрытому окну, закурил. На другой стороне улицы на новом многоэтажном доме висело красное, не успевшее еще выцвести полотнище, на котором белыми буквами были выведены слова, призывающие равняться на верходворцев.
— Вот Верходворье у вас, Леонтий Демьянович, добилось хороших результатов, — неожиданно сказал Иван Гаврилович. — Даже, можно сказать, отличных. Как вы думаете, почему?
Жерновой подошел к нему и, расправив плечи, словно собираясь в полет, не без удовольствия ответил:
— Поработали товарищи, вот и вытянули район.
— Это понятно… Но ведь вы тоже работаете, а область, если говорить откровенно, все-таки не можете вытянуть?
Сердце Жернового екнуло. Однако, сохраняя внешнее спокойствие, он пробовал было что-то ответить на вопрос Ивана Гавриловича, что-то объяснить ему, но так и не смог и, обернувшись к стене, ткнул пальцем в карту.
— Смотрите, какая пестрота. По землям, по природным условиям… Наконец, сколько у нас еще мелких колхозов.
— А ваши соседи не побоялись пойти на укрупнение.
Жерновой вспомнил, что совсем недавно журил Дружинина за слияние двух колхозов, но смолчал об этом, а вслух заявил, что сами они начали укрупняться еще раньше соседей.
— Только разумно делать надо.
— Конечно же… Не в первый раз, Иван Гаврилович…
Шли дни, а Жерновой никак не мог забыть этот разговор. С одной стороны, он гордился успехами верходворцев, в каждом своем докладе приводил рекордные цифры, призывал руководителей других районов учиться у передовиков. С другой же стороны, его все время не покидало чувство досады, ведь он, действительно, не может вытянуть свою область, как вытянул свой район Дружинин. Сегодня сказал об этом инструктор. Завтра может спросить его уже не инструктор, а секретарь ЦК. Что он, Жерновой, ответит? На кого сошлется, какие объективные причины выставит, которые в какой-то мере могли бы его оправдать?
Конечно, район — это не область. Скажем, сколько в Краснолудье таких районов, как Верходворье! А колхозов — и не счесть. А сколько других забот? Заводы, фабрики, лесная промышленность… все на твоих плечах лежит. Для таких масштабов—и руководители должны быть масштабными. Но разве он не является таким: и опыт немаленький, и авторитет. Чего же прибедняться? Прав Иван Гаврилович, здесь — как за шахматной доской.., Каждую минуту надо думать, какую фигуру выдвинуть вперед, с какой обождать… Взять того же Дружинина, — все знают, что он выдвинулся на заготовке молока. Потому что там пастбища отличные. А рядом, в Фатенках, разве меньше выгонов? Значит, успех зависел еще от чего-то другого? Надо подтянуть и Фатенки, но как? И тут ему снова пришла мысль: а не присоединить ли эти слабенькие Фатенки к Верходворью? Тогда уже нёь’ЬДин район выйдет по поставкам молока на передний рубеж, а два.
В тот же вечер Жерновой позвонил в Москву Ивану Гавриловичу. Выслушав предложение Жернового, Иван Гаврилович не стал возражать, но снова предупредил, что делать это надо обдуманно, без перегибов.
— Какие же могут быть перегибы, не в первый раз, — ответил Жерновой и, будто между прочим, спросил, нет ли чего новенького.
— Как же нет? Есть новенькое, есть, — сказал Иван Гаврилович. — Ваши соседи выступили с обязательством. Скоро в газете увидите. — И он рассказал Жерновому, что соседняя область, с которой краснолудцы соревнуются, решила перевыполнить план по мясу в два раза.
— Да-а?
— Да, в два раза, — подтвердил Иван Гаврилович и добавил: — Теперь держитесь…
Иван Гаврилович снова задел Жернового за самое больное место.
«Выскочил!» — с неприязнью подумал Жерновой о секретаре обкома партии соседней области Лазуренко, которого он недолюбливал за то, что тот, как ему казалось, старается всегда быть на виду. Он нажал кнопку звонка, через минуту вошла Ирина.
— Пекуровский у себя? — спросил Жерновой. — Передайте, чтоб он дал мне подробные сведения о поголовье скота. И еще, не забудьте, вечером будем работать над докладом.
Когда Ирина вышла, Жерновой встал и, словно разминаясь, упругими шагами прошел по комнате из угла в угол.
— Объединить два слабых района — это еще не выход, — рассуждал вслух он. — Другое дело, к Верходворью присоединить Фатенки и Муравино. Вытянет ли Дружинин? Вроде бы должен вытянуть, должен…
19
Второй час Ирина стенографировала, а Жерновой все диктовал и диктовал. Сцепив за спиной руки и слегка ссутулясь, он ходил по цветной дорожке взад и вперед, заглядывал в небрежно разбросанные на письменном столе сводки. Когда ему хотелось что-либо подчеркнуть, выразить свою мысль с наибольшей полнотой и ясностью, он останавливался посреди кабинета и, сжав пальцы в кулак, взмахивал рукой, описывая в воздухе полукруг.
Иногда Жерновой возвращался к написанному и старался по-другому изложить свою мысль и потом будто самого себя спрашивал: «Вот так, кажется, лучше будет?» — и просил стенографистку снять старый абзац. Ирина снимала и тут же заменяла его новым.